- Пора вести оперативное планирование по карточке пропорциональности, как на Новочеркасском электровозостроительном заводе, - сказала она, и это заинтересовало Сергея.
Он попросил рассказать о картотеке подробнее. Она рассказала.
- Но для нашего цеха это не выход из положения, - поспешила добавить Авдонина. - Как бы мы ни совершенствовались в планировании, недогрузка все равно останется, даже может сделаться еще более глубокой...
- А где выход? Вы скажете - в более усердном поиске заказов на стороне? Но мы не можем жить и научно развиваться на случайных заказах. Наш цех сам превратился в завод, способный обслуживать несколько других предприятий. А наши услуги никому не нужны, так как все машиностроительные заводы имеют свои кузнечные цехи.
- Я не вижу выхода, - созналась она. - Может, передать кому-то лишние прессы и молоты?
- Кому?
- Да хотя бы Второму машиностроительному, который должен заняться модернизацией своего кузнечного цеха. Будет перераспределение имущества внутри одного ведомства, только и всего.
Сергей был приятно поражен.
- Вы и это знаете? Тогда скажите: как бы вы отнеслись к идее объединения кузнечных цехов двух заводов? Сразу же откроюсь перед вами: говорил об этом с Лядовым - он категорически против, считает, что незачем вешать себе на шею их металлолом.
- А его и не придется вешать. Металлолом при этом будет списан. Заодно и нам тоже нужно избавиться кой от какого старья. У нас еще много физически и морально устаревшего оборудования.
- Вы могли бы проанализировать это в масштабе нашего цеха? Ну, а данные о состоянии кузнечного оборудования на соседнем заводе берусь раздобыть сам. Вот и сравним.
- Если прикажете...
- Не приказываю, прошу. Я понял вашу мысль: идея объединения цехов не такая уж абсурдная.
- Ничуть не абсурдная. В этом случае мы отберем все самое лучшее из оборудования двух цехов и лучше станем обслуживать оба завода. А со временем, может быть, ликвидируются кузнечные цехи и на других машиностроительных заводах нашего промышленного района... Главное - начать.
Взгляд ее размягчился, потеплел. "Эге, куда хватила! - подумал Алтунин обрадованно. - У тебя, оказывается, размах пошире моего. И бесстрашие. Даже авторитет главного инженера не подавил в тебе самостоятельность мышления. Молодчина! "
- А я уж было совсем отбросил идею объединения! - сказал он вслух. - Раз Лядов против, о чем толковать? Но толковать, наверное, придется. Вы правы: главное - начать. Тут, как я понимаю, все дело в некотором психологическом барьере. Только удастся ли его преодолеть?
- Преодолеете. У вас союзники найдутся.
- Я хотел бы заручиться вашей поддержкой.
- Моей? - Она была изумлена, и взгляд снова сделался напряженным: уж не шутит ли заместитель начальника цеха? Рассмеялась коротким смешком. - Моя поддержка значит не так уж много.
Он поднял указательный палец, выражая протест, сказал:
- Можно согнуть стальную балку, но логику согнуть нельзя. На то она и логика. А кто из нас двоих чего стоит, еще нужно проверить. По-моему, вы переоцениваете мою власть, которую и властью-то назвать пока нельзя, и недооцениваете свой престиж. Власть и престиж - вещи не идентичные. Иногда наблюдаешь за иным начальником, как он силой власти пытается утвердить свой престиж, и посмеиваешься: чем усерднее он старается, тем больше роняет свои престиж в глазах подчиненных.
Теперь она восхитилась им:
- Не знала, что вы такой!..
Алтунин всегда ценил в людях самостоятельность и себя считал тоже самостоятельным. Убежден был: стоит проявить упорство, настойчивость - и добьешься своего. Так оно и выходило у него в недавнем прошлом.
Но теперь он начинал догадываться, что самостоятельность бригадира частенько опиралась на авторитет других: начальника участка, начальника цеха, главного инженера, секретаря парткома. Когда Алтунин был бригадиром, ему неизменно все шли навстречу. Легко дерзать в масштабе бригады. В масштабе цеха - куда трудней. Вот сидишь, обложившись бумагами, а в затылке чугунная тяжесть... Ты занят почти незримой работой - управлением. Должен бдительно следить, чтобы за стеной твоего кабинета, в цехе, все шло тютелька в тютельку.
Зазвонил телефон: какой-то агрегат вышел из строя. Срочно принимай меры!
Еще звонок: не завезли нужные материалы. И ты мечешься, проверяя и сравнивая нормативный запас материалов с фактическим. Иногда приходится в пожарном порядке составлять новый график.
Из таких моментов, или, как их называет Пудалов, "возмущений", и состоит твой рабочий день: словно играешь в азартную игру, где успех сменяется провалом, а провал успехом. Каждый удар парового молота отзывается в твоем сердце. Остановка машин без надобности, особенно простой гигантского уникального гидропресса ранят тебя глубоко и серьезно. Кажется, будто машины простаивают из-за твоей нерасторопности, неумения быстро принять решение. Нет ничего страшнее мертвой тишины машин.
Когда-то кузнец Алтунин допытывался у инженера Карзанова: для чего человек родится?
- А черт его знает, для чего, - отвечал инженер. - Не все, конечно, для великих дел. Кто-то должен заниматься и малыми делами.
Теперь Алтунин все больше и больше убеждался: человек родится для того, чтобы принять на себя свою долю ответственности за все, что происходит в мире. Если ты живешь бездумно, то вроде бы и не живешь вовсе, а существуешь.
Еще никогда ему не приходилось так много думать: успех работы большого рабочего коллектива постоянно зависит от руководителя, командира производства. Если ты в свое время не успел развить в себе способность к активному мышлению, к анализу, не научился сберегать свою энергию для достижения главной цели, - непременно растворишься в массе мелочей, утонешь в них.
С усмешкой вспоминал Алтунин институтского преподавателя психологии, молодого, розового, как бутон, кандидата наук Кукушкина, который внушал ему:
- Авторитарный, диктаторский стиль производства изживает себя. Авторитарный руководитель задерживает развитие коллектива и личности. У нас на производстве ценится демократический стиль руководства. Он наиболее типичен для нас. Будьте демократичны!
Хорошо давать однозначные рекомендации, если никогда и никем не руководил, а набрался мудрости только из книг. Жизнь производственного коллектива сложна, и тут все зависит от конкретных условий. Если нарушитель дисциплины садится тебе на шею, то стоит ли прибегать к демократическим средствам воздействия? Не лучше ли призвать его к порядку резко и решительно? Иногда полезно взять все в жесткие руки, чтобы пресечь безобразия, демагогию, расхлябанность...
Ты носишься с участка на участок, ища здесь разгадку всем загадкам, а потом после этих поисков, часто бесплодных, тяжело вваливаешься в кабинет, плюхаешься на стул и думаешь, думаешь, пока от напряжения не проступит на лбу пот...
Кира с испугом поглядывала на мужа: за несколько недель словно бы исчез прежний Алтунин - лицо потускнело и заострилось, вокруг глаз легли темные кольца, в жестах появилась вялость. Домой приходил полумертвый от усталости.
Однако на людях Сергей старался держаться молодцом.
Столкнувшись с парадоксами производства, он неоднократно уже пожалел, что учился все-таки недостаточно прилежно, наверное, что-то самое важное прошло на лекциях мимо его ушей. А скорее всего дело было в другом: мало кто из профессоров поспевал за жизнью - она ведь не стоит на месте, развивается. Если брать всю промышленность страны, то в ней свыше двух тысяч цехов и участков, изготавливающих поковки. Тут могут создаваться такие ситуации, какие профессорам и не снились. В действие приведены почти космогонические силы!
