* * *
Была просто волость, сборня. Потом волостная земская управа.
Теперь - волостной Совет. А дела решались всегда одинаково. Упорным, разгоряченным перекриком. Долго галдят, пот утирают, шапками об пол брякают. Не вытерпят которые пожиже - уйдут. Обо всем толкуют, а об деле боком, скользком. Задивуется иностранец: чего это люди такой шар перепутанных вопросов без толку катают? А устанут - и решение выйдет: здоровое, мудрое, всех примирившее.
Так и сейчас, о доставке коней на партизанский фронт.
Под боком, за досчатой перегородкой, в клетушке писаря, сидят Баландин, Кошкин и еще один - партизан.
- Выручил, Николаха, - охрипло рассказывает Кошкин. - Получили порох как раз ко времю…
- Так, браток, изжились, - партизан добавляет, - патроны, скажи, хоть золой набивай!
Увлекается Баландин, радостно вспоминает.
- А я, как выехал из города, по всем лавкам распоряжение - айда порох и свинец в Кайдаровскую волость. Кстати, пушнины там много: приказание правления, говорю, такое. На обмен. В иных местах рады - только с рук бы сбыть, пока милиция не отобрала… И уж потом слышу, как привезли, - в Кайдаровке восстание. Порадовался.
- Ну, как живешь-то? Вспоминаешь нашу политическую ссылку?
Смеется Кошкин. Приятно вспомнить. За чайком бы побалакать - сколько ведь лет не видались. Эх, время, язви его, мало!..
- Вот что, Коля. Живем мы ладно. На лыжах, можно сказать, живем. Сами себе господа. И беляков пощипываем здорово. Но вот, знаешь, письменного народу у нас мало…
- Бедно! - подтвердил партизан и улыбнулся. - В Лежме уж на что? Дьякона взяли… Мужик-то, правда, он ничего. Одним словом, братие, говорит, воевать не могу, а писать жалаю… Пиши, долгогривый! Контроль приставили…
- Вот я и думаю, Николаха, с собою тебя взять… Поедешь?
- А N-ск как?
- А без тебя там некому?
- Да кто и был - поарестованы…
- Да-а… - Кошкин задумался. - А хорошо бы буржуев там поворошить… Выходит, что надо тебе вертаться. Только ведь узнают, парень, про порох минтом повесят.
- Так сразу? Обождут! Кто отсюда проедет? Вы же заслон поставили.
- Который тебя-то сцапал?
Все засмеялись.
- Поди-ка, Ваня, насчет лошадей скомандуй. Ему - в город.
Партизан вышел.
Заботливо обдумывая, Кошкин доканчивал:
- Через него, значит, и связь со мной иметь будешь. А я здесь базу налажу. Отряд формировать начнем.
- Базу! У тебя же оружия нет? А если из города нагрянут?
- Хватил. Они у себя-то со страху опупели… Где тут нагрянуть! Тут, брат, мы дома. Как в санях покойны…
* * *
Уже полчаса, как Решетилов сидел в кабинете Малинина, к которому прежде всего поехал с визитом, как только устроился в N-ске. Малинин чувствовал себя превосходно. Во-первых, он славно выспался после обеда, а догадливый гость приехал как раз в то время, когда Ивану Николаевичу было нечего делать. Во-вторых, его самолюбие было польщено тем, что приезжий с первым визитом явился к нему, а в-третьих… в-третьих, сам гость, положительно, нравился Ивану Николаевичу.
Хитроватой смекалкой Малинин решил, что дела могут быть небезвыгодные. А при той легкости, с которой новый уполномоченный отдавался его советам, все становилось особенно интересным. Глубоко погрузнув в мягкое кресло, хозяин чмокал сигару и ласково щурил на гостя заплывшие глазки.
- Та-ак-с, милейший Сергей Павлович, вас отправили, значит, вроде как в ссылку, к нам в N-ск?
- Ну! - вежливо возмутился Решетилов. - В таких провинциальных городах иногда встречаешься с удивительно милым и приятным обществом. Вы - городской голова… а помните пословицу: каков поп, таков и приход? Вот я и не унываю.
- Постараемся вас развлечь, - расплылся Малинин и похохотал учтиво сочным нутряным хохотком. - Прошу прощенья, - встал он большой и грузный, я на минутку.
Решетилов один. Перед ним письменный стол. Счета, бумаги, коробка с крошеной махоркой и сияющий золотом портсигар с тремя гаваннами. На бревенчатых стенах две олеографии. Битая дичь. Сверкает рамой портрет хозяина. В углу солдатская винтовка. У дивана массивный несгораемый шкаф. Все очень деловито…
- Вот и я, - вернулся Малинин и будто прихватил из соседней комнаты новую мысль, сильно его оживившую. - Вы говорили, почтеннейший Сергей Павлович, что вам предстоят заготовки… Ну, а что именно?
