Песня лилась беспрерывным потоком, эхо вторило ей. Похоже было, что во всех направлениях ехали люди и одинаковыми голосами пели одну и ту же песню. Никите понравились отголоски, они забавляли его. Он вскрикивал:
- О-о!!!
- О-о-о-о! - рассыпалось и замирало в далеких лесных дебрях.
- У-у!!!
- У-у-у-у!
- А-ы-ы!
- Ы-ы-ы!
- Сколько леших-то понасело в лесу! И все передразниваются. Э-эй!!!
- Эй, эй, эй!
- Ишь, сволочи!
Никита всю дорогу кричал и горланил песни, будя тихую предосеннюю ночь. Яков задумался. На ум пришла Макарова "сорочка"… и он впервые усомнился:
"Может быть, и счастки, только не для меня, а для сына".
Вслух он сказал:
- Эх, удалось бы мне сбыть делянку без убытку! Отслужил бы я молебен Семеону-праведному, чудотворцу Верхотурскому, рублевую свечу бы поставил.
- Так он тебе в долг-то и поверит! - отозвался Никита, - Исаике Ахезину обещал угощение поставить, а не поставил.
- Нет, Никита, - как-то упустил…
- Ну, и Семеона праведного тоже обдуешь!
- Бога не обманешь, Никита.
- Ты сумеешь!
- Один бог без греха! - вздохнув, сказал Яков.
- Да я! - добавил Никита и снова запел.
По лесам ёхотничок
Целый день гуля-я-ет,
По кустам лавровыем
Зверя примечает.
На прииск они приехали шумно. Яков не унимал напившегося Никиту: "Пусть он больше кричит; пугает потемки, чтобы из этих потемок не вышел опять Ваня". Кой-где побрякивали боталами кони, и светились потухающие костры, как тихо горящие свечи.
- Давай, разводи костер, Никита!
__ А на что?.. Я спать сейчас лягу.
- Ну, спать! Сразу, да и спать.
- А вино-то есть еще?
- Есть!
- Ну, сичас, коли, по дрова пойду…
- Ты погоди, я вот лошадь-то распрягу.
- Вот, опять погоди!
- Да боюсь я, - сознался Яков.
Они вместе пошли за хворостом.
- Нет уж, - сказал Яков, - ты валяй, иди сзади, а то мне вот все кажется, меня кто-то за ноги хватает.
Яков оставил Никите водки, а сам ушел в балаган, думая, что уснет, пока тот выпивает, сидя у костра.
Утром Яков насилу отыскал Никиту. Тот спьяна, видно, вздумал прогуляться, но, отойдя от становища шагов десять, свалился и уснул в мелкой заросли мягкого пихтарника.
Едва успел Яков бросить по золотнику золота в забой, на прииск приехал покупатель верхом на лошади. Это был здоровый мужик, в новом, с бархатным воротником азяме, за спиной его висело двухствольное ружье. С ним прибежал белый востроухий кобель, который сразу же стал по-хозяйски обнюхивать углы балагана. Мурза, подняв шерсть, набросилась на него. Но он спокойно принял нападение и, любезно улыбаясь, помахивая хвостом, отошел в сторону.
- Мир на стану! - приветствовал покупатель.
- Милости просим!
Яков сначала поломался… Ему умело помог Никита. Он, как бы ничего не зная, удивленно спросил:
- Ты чего это выдумал, Яков? Богатимое место и - на, вдруг?
- Н-нет уж, Никита. Раз такое несчастье приключилось, плохо робить.
- Так ты что же раньше-то мне не сказал? Я бы взял! Дружку не захотел уступить? А еще - связчики, а еще - сват!..
- Так я не супорствую, - ответил покупатель. - Бери. Я могу и…
- Ну, нет уж! - перебил его Никита: - я человек крепкий, потому как - солдат. Не надо… Даром отдавай - не надо. Если спервоначала не было сказано, - значит, не возьму…
Вечером той же дорогой, втроем они шумно возвращались в Подгорное. Лошадь покупателя шла на поводу, привязанная позади телеги. Впереди бежали Мурза и кобель, помахивая хвостами. Никита разостлал свой изодранный чекмень и лег на спину. Уронив корявые руки на могучую грудь, он горланил песни.
Скоробогатов не смог скоро найти подходящее место, чтобы сделать заявку "наверняка". Подсчитывая деньги, он решил оставить это дело до следующей весны. Но нетерпенье гнало его из дома. Поздней осенью он снова уехал в горы на разведки и, возвращаясь из дальнего путешествия, свернул с тракта на Кривой лог. Его грызло любопытство.
Прежнего своего рудника, где он просидел около десяти лет, он не узнал. Рядом с его балаганом стояла крепкая новая изба с пристроями для конюшен. Изрытый, перебуторенный лог был тоже неузнаваем. В нескольких местах он увидел, сделанные из жердья, строения для зимних работ.
Яков сразу понял, что прииск дал покупателю хорошую "жилу". Он тихонько рыкнул и почти вслух выругался.
Балаган его, врывшись задом в угор, стоял как и прежде, но дверь была оторвана и валялась рядом, а на месте ванюшкиной плотинки сделана была большая выемка.
"На вскрышу робит, - подумал Скоробогатов, - вон куда жилка-то выползла. Совсем близко была! А вот ведь чорт ее знал, что тут она под носом".
Он с досадой вспомнил змеиный выползок Суричихи, Макарову "сорочку" и сплюнул.
Из трубы курился Дымок. Он хотел заехать, чтобы обогреться, но круто повернул лошадь и направился на Каменушку к Малышенкам.
Подъезжая к их руднику, он осадил лошадь в раздумьи:
"Ехать или не ехать? А вдруг там Анисья опять?"
И направился по дороге к Подгорному.
По пути он нагнал Малышенков. Старик и сын ехали верхом на одной лошади. Молодой Малышенко, здоровый, чернобровый, держался за повод, а старик, плотно прижавшись к спине сына, держался за его подмышки. Под таким грузом хребет старой, изъезженной, брюхатой лошади выгнулся, а живот отвис. Под кожей вздувались жилы.
- Мир дорогой! - крикнул Яков.
- Здорово, Яков Елизарыч, - отозвался старик Малышенко. И так дружно едем, ишь как слепились. Чего ездишь? Разве здесь где робишь?
- Да нет, пока еще нигде.
- А на Кривом-то пошто отдал делянку?
- Знаешь, наверно?
- Зря… Счастки упустил. Не знал я, что ты там робить не хошь, я бы это место не упустил из своих рук.
- Ну, чего ты, тятя. Ты знал… - сказал молодой Малышенко.
- Но?.. И верно, что знал. Да так я, что-то посумлевался тогда… А оно, гляди-ка, у Шинкаренки-то наверняка дело выходит. Распыхался мужик… То и гляди паровушку поставит. На вскрышу робил. Жилка-то у тебя под хвостом была. Ерзал ты на ней, и не уколола она тебя.
Яков задрал вверх бороду и сунул ее в рот.
- Ванька мерещил, - глухо проговорил он.
- А ты бы крестиков наставил - мелком бы, а то угольком… Небось, не пришел бы.
Яков подхлестнул чалого.
- Ну, так до увидания…
- Прощай, Яков Елизарыч. Мы тебе не сподручны, - сказал старик вслед Скоробогатову. - Мы, ишь, ведь, как шпарим: десять дней девяту версту, только кустики мелькают!
VI
Наступила "пустая", бездельная зима. Слоняясь по Подгорному, Скоробогатов заходил на базар, без надобности толкался в приисковой конторе золото-платинового отдела. Целыми часами он просиживал в лесном отделе среди лесообъездчиков. А иногда, кутаясь в черную собачью ягу, он стоял на берегу реки Журавлей, наблюдал, как ребята катаются на коньках и как они зачинают Драку.
Обычно драки начинались как только появлялся лед на реке и двух прудах, омывающих высокие берега Подгорного. Драки крепко вросли в обычай подгорновского заводского населения.
"Битвы" происходили в трех местах.
На огромном заводском пруду дрались "первочастные" с "горянцами" - с "хохлами". "Хохлами" назывались жители заречного селения Горянцы, почти сплошь украинцы. Их переселили сюда предки князей-заводчиков Антуфьевых при крепостном праве, выиграв в карты или купив у помещиков.
Происходили драки и на реке Журавлее, где стоял ряд кузниц. Здесь те же "первочастные" дрались с "кержаками", населявшими самую высокую часть Подгорного.
Кроме того, бывали драки на пруду речки Вогулки, возле медеплавильного завода. Там сражались "кержаки" с "зарешными".
И "кержаки" и "первочастные" отражали врага на два фронта. "Первочастные" дрались с "кержаками" и "хохлами", а "кержаки" с "первочаегными" и "зарешными". "Первочастные" своих противников называли "хохлами" и "кержаками", а "хохлы" и "кержаки" называли "первочастных", которые жили в центральной части Подгорного и состояли большей частью из бывших туляков и съезжего населения - "сизяками", потому, что среди "первочастных" некоторые носили брюки навыпуск.
У служащих было прозвище: "сдобные голяшки сизяк". Надо сказать, что "сдобные голяшки" тоже не уступали в боях.
Драки начинались с утра, по чистому льду, а самые большие бывали по праздникам.
Начинали маленькие ребята и подростки. Они надевали коньки, брали в руки клюшки, березовые балодки и, разъезжая, посматривали на своих противников. Сходились все ближе и ближе.
Более смелые ребята выезжали на нейтральную зону и, щеголевато проезжая мимо врага, бросали вызов.
- Ну, что стали?.. Выходи!..
- Слабо!..
Летели палки.
Потом одна из сторон срывалась с места и, подняв клюшки, палки, с криком бросалась на противника.
- О-о!
- Берем!..
- Айда!..
- Дуй их!..
Противоположная сторона, чувствуя слабость, обращалась в бегство, а если была сильней, шла в контратаку.
К обеду появлялся холостяжник - взрослый молодняк, и бои принимали более серьезный характер. Тузили друг друга кулаками, били палками. Кого-нибудь оттесняли и, окружив, сваливали на лед, снимали коньки и отпускали на свободу.
К вечеру бой начинал принимать ожесточенный характер. С побитой стороны выскакивали на выручку бородачи и гнали противника. Но навстречу тоже выбегали мужики и на середине пруда или реки завязывалась жестокая битва. Она редко кончалась чьей-либо победой: чаще всего подоспевала полиция и разгоняла всех. Бойцы шли по домам, унося с ледяного побоища вывороченные скулы, ссадины и синяки.
Один раз, наблюдая с кержацкой стороны за боем, в котором участвовал его Макар, Яков почувствовал, что его бьет лихорадка, как прежде, когда он, подростком, участвовал в этих состязаниях.
"Первочастные" забирали господство над рекой. "Кержаки", загнанные в огороды, не смели выйти на лед. Яков увидел, как мальчуган, в серой шинели со светлыми пуговицами, подбежал к его Макаруньке и дал ему два увесистых тумака. Макар упал, взметнув вверх ноги.
Не помня себя, Яков подобрал полы яги и ринулся на лед. Из переулка выбежало несколько мужиков. Они с криком неслись на "первочастных".
Противники врассыпную помчались к своему берегу.
Размахивая широкими рукавами яги и нахлобучив покрепче шапку с ушами, Яков бежал по льду крича:
- Дуй их!.. Бей их!..
С противоположного берега выбежали человек пять навстречу. Когда расстояние между ними уменьшилось, Яков узнал среди них старика Малышенко.
Скоробогатов был с голыми руками. Видя, что старик, не соображая ничего, несется прямо на него с поднятым колом, он крикнул:
- Прохор Семеныч!.. Прохор Семеныч!..
Малышенко одичалыми глазами уставился на Якова.
- Яшка!.. Тьфу!
Он бросил кол.
- Ты чего это, опупел, что ли? - спросил Скоробогатов.
- Ну и ладно что огаркал, а то бы я в зарях-то оболок тебя.
- А ты чего, - живешь на Горянке, а дерешься с "сизяками" заодно?
- В гостях я тут, у зятя.
Возвращаясь с ледяного побоища, Скоробогатов говорил сыну:
- А ты бы взял этого, - в светлых-то пуговках да и огрел бы клюшкой, по башке бы его.
- Я и так, - хвастливо отвечал Макар: - как поддам, он у меня вверх тормашками.
- Я видел. Не ври-ка.
Каждый день Макар, приходя из школы, бросал в угол книжки и, взяв кусок хлеба, уходил на реку. Возвращался только к вечеру розовый, сияющий и рассказывал о боях.
Четыре года прошло для Скоробогатова попусту, несчастливо. Он исколесил по горам, речонкам, логам, но везде его встречала неудача. Что было нажито на Кривом логу, все исчезло. Часть он продал, часть проел, а часть "закопал в землю". Разведки вел в одиночку, а иногда - с Никитой Суриковым. Пускались они в дальние странствования верхом на одной лошади.
Макар за это время подрос. Он учился в школе, но к ученью "не радел" и даже стал прогуливать уроки. Несколько раз Якова вызывал учитель. А однажды Макар, придя из школы, решительно заявил:
- Тятя, возьми меня с собой робить. Не буду я больше учиться!
Якова это заявление обрадовало. Он давно ждал того времени, когда Макар подрастет и станет работником.
"И в самом деле. Куда нам быть шибко учеными? - подумал он. - Я - неграмотный, да живу не хуже других".
Чем больше он размышлял, тем более убеждался, что Макару пора приниматься за дело.
Работал Яков в это время на речке Тихой, далеко от Подгорного.
Выезд на рудник для Макара был каким-то праздником. Он всю дорогу неумолчно говорил с отцом. А когда приехали на рудник, он деловито обошел, осмотрел свои владения.
Яков не узнавал своего сына. Он стал выше, прогонистей. Черные длинные волосы, подстриженные в кружок, Макар забрасывал назад, обнажая широкий, квадратный лоб, под которым сверкали темнокарие, быстрые, умные глаза.
"Весь в дедушку Елизара", - подумал Яков, любуясь, как Макар проворно запасает дрова.
Вечерами Макар брал ковш и споласкивал где-нибудь старую свалку-перемывку.
Однажды он прибежал радостный, возбужденный, бережно неся на ладони лопух.
- Тятя, гляди-ка, золото!
- Где взял?
- Вон там, в свалке!
На лопухе лежали, отливая слабым блеском, несколько крупинок золота.
Рыжие усы Якова дрогнули, он радостно улыбнулся.
Вечерами Скоробогатовы кончали работу и, поужинав, уходили в балаган. Там, отдыхая на нарах, толсто устланных свежим сеном, подолгу беседовали. В углу гудела железная печка, слабо освещая бревенчатый потолок, чуть дымя и наполняя балаган приятной теплотой. Квадратный лоскут света открытых настежь дверей постепенно тускнел, сливаясь с полумраком.
Яков старательно разъяснял сыну, как определять месторождения золота. В нем снова вспыхнула вера в сыновние "счастки", но Яков не рассказывал об этом Макару, держа красный узелок далеко запрятанным в кармане… И чем чаще Макар приносил золото, тем больше у Якова росла вара в "сорочку".
- Цельняк надо искать. В перемывках нечего копаться. Все тут вышныряли. А вот ты смотри крутые лога. Где ложбинка - копай! Дойдешь до речника, - до гальки, копай глубже: должно быть золотишко!
Макару казалось, что это не отец говорит, а кто-то другой, зовет его в лесные трущобы, искать несметные богатства, спрятанные там. А Яков увлекался и грезил ушедшим счастливым временем.
- Мало ли здесь богатства у нас, на Урале. Всячины хоть лопатой греби, только уметь надо найти и умеючи взять. Упорство тут большое требуется и любовь к земле.
- И платина есть?
- И платина есть. Ну, это не в нашей стороне. Это туда, дальше. Надо ехать, где кержаки живут. Там не то, что платина, радий имеется.
- А это что?
- Радий-то?
- Ну?
- А это тоже металл, и где он сокрыт, никому неизвестно, а есть.
- А какой он?
- А он… Кто его знает?.. Никто его настояще не видывал. Вишь, этот металл, недоступный человеческим рукам. Сказывал мне отец, - твой дедушка Елизар, - что в одном месте объявился этот радий. Будто, это били шахту, и вдруг один старатель смотрит, а в углу что-то светит, как два языка огненных из земли высунулись и поводят концами. И огонь это не такой, как в нашей печке, а необыкновенный огонь… вроде радуги, только ярче. А он, значит, слыхал, что есть такое дело - радий - и светится. Бросился в угол и хотел схватить! Как его шибанет!..
- Обожгло?..
- А кто-ё знает? Не то обожгло, не то так какая-то сила дернула. Только когда он вылез оттуда и рассказал, так тут же, значит, бросились туда, а радия уже больше не видели. Ушел. Умеючи надо брать его.
Желание знать больше у Макара росло. Как только отец ложился, он говорил:
- Тятя, расскажи что-нибудь.
Яков иной раз упрекал сына:
- Все вот тебе расскажи, а когда учился, то плохо слушал. Учитель, поди, не меньше моего знает.
- В школе не так рассказывают, как ты.
- Лучше?..
- Нет, хуже!
Яков, польщенный, забирал в горсть густую бороду и начинал рассказывать истории.
Во время крепких морозов Скоробогатовы отсиживались дома, не выезжали в рудник. Тогда к беседам их присоединялась и Полинарья.
- А помнишь, отец, как мы хорошо жили, когда у нас дом был в Патраковой улице?
- Ну, как не помню. Я робил тогда на Вилюе. Видимое золото было тогда. Как посмотришь на ковш, так и видно, - оно блестками в песке-то сидит. Тогда еще бродяжки старосту церковного из Жирянки ухлопали на Вилюйском тракту.
- Верно… Мы тогда с руднику ехали, второй ли, третий ли год с тобой жили, - вспоминала Полинарья. - Еще тогда памятник тут ставили у ельника. А ельник-то какой страшный был!
- Это кто, бродяжки? - спросил Макар.
- А просто мужики, беглые из острога. Убегут и живут где-нибудь в покосной балагушке или возле приисков околачиваются. Летом гуляют, а к зиме в острог сами лезут.
- А как?
- Очень просто. На глаза лезут. Ну, стражник ли, j урядник ли - заберет в каталажку.
- И все они злые?
- Да - не… Были и добрые ребята. У меня один робил целое лето. Воды не замутит, бывало.
- А помнишь, отец, этот робил у тебя? Ну… на барина-то походил который. Ты еще тогда приехал с рудника и рассказывал, что не то барчонок, не то из служащих.
- О-о! Ну, как не помню! Тот потом политиком оказался. Меня в ту пору пытали таскать-то по приставам, да по жандармским. Пришел к жандарму, а его вывели на двор да на фотографию давай снимать.
- А, как это политика?..
- Это дело непонятное. Тут всяко говорят, кто, видно, как скажет. Одни говорят, - за правду люди идут, против законов наших. Другие говорят, - против царя и бога идут, самим охота в цари выйти. Студенты, говорят, все это.
- А это кто, студенты-то?..
- А это народ такой, который ни бога, ни царя не признает.
- Да вот с того разу и начало… с того разу и полетело у нас… всё чомором пошло, - укоризненно сказала Полинарья.
- Ну, хоть не с того раза… После того золото стало отказывать. О ту пору еще дом достраивали на Патра-ковой.
- Не про дом говорю я. А пировать ты стал о ту пору шибко.
Якова не рассердил упрек. Улыбаясь, он подзадорил Полинарью.
- Богаты будем, погуляем еще. Коли фарту не будет, и нищими умрем. Все равно места в земле хватит.
Он посмотрел на сына и лукаво подмигнул.
- А и будем богаты - ей-богу, будем!..