Алтунин здесь - ничтожно малая величина, и все же без его усилий, наверное, тоже не обойтись. Он не имеет права спокойно взирать на хаос в своем цехе, на своем заводе. Хаос, который притворился равновесием и выдает себя за устоявшиеся формы производственной жизни. Все эти недогрузки и авралы не только наносят вред государству, но и развращают рабочий коллектив: люди утрачивают чувство ответственности, чувство перспективы. А это страшнее всего. Без чувства перспективы человек словно утлый челн в бушующем океане.
А не теряешь ли ты, Алтунин, сам это чувство? В конечном-то итоге главное не в недогрузке цехового оборудования, не в простоях как таковых, а в том, что все это порождает в коллективе развинченность, необязательность, насильственно выключает человека из того режима, в каком можно наиболее полно проявить себя...
Всякие полумеры вызывали у Сергея раздражение. Он жаждал действия, но в новом своем положения чувствовал себя как бы со связанными руками. Его пока не ругали, не прорабатывали, все шло вроде бы так, как и должно идти. А сам-то Алтунин видел, что многое должно идти совсем иначе.
Комиссия по разработке плана повышения эффективности производства каждодневно напоминала ему об этом. Сведения поступали со всех участков, и Сергей изумлялся, как еще несовершенна организация сложного организма, именуемого кузнечным цехом. Возникало даже подозрение, будто Самарин умышленно загонял цеховые болезни вглубь, лавировал, выставляя напоказ все самое лучшее, прогрессивное: пресс-гигант, изотопы, манипуляторы и тому подобное. Создавался тем самым своеобразный фон благополучия и процветания, а на задворках тихо шло движение вспять: снижалась фондоотдача, повышалась себестоимость продукции, неимоверно возросло число вспомогательных рабочих, запятых преимущественно малопроизводительным ручным трудом, технологические маршруты сложны и запутанны- много времени тратилось впустую на получение производственного задания, технической документации, штампов, оснастки, на поиски нужной заготовки и доставку ее к рабочему месту.
Раньше Сергей как-то многого не замечал. А сейчас, когда ему пришлось заменить Самарина, глаз его обострился. Потери, потери, везде громадные потери!.. В цехе господствовала непокорная стихия, и справиться с ней лишь силой приказа не представлялось возможным. Требовалась сила ума. Требовалась выдержка. Требовалась мобилизация всего коллектива на борьбу за экономию в большом и малом.
Знакомясь с материалами комиссии, Алтунин испытывал моральное страдание. И чем больше он углублялся в эти материалы, тем сильнее страдал.
Вывод напрашивался сам собой... Кощунственный вывод! Требовалась большая смелость, чтобы сформулировать его. И Алтунин пока не решался на это, хотелось еще проверить, не ошибся ли в чем-то...
Сергея интересовали взаимоотношения Самарина с начальниками других цехов, но, несмотря на все старания, он так и не смог выяснить, каковы они. Тут имелась своя, отработанная годами "дипломатия", а Юрий Михайлович не просветил его на этот счет. Не успел.
Особенно много накопилось претензий к инструментальному цеху, и они оказались настолько существенными, что пришлось пренебречь дипломатией. Алтунин отправился к начальнику этого цеха Константину Петровичу Силантьеву с твердым намерением раз и навсегда все выяснить, обо всем договориться. Инструментальный цех велик, возможно, его начальник и не подозревает, сколько вреда приносят кузнецам инструментальщики. Ведь почти все штампы требуют трудоемкой и сложной доводки.
Так было всегда. Было! Но не должно быть. Инструментальный цех поставляет, по сути, брак. Почему кузнечный должен расплачиваться за него? Не экономнее ли доводку и испытание новых штампов проводить в самом инструментальном цехе? К тому же там это может быть осуществлено более квалифицированно. А в кузнечном цехе высвободится при том часть наладчиков и слесарей.
Алтунин не сомневался, что его доводы убедят Силантьева, и тогда не придется записывать в план повышения эффективности специальный пункт, как бы порочащий инструментальщиков. Лучше договориться по-доброму, без приказов сверху. Солидные люди должны вести себя солидно, без крика, без жалоб и взаимных обвинений, не противопоставлять один цеховой коллектив другому...
Сергей относился к начальнику инструментального цеха с почтением. Константин Петрович Силантьев был много старше его, приземист, широк в кости и всем казался человеком добродушным, свойским. Алтунина он тоже встретил по-свойски.
- Пришел? Рад, рад. Теперь мы с тобою должны дружить, прилаживаться друг к другу, склок не заводить, чтоб, значит, подчиненным не подавать дурного примера.
- Лично я, Константин Петрович, за политику взаимопонимания и уважения, - ответил на это Сергей.
- Ишь ты, дипломат! Выкладывай, с чем пришел.
- С мирным предложением. Чтоб уважение было прочным и взаимным, ваш цех не должен поставлять нам брак.
Добродушие мигом слетело с широкого лица Силантьева.
- Брак, говоришь! Какой брак? Мы брак не поставляем. Наш цех занимает первое место среди других цехов. О чем речь-то?
- Вести доводку и испытание новых штампов должны вы, а не мы. И еще об одном давайте договоримся, Константин Петрович: запасные штампы мы будем заказывать вам в исключительных случаях.
- Это почему же - в исключительных?
- Они нам практически не требуются. Все эти так называемые штампы-дублеры лежат на складе мертвым грузом.
Глазки Константина Петровича стали словно кусающие осы, и весь вид его выражал враждебность, ледяное высокомерие.
- Это ты, Алтунин, зря... - едва процедил он сквозь зубы. - Не ожидал от тебя.
- Чего не ожидали?
- По карману хочешь своего брата рабочего ударить! Или он тебе уже и не брат? Ты нас без ножа можешь зарезать, план сорвать - мы сразу в отстающие покатимся.
- Но зачем производить продукцию, которая никому не нужна? Производить заведомо в убыток заводу, государству?
Константин Петрович презрительно сплюнул.
- Молод ты, Алтунин, и ретив не в меру. С тобой водиться - что в крапиву садиться.
- Вас понял. Вы печетесь о выполнении плана своим цехом. Но за счет кого? За счет кузнечного цеха. Вы хотите "гнать план" любыми способами, числиться в передовых, а до того, что нашему цеху это влетает в копеечку, вам дела нет. Мы ведь тоже, как и вы, живем на внутризаводском хозрасчете. Извините, Константин Петрович, я считаю так: нужно заботиться о всех рабочих, а не только о рабочих своего цеха. Негодные штампы сегодня же возвращаем вам!
- Но они приняты ОТК!
- Будем разбираться, почему на негодной продукции стоит клеймо годности. Ваши штампы не соответствуют чертежам...
Вот так, казалось бы, обыкновенная производственная неурядица, но за ней - жесточайшие человеческие страсти и отношения. Невелика болячка, да сесть не дает. Константин Петрович уже ненавидит Алтунина за то, что тот схватил его за руку, уличил в паразитировании на слабостях планирования. И отныне Силантьев, привыкший ловчить, постарается нагнетать атмосферу взаимной неприязни. Да, взаимной, потому что сейчас почтенный Константин Петрович с его нелепыми претензиями словно бы уменьшился в глазах Алтунина, показался даже смешным. Неужели он не понимает, какой вред наносит заводу? Никому не нужных штампов-дублеров накопилось чуть ли не на пятьдесят тысяч рублей! И Алтунин вынужден что-то делать с ними, выяснить, как могло случиться подобное и кто в том повинен. А повинен-то, очевидно, не только Силантьев, но в такой же мере и Самарин. И чем дальше, тем вина обоих будет усугубляться. Не лучше ли разом покончить со всем этим, отсечь?.. Запасные штампы хранятся плохо. Учет их - ни к черту. Складских помещений для них не хватает. Штампы грудами лежат в проходах, у прессов, а инструментальный цех все "гонит" и "гонит" план.
Штампы загромоздили даже кабинет Силантьева. Вот они, милые, дорогие... Очень дорогие. Сталь для них требуется наилучшая, специальная, иногда с дефицитным молибденом. И лежат без пользы эти массивные куски стали, источенные так называемыми ручьями - фигурными полостями...
Зазвонил телефон, Силантьев снял трубку, сказал Сергею:
- Меня директор вызывает. Дотолкуемся в другой раз...
И трудно было понять, говорит он правду или хочет отделаться от Алтунина.
Некрасивый получился разговор. Плохой из тебя дипломат, Алтунин: с первого же захода поругался с другим начальником цеха. Так можно и со всеми разругаться, прослыть склочником. Но что делать? Пятьдесят тысяч - деньги немалые.
Странно, почему Юрий Михайлович шел на поводу у Силантьева? Заботился о том, чтобы инструментальный цех был в передовых, а о своем цехе не думал. Лежат на складе штампы-дублеры - ну и пусть лежат. Места не пролежат. Зато с Силантьевым добрые отношения...
Давно миновало то время, когда Алтунин делил людей на добрых и злых, на новаторов и консерваторов, на нравственных и безнравственных. Он стал догадываться: многое зависит от обстоятельств. Обстоятельства могут способствовать проявлению лучших свойств человеческого характера, а могут и не способствовать. И если не способствуют, то один может преодолеть все барьеры, а другой начинает приспосабливаться - умышленно или невольно. Обстоятельства создаются постепенно, незаметно, всем укладом жизни того или иного предприятия, и также постепенно они завладевают нами, подчиняют себе даже самых волевых.
Хорош или плох тот же Силантьев? Ни то и ни другое. Его цех передовой. Константин Петрович заботится о рабочих, об увеличении их заработка, добывает им квартиры, путевки, устраивает детишек в ясли и детские сады, не скупится на материальные и моральные поощрения. Рабочие любят его. А он любит свой цех. Казалось бы, все в порядке. Но любить свой цех можно по-разному. Вся беда в том, что Силантьев любит только свой цех, а другие цехи ему безразличны, не думает о том, что в тех, других, цехах, такие же рабочие. Он хочет быть передовым по всем показателям и с успехом добивается того. Но какой ценой? Все цехи находятся в жесткой зависимости от инструментального: Константин Петрович может обслужить в первую очередь, если ты сговорчивый, нравишься ему, а может зажать твой заказ, не считаясь ни с какими планами и сроками. Это ты полагаешь, будто его цех обслуживает тебя. А Константин Петрович полагает наоборот: все цехи должны создавать благоприятные условия для того, чтобы инструментальный считался передовым. Тебе не нужны штампы-дублеры низкого качества? Но на них ведь клеймо годности! Поступись, поступись в мелочах, если не хочешь крупных неприятностей. Константин Петрович - весь воля: он кого хочешь может заставить работать на свой цех. Силантьева ставят в пример другим начальникам: учитесь, мол, каждый месяц перевыполнение плана, все ударники, работа ритмичная, простоев оборудования не наблюдается.
С таким человеком лучше не связываться. И не связываются. Только Алтунин связался, потому что убежден: "удельных княжеств" не должно быть, это противоестественно. А вот попробуй доказать! Тебе, наверное, ответят:
- Сумей ты так. От твоего критиканства пока одна смута. Увлечемся твоими прожектами - растеряем и то, что имеем.
Очень трудно, очень сложно будет победить в схватке с Силантьевым, доказать свою правоту. А доказать нужно. Чтобы другим неповадно было...
В Алтунине росло и росло упорное желание свободы, независимости от таких, как Силантьев. Недаром профессора в институте утверждали, что одна из главных человеческих ценностей - свобода. Отвлеченные истины начинаешь понимать, когда сам испытаешь все на себе, Алтунину нужна свобода действий, а Силантьев держит за горло. И теперь он, конечно же, будет держать еще крепче: все срочные заказы кузнечного цеха станет мариновать, отодвигать напоследок. "Проучит" за строптивость!