Макар попробовал представить себя богатым как Трегубовы. Закрыв глаза, он видел в шахте груды золота, черпал его прямо ковшом и ссыпал в мешок. Откапывал золотой песок и видел - в углу что-то светит. Там - радий! Макар схватывал, катал в руках камень тяжелый, как свинец и чуть теплый… от него по забою лучился радужный свет, брызгал, разливался во все стороны… Как бы сбоку Макар смотрел на себя и видел свое лицо, освещенное бледнооранжевым светом, щегольски подкрученные усы. Видел на ногах высокие ботфорты с лаковыми подклейками, бархатную рубаху, вышитую фисташками, с густокровавым отливом в складках, суконный пиджак.
Рассказы отца будоражили молодого парня. Он чувствовал, как руки его крепнут, просят настоящей работы. Свесив голову в шахту, он кричал:
- Ну-ка, тятя, вылезай, я спущусь!
Иной раз Яков, отругиваясь, оставался в забое, а иной раз уступал сыну. Макар, ловко зацепив ногой за крюк, скрывался в квадратной дыре шахты. Яков, зазевавшись, не успевал вытаскивать и отсыпать бадью, и Макар кричал снизу:
- Давай!.. Пошел!
Вечерами он уходил в лес с ружьем.
Он поднимался на гору, шел сосновым бором и, взобравшись на самый высокий камень шихана, любовался беспредельным морем гор. Там он подолгу сидел, наблюдая, как за острыми грядами гор пряталось солнце на ночь, как догорали вечерние зори, и как притихал, засыпая, лес.
Какое-то звериное чутье появилось у него - он без троп, без дорог шел и находил любой лог, речонку, покос - любое место, где он побывал, хотя бы один раз.
Однажды Яков с Макаром и Полинарьей далеко ушли в лес по грузди. С утра погода была ясная, но с полудня заморочало, и пошел мелкий спорый дождь. Макар, смотря в помутневшее небо, предупредил:
- Айдате домой - до ниточки смокнем. Дождик-то настроился надолго.
- Ну, чего ты знаешь, - ответил Яков.
- И верно, отец, - сказала Полинарья, - ранний гость до обеда, поздний - до вечера.
- Ничего вы не знаете оба, так это, - маленькая перевалка, - пройдет.
Чем дальше они уходили в лес, тем больше было грибов, тем ниже спускалась "перевалка". Она то сыпала частым дождем, то спускалась к самой земле, и окутывала мелким бусом. В лесу стало темно, холодно и скучно. Намокшие деревья застыли недвижно, покрытые мокрой сединой, роняя крупные капли на землю.
Полинарья подоткнула юбки выше колен. Мокрая рубашка хлестала ее по красным озябшим ногам.
- Отец, тебе говорят, пойдем домой, заколела я!
- Да отвяжись ты. Не видишь, что и так домой идем.
Макар с удивлением посмотрел на отца. Яков твердо шел вперед, спускаясь с горы ниже и ниже. Лес становился выше, массивней и гуще… Макар спросил:
- Ты, тятя, куда пошел?..
- Куда?.. Домой!
- Неладно.
- Ну, чего ты знаешь!
- Вижу, что дальше в лес пошли.
- Как бы не так!
Яков упрямо прибавил шагу.
- Отец, на самом деле, куда тебя черти-то несут?! - выругалась Полинарья.
- Не черти несут, а сам иду, домой пошел.
Полинарья покорно шла вслед за Яковом, а Макара стало забавлять упрямство отца, который деловито рассуждал:
- Вот с этой горы спустимся и прямо к Золотаревке выйдем, а потом поднимемся на Лиственную гору, с нее спустимся - и тут…
Вдали побрякивало ботало.
- Отец, спросить надо, ладно ли идем?
- Кого?
- А вот тут, кажется, народ есть. Ишь, лошадь ходит, слышишь ботало-то.
- Ну, слышу… Ступай сама и спрашивай.
- И спрашивать нечего, - сказал Макар, - я говорю, что идем неладно.
- Вы меня с толку сбиваете только.
Спросить в лесу дорогу - было не в характере- Якова. Он считал, что позорно плутать приисковому человеку. Но он уже начал сомневаться, - правильно ли они идут. Место казалось незнакомым и диким. Он взглянул на небо, но там и просвета не было, - все оно было обложено косматыми тучами. Вышли на широкую лужайку, где ходила пегая лошадь. У сосновой опушки стояла телега. Укрывшись половиком, под телегой лежал смуглый, крепкий подросток.
- Мир на стану-у! - сказал Яков.
Спрашивать мальчишку Якову не хотелось. Он потоптался на одном месте, обводя глазами елань.