"Ага, - подумал Решетилов, - или клюет, или… подозревает!"
И большой игры стоило потушить загоревшиеся глаза.
- Видите, Иван Николаевич, - скромно начал он, - я, собственно, не решался с первого разу утруждать вас делами… Но, по правде говоря, зная, что вы раньше были председателем военно-промышленного комитета, я решил сразу же обратиться к вам за содействием.
- Я… чем могу, - лепетал обольщенный Малинин и вдруг вспомнил, неожиданно помрачнел, даже красные щеки его обвисли.
- Но… - боязливым шопотом нагнулся к гостю, - а все, что происходит? Отступление, банды… До нас это не дойдет?
"Не почуял!" - торжествовал Решетилов.
Сделал очень сочувственный, немного даже таинственный вид и, как бы секунду поколебавшись, открыл:
- Видите ли, Иван Николаевич, на западные наши силы я еще в начале кампании очень мало рассчитывал… Но, благодарение богу, кроме запада у нас… и другие части света есть! - дипломатически закончил он.
- Восток… - засиял Малинин, - Япония?
И с мечтательным вожделением:
- Если бы?
- Будет, будет, - с глубокой убежденностью изрекал Решетилов. - Войска атамана Семенова уже продвинулись к Слюдянке. Есть уже полный контакт с командованием нашего округа… Но, Иван Николаевич, - спохватился он, - я очень прошу, чтобы этот разговор был между нами…
- Полноте, - даже обиделся Малинин, - не беспокойтесь. Да у нас все военные только и ждут, что Семенова… Начгар наш… ну, правда, он колчаковец, но приличный человек… и настоящий боевой офицер…
* * *
Волки воют на таежном пустоплесье, голодные, тощие, свирепые.
Визгливая вьюга хватает обрывки волчьей песни и холодным клубом поземки скатывается вниз, в равнину, распыляется снежным бураном и на крыльях метели летит к городам и железной дороге. Туда, к ковыляющим вереницам обмерзших, разбитых, тифозных людей, во имя жизни ползущих навстречу смерти.
Волочит зима пуховый саван, заметает страшные язвы людского страдания, и горсточка пухлого молодого снежка засыпает черный рот трупа.
Не палач буран, не убийца.
Сам неживой, сиротливый бродяга, прилетел хоронить мертвецов.
Он - могильщик.
И разгромленная армия сотнями гусениц-колонн вползает в туман сибирской вьюги.
Летит рысак по застывшей реке, отворачивается Полянский от бьющего снега, отворачивается от черных мыслей.
Рядом жена. Хорошенькая Мария Николаевна. Она - жизнь, она действительность, она - все для Полянского.
И стоит ли думать о том холодном, зловещем кошмаре, который еще там, за какой далекой гранью, когда рядом - радость теплая, другим на зависть, себе на удовольствие?
Разве живое мирится со смертью?
А то, что идет, - смерть для Полянского, для подобных ему.
Но он не мальчик в золоченых погонах: старый, военный волк. Он знает, что выхода нет. Удержать ту жизнь, которая с 1914 года начала шататься, нельзя. Рухнет - все равно.
К чорту, к чорту!..
- Милая Мэри… - улыбается он, забирается в муфту и жмет там маленькую горячую руку.
Приехали - дом Малинина.
* * *
Торопится Мария Николаевна. Нервно смотрится в зеркало, поправляет прическу. Знает уже о новом госте у Малинина…
По жене и Полянский относится к гостю. Она, играя глазами, кокетливо начинает свое женское, грациозное нападение.
И он, высокий, черноусый, сдержанный, по-приятельски улыбается Решетилову: - Вот видите, какой ребенок!
Полянскому рада жена Малинина, женщина с красивой фигурой, здоровым лицом, с которого словно стерли какую-то отличительную примету. Она сразу забоялась Решетилова - мудреный, притворяется.
Письмо Малинину принесли. Сразу узнал, повертел в руках, улучил минутку - ушел в кабинет.
Почерк каллиграфический, конверт казенный.
"Городскому голове Ивану Николаевичу Малинину в собственные руки".
Знакомый мещанин пишет, делец и друг:
"Здравствуйте, Иван Николаевич, - … и рад бы помочь, да как. Эта собака Архипов лежит на сене. Сам не жрет и другим не дает. Я ему намекал, что забранные вами для города товары надлежит списать в качестве реквизированных военным ведомством. А он мне заявил, что все это штуки Малинина, то-есть ваши, Иван Николаевич. И что, де, Малинин, то-есть вы, Иван Николаевич, есть старый вор, а вот придут большевики, и тогда вас и других на свежую воду выведут. Сегодня приехал кооператор Баландин, Николай Васильевич. Он - начальство над Архиповым, надо его попробовать, - может, сойдемся. Хотя вряд ли. Бывший каторжник и наверное красный. Вот узнаю, из какого района он пожаловал, и сообщу. А насчет Архипова, то, думаю, таким смутьянам и антиправительственным элементам место найти можно. Подумайте, Иван Николаевич. Ведь, если огласка случится, то будут большие неприятности всем…"
Гневно задрожал Иван Николаевич, письмо рукою скомкал…
И ненависть поднялась в его душе.
Уж не раз, размахнувшись, натыкался он на колючий забор этого нового, проклятого, заползавшего с самых неожиданных сторон.
Ты привык жить, как человек. Ты знал это трудное искусство жизни, годами стараний и врожденным талантом постиг его, и вдруг наглый, мстительный окрик: не сметь!
- Жить нельзя… - прохрипел Малинин и схватился за блок-нот.
* * *
- Вот это, - подал Иван Николаевич заклеенное письмо кучеру, - отвезешь сейчас в кооператив. Разыщи там господина Баландина и передай. И скажи, что барин ждет, послал лошадей. Привезешь его к нам…
Встал, пошел к гостям. В зале небывалое оживление: Решетилов рассказывает современные анекдоты. Смех. Мария Николаевна очарована им.
Скроив довольный расплыв улыбки, Малинин потихоньку отозвал Полянского:
- Одну минуточку, Георгий Петрович… кое-какие новости…
Недоволен Полянский - так красиво смеется жена.
- Сейчас?..
- Одну минутку, - вкрадчиво и настойчиво убеждает Малинин, и Полянский, послушный долгу, идет…
- Вот, - как шубу сбрасывает с себя смирение Малинин, - знал я, что в кооперативе гнездо! Сейчас получил точные сведения. Заведующий лавкой большевик и, несомненно, член организации…
- Ну, слушайте… - морщится Полянский.
Малинин наливается жаром.
- Несомненные доказательства! Не-сом-ненные! Я, - тычет он в грудь, ручаюсь…
И предупредительно:
- Чтобы вас не утруждать, я написал уже Бовичу - черкните вот здесь от себя…
Полянский чувствует: его провели. Потом дали читать написанный контр-разведчику приказ о немедленном аресте какого-то Архипова. Теперь хотят заставить подписать.
Он пытается сопротивляться. Малинин стоит перед дверью, не пускает, а из дальних комнат доносится увлекательный смех Марии Николаевны.
- А все равно… завтра разберется.
* * *
Неуютным, красноватым шаром повис во мраке скудный свет коптящей лампы. Лавка давно заперта, кругом грязно, холодно, пахнет рогожей, керосином и мылом.
У стола с раскрытыми книгами два человека.
Архипов, нагнувшись, молча дописывает, а Баландин, подойдя к самой лампе, еще раз перечитывает записку Малинина:
"Любезный Николай Васильевич! Вы - наш новый кооперативный деятель… только что узнал о вашем переводе к нам… Я и жена люди прямые - хотим познакомиться. По русскому обычаю… на чашку чая. Не обидьте отказом.
Городской голова Малинин".
- Не понимаю, - задумчиво удивляется Баландин, - чего ему от меня надо?
Архипов криво улыбается и скрипит пером над конторским журналом. В ворохах бумаги пошуркивают мыши, и кажется Баландину, будто некто незримый волчьими, крадущимися шагами обходит лавку и злобно сторожит…
- Не работник я больше, Николай Васильевич, - вдруг заявляет Архипов. У него сухое, преждевременно постаревшее лицо и негодующие, борющиеся глаза.
Баландин, не удивившись, точно ждал, спросил:
- Что же так?
- Заели… - дрожит у Архипова голос, все лицо собралось в морщину, до шеи добираются…
И, подумав, медленно:
- Боязно мне чевой-то… Я вам говорил про те товары, что Малинин требовал. Сегодня его дружку я все начистоту выложил. Не стерпел. А Малинин этого не забудет…
Вскипел:
- Да дьявола же мне на них, на собак, смотреть? Ведь они меня на горку потащат!
- На какую горку?
- А вы не знаете, как с месяц двенадцать деповских расстреляли? Ну вот, на этой горке. И все по милости Малинина. У-у, пузырь кровяной, отольются тебе когда-нибудь слезы!..
Тишина.
И опять за глухими стенами залег безликий и мстительно ждет…
- Так тебе уходить, парень, надо.
- Куда уйдешь? - вскинулся Архипов. - Я и так собрался к… - хотел сказать "к партизанам", да не выговорилось. Остерегся. - Э! - будь, что будет…
- Кончаем на сегодня, - решил Баландин, - кони ждут и… приятеля твоего посмотрю…
- Посмотрите, посмотрите… Не к добру это он вас вызывает. Не иначе, как по моему делу.
И, засмеявшись, почти злорадно:
- Уж не вместе ли уходить-то придется?
Баландин посмотрел на него добрыми глазами.
- А что? Может быть…
* * *
Удобно в малининской кошеве. Мохнатая медвежья полость.
Уже спал городишко.
Тяжелой, грешной дремой окутались темные, мещанские домики и длинные покосившиеся заборы. И было неспокойное в этом сне, словно каждый домишко давился навалившимся кошмаром. Даже дым из труб выходил, как нечистое дыхание зараженного.
А морозное небо колыхалось неслышным мерцанием бриллиантовых искр, одинаково чудное над взъерошенным ельником сопок и над лентой куда-то ушедшей реки и над спящим поганеньким городишком.
"Неужели Архипова могут убить? - подумал Баландин и уверенно ответил: могут, могут. И меня сейчас".
Даже тронул в кармане револьвер.
- В самую львиную пасть, - усмехнулся, - наверное там и Сергей Павлович. Он еще утром увиделся с Решетиловым, - благо, остановились в одних номерах и уже о многом переговорили.
Не успела встретившая в сенях Баландина горничная юркнуть с докладом, как в прихожей появился сам Иван Николаевич.
Баландин открыл-было рот, чтобы сослаться на записку, но уж Малинин жал ему руку.
- Знаю, знаю, что скажете! Просто, молодой человек: посмотреть вас захотели и познакомиться. Не люблю я этой разъединенности - сидят себе люди по углам и друг друга не знают… Пожалуйте, проходите. По мне каких хочешь взглядов, убеждений будь, а уж компанию держи. Ну, очень рад… очень рад… Господа, наш кооператор! Любите и жалуйте.
Баландин сразу заметил Решетилова, небрежно развалившегося в кресле, взглянувшего с мимолетным любопытством, и черные дуги бровей женского лица, испытующе, даже насмешливо, обратившегося к нему.
Когда Малинин представил его, дама, сощурившись, чуть кивнула прической и отвернулась. Решетилов, конечно, его не узнал, но поздоровался крайне любезно, а начальник гарнизона взглянул как-то сбоку и даже удивленно: не большевик ли уж?
Малинин сразу же потащил всех к столу.
Решетилову почетное место: справа хозяйка, слева Мария Николаевна. Баландин рядом с протоиереем - напротив. Из конца в конец передавались вина.
Баландин мучился. Минутами такая поднималась горькая обида за себя, что он готов, пожалуй, был достать револьвер…
Присутствие Решетилова отрезвляло, успокаивало.
Тогда верилось, что он дурачит этих сытых, краснолицых.
Он - военный лазутчик во вражеском стане…
И Баландин чокался с отцом иереем…
Решетилов с Марией Николаевной - на правах старых знакомых.
Пусть он похлопывает ее по руке - ему можно. Для него и нос можно сморщить смешной гримаской.
Он - важный гость, он - головой выше всех, - разве она, женщина, не чувствует этого? И потом, с ним удивительно просто…
- Мария Николаевна, - шепчет ей Решетилов, - смотрите, какое интересное лицо? - указывает на Баландина.
Призакрыла один глаз, покосилась (как бы не фыркнуть!) и снисходительно, как знаток:
- Пожалуй…
- Давайте с ним познакомимся? - затевает Решетилов. - Весело!
- Начинайте, - толкает она.
- Слушайте, кооператив! - мальчишествует Решетилов.
Баландин вздрогнул и точно твердую руку друга ощутил.
А та, как сообщница, смотрит не то насмешливо, не то ласково.
- Бука вы, - назидательно выговаривает в общем шуме.
А через полчаса, когда гомон за столом, как гремящий оркестр, слил отдельные голоса, под сенью этого крика Решетилов, Мария Николаевна и Баландин сидели уже рядом. По праву пьяных отгородились и горячо обсуждали вопрос о предстоящей лыжной прогулке.
- И вы, - к Баландину, - обязательно должны ехать. Обязательно!