- Ну, чего ты! - сказала Полинарья. - Зачем пришел, спрашивай!
Скоробогатов упрямо засопел.
- Как бык упрям! - сказала Полинарья и обратилась к подростку: - Ладно ли мы идем к Тихой?
- Ой нет, что вы, тут же скоро Шумиха будет.
- Как же так? - растерянно проговорил Яков.
- Обратно надо, Яков Елизарыч!
- А ты разве знаешь меня?
- На вот! Забыли?.. По соседству старались… Малышенко я…
- Малышенко?!. Это уже Не Мишунька ли?..
- Он.
- Какой парень выправился.
Макар взглянул на Мишку, вспомнил Ваню и лягушек, которых глушил тогда Мишка.
- Ну, брат, я совсем осовел, что и людей не узнаю, - пробормотал Яков.
- Осовеешь… Растряслась погода-то!
_ Уж и верно. Ты что, страдовать приехал?
_ Да, косить приехали! Да вишь, балаган зимой
сожгли, охотники, что ли? Важнецкий балаган был!
- Пакостник народ. Ну, до увидания!..
- Прощай, Яков Елизарыч. Валяй вот так, через гору наоборот. К Золотаревке выйдешь, а там рукой подать.
"Как большой рассуждает", - подумал Яков.
- Что не правду я говорил тебе, - сказал Макар, когда они отошли от Малышенка, - пойдемте-ка, я вас доведу.
- Ой, ты, поводырь несходный! Больно скоро навострился по лесу-то ходить.
- Верно, Макарушка, пойдемте-ка, - обрадовалась мать, - я ведь тоже не толкую в лесу-то.
Когда они вошли в бор и стали подниматься в гору, Яков снова потянул вправо.
- Тятя, ты куда?
- Домой!
- Да ведь опять неладно!
- Ладно. Айда, знай.
Макар покорно пошел за ним. Полинарья, отжимая подол, чуть не заплакала.
- Сгинешь с тобой, не доживя веку! Издохнешь! Леший меня сунул с тобой идти. Грибник!
Спустя некоторое время до слуха снова ясно донесся знакомый звон ботала.
- Тятя, слышь, опять к Малышенку вышли.
- Не, это другая лошадь брякает.
- Да ты смотри!
В просвете, как в овальной раме, была видна пегая лошадь, помахивающая хвостом.
- Так, это пошто же? - удивился Скоробогатов. - Уж не бес ли меня водит! Господи, отжени от меня, беса полуденного!
- Пойдемте, говорю, выведу скоро и прямо.
- Ну пойдем, коли… - нехотя согласился Яков.
- Пойдем, Макарушка! Пусть остается здесь, - сердито сказала Полинарья. - Выворотил зенки-то, ничего не соображает.
Макар, осмотревшись, уверенно повернул обратно. Через некоторое время, Яков снова потянул вправо.
- Гляди, гляди, как олень опять понесся, - проговорила Полинарья. - Ты куда, отец?
- Домой!
- Опять неладно.
- Нет, это вы неладно, идете! - и он решительно направился в сторону.
- Да вот окаянный мужичок, вот упрямый-то конь, - проворчала Полинарья.
Через несколько минут вдали послышался голос Якова:
- А-а-ы!.
- Наплевать тебе под рыло-то-о-о, - отозвалась Полинарья.
- А-и-ы!…
- А-а-а, - отозвался Макар.
- Подожди-и-те, - кричал Яков.
Макар сбавил ходу.
- Подождите-е-е!
- Ты ведь ладно пошел!
- Там еще страшнее, - нагнав, сообщил Яков.
Обходя деревья и кустарник, осыпанный дождем, как стеклярусом, Макар уверенно шел впереди. Полинарья любовалась широкой спиной сына. Дождь стихал. Он перешел в мелкий бус. Перевалив гору, Скоробогатовы спустились к речке Золотаревке. Макар вышел прямо к месту перехода.
- Тятя, узнаешь место-то?
Яков молчал.
А когда они спускались с горы Лиственной к речке Тихой, Макар, пронзительно свистнув, весело спросил:
- Тятя, а это место узнаешь?
- Ну, погоди, не форси еще!
Видно было, что отец еще не может придти в себя. У Макара мелькнула озорная мысль. Он незаметно стал отклоняться в левую сторону. Яков и Полинарья доверчиво, шли за сыном.
Спустившись к речке Тихой, он молча ее перешел и, обогнув бором, вышел "на зады" к своей избушке.
Старшие Скоробогатовы не узнали ни своего рудника, ни своей избушки. Макар серьезным голосом сказал:
- Я думаю нам отдохнуть здесь, подсушиться, а потом и дальше, а то маменька измучилась.
- Ой, верно, Макарушка! - сказала Полинарья.
Зашли в избушку. Снимая с плеч корзинку с груздями, Яков рассматривал избушку:
- Страдуют, должно, ничего не увезено.
Макар вдруг захохотал.
- Над чем это?.. - сердито спросил Яков.
- Над тобой!
- А чего? Чем уж я так смешон?
Макар еще громче расхохотался.
- Ну вот! Чего ржешь, как кобыла над овсом!
- Тятя, ты не узнал балаган-то, что ли?
Яков недоверчиво обвел глазами избушку.
Железная печка уже весело гудела, наполняя избушку приятным теплом. Полинарья сушилась, от нее шел пар.
- Так бы и не ушла отсюда, - сказала она.
Макар опять захохотал.
- И не пойдем. Сейчас чай пить будем.
- Ты не дури, Макар!
- Я не дурю, тятя. Не узнаешь балаган-то? Наш ведь!
- Но-но… какой ты быстрый!
- Да, посмотри!
Яков потянулся, нашарил ложки.
- Будто ложки-то мои?
- А чайник?
- Ведь и верно, - обрадованно сказала Полинарья, - а картошка-то? Мешок-то ведь мой!
Яков быстро выскочил из балагана:
- Гм, ровно наш балаган-то? Стоит только не так - рылом не туда.
Залезая снова в балаган, он удивленно говорил:
- Ложки мои, картошка наша, и в ельнике ровно наш Колька ходит, а балаган не наш. Погоди, у меня под нарами топорище спрятано. - Яков торопливо залез под нары и вытащил из-под сена новое недержанное топорище: - Вот оно! Тьфу!.. Так это как же вышло-то, а?..
- Я не знаю, - улыбаясь, ответил Макар.
- Опутал… И здорово опутал.
Когда обсохли и, напившись чаю, легли на нары отдыхать, Яков вышел из балагана и обрадованно крикнул:
- Робята, а ведь балаган-то наш, Колька вон наш стоит… Тпру, тпру, тпру! Иди, хлеба дам!
Колька, поднимая спутанные ноги и побрякивая бота-лом, торопливо скакал к балагану и весело ржал.
Часто Яков задумывался, сидя на пороге своей избушки, и озабоченно говорил:
- Сниматься надо… Куда ни кинь - везде клин, везде на оборыши приходишь. Вечор обрадовался, ну, думаю, на целое место попал, а тут… Надо же на четыре аршина в земле кайлу объявиться. Как попало? Знамо, забыто и закопано. Железо в готовом виде, в откованном и с чёрнем не родится. Был тут кто-то и буторил землю.
Макар думал свое. Ему не нравилось собирать золотнички да четверти. Он мечтал о большом.
Уходя в лес с ружьем, он забирался на гору и жадно глядел в синие дали кряжей или, как рысь, взбирался на высокое дерево и, устроившись поудобней, долго смотрел в ту сторону, где синели далекие горы… Там, по рассказам отца, была платина… было много платины, не так давно охотники лили из нее пули, стреляли рябчиков.
Взгляд его часто останавливался на далекой горе Белой. Над синей ломаной полосой горизонта она выдавалась голубоватым выступом. К этой горе тянуло Макара…
В канун праздника Макар забрал оставшийся хлеб и вскинул ружье на плечо.
- Ты куда? - спросил отец.
- Пойду! Ты поезжай один домой, а я приду… Схожу постреляю.
Яков уехал, а Макар подвесил лопатку, ковш и ушел в горы.
Только на другой день к обеду он достиг подножья Белой горы. Лежа на траве, он вспоминал пройденный путь. Каждый лог, каждая речка были изрыты, перекопаны. Он понимал, что находится в самом центре платиновых разработок. Несколько раз ему встречались семьи старателей, кропотливо роющих землю. Каждая встреча, разговор раскрывали перед ним все новое и новое… Ему представлялось, что он уже начал ту кипучую жизнь, о которой мечтал. В синеве неба тихо плавали облака. Сбоку каменной осыпью навалилась гора. Его потянуло на эту гору, чтобы взглянуть оттуда на Подгорное. Не чувствуя усталости, он стал подниматься.
Высокие серые глыбы камней венчали эту гору.
Макар взобрался на вершину самого высокого шихана Точно взбунтовавшееся море, застывшее с гребнями огромных валов, раскинулось перед его взглядом.
У самого подножья лежало большое озеро, как на карте, а на берегу, с острым шпилем белой церкви, - село Белоречье.
Вдали, в сизой дымке чуть белели здания Подгорного. Позади утонула в лесистой долине старательская деревня Прохоровка. Виднелся Шайтанский поселок, а с другой стороны, как гнездо беркута, прилепился платиновый прииск Глубокий. Синел небольшой разрез, дымила короткой трубой неуклюжая драга, всунув свой хобот в глубь разреза.
Макар долго не мог оторваться от этой панорамы. Ему казалось, что он поднялся на крыльях в простор неба и парит над землей. От облаков на землю падали тени, передвигались, - точно кто-то снимал с одних гор темные покрывала и перебрасывал их на другие. Эти горы манили в свои хмурые ложбины, скрывавшие золото, платину - "антирес"!
В одной из долин Макар наткнулся на маленькую речонку и побрел по берегу вниз по течению. Часа три он шел и не заметил ни одной тропы, ни одной дорожки.
Речка то выбегала на елань и тихо, отражая небо, расстилала голубые плесы в травяном ковре, густо расшитом цветами, то забегала в темный ельник, под тяжелые лапы вековых деревьев и ползла там черной беспокойной-змеей, а в иных местах сердито рокоча, точила камни, звенела, крутила омута. Все здесь было дико и красиво.
Солнце уже спускалось за лес. Облака, подгоняемые тихим ветром, провожали солнце на ночлег. Макар, пробираясь все дальше, уходил вниз по течению.
Молчание нетронутой рамени обнимало его. Он чувствовал себя одиноко стоящим на земле человеком и хозяином всего того, что бы он сейчас ни нашел. Это его достояние, его собственность, добытая в мучительных поисках.
Из ельника речка вытекла в широкую котловину, загроможденную упавшими вековыми деревьями. Вдруг она скрылась, словно ушла под землю, потом, вырвавшись, впуталась в густой черемушник. Тут и там стояли нетронутые высокие кусты смородины. Тяжелые кисти черных ягод свисали, любуясь собой в зеркале воды.
Когда Макар стоял, оглядывая эту строгую молчаливую котловину, берега которой заросли пихтачом и мхом, ему вспомнились слова отца:
- Ищи крутые лога…
Спускалась ночь. Мягкой дымкой расстилался вечерний туман. Синеватый дым костра припадал к земле, окутывал прибрежные кустарники. В хмурых пихтачах досвистывали вечерние, песни клесты.
Ноги Макара приятно ныли. Он достал из кожаной сумки хлеб, густо посолил и принялся с аппетитом есть, запивая водой.
К полуночи котловина притихла. Темное небо казалось опрокинутым огромным ковшом, на дне которого рассыпались золотыми крупинками звезды. Макар лежал, положив под голову руки, и смотрел в этот огромный ковш, усыпанный золотыми зернами… Он чувствовал, как растут его силы и желание заглянуть в недра земли, найти то, что ему нужно - золото, платину, жизнь!
С этой мыслью он заснул.
Приехав после праздника на Тихую, Яков не нашел сына. Сидя на пороге избушки, подергивая бороду, он ворчал надтреснутым голосом:
- Пропал!.. Забрел куда-нибудь, каналья…
Когда уже совсем стемнело, Яков пошел на Лиственную гору и, встав на острые глыбы шихана, зычно крикнул:
- Макарка-ы!.. А-а-а-а-ы!..
Вместо ответа, во всех концах дробным эхом прокатился зык:
- Ыы-ы-ы!..
В тишине ночи он несколько раз вскакивал, отворял дверь, садился на порог и смотрел в черную стену леса, где спокойно позвякивало ботало Кольки. Внезапно, как ужаленный, он срывался с места и, вытягиваясь, кричал.
Громкое "а-ы" будило рамень. Она откликалась эхом и снова замыкалась в черное молчание.
- Чорт с тобой! Таковский был! - выругался Яков. Но в душе росла забота, колющая, как заноза: "куда девался?"
Под утро Яков чуть не плакал. На заре он поднялся на шихан и долго кричал. Он знал, что ранним утром звук легко летит за целые версты… Но ответа не было.
Несколько раз в течение дня он принимался кричать, - и всё понапрасну.
"Домой ехать, что ли? - раздумывал он… - В Подгорное он попасть не может… Господи батюшка… Макарушка сынок мой… Христос с тобой!"
В тот момент, когда он был готов разрыдаться от тоски и беспокойства, у балагана послышались шаги Макара.
- Где шатался? - Яков хотел спросить сердито и властно, но голос его прозвучал беспомощно.
- А чего такое?..
- Чего такое?! - передразнил Яков. - Где был, спрашиваю?
- Где был, там уже теперь нету.
- Ишь ты, как отвечаешь.
Макар молчал, уписывая с жадностью круто посоленный ломоть хлеба.
- Эк, ведь, проголодался! Заботься здесь, рыскай по лесу-то, ищи тебя, - ворчал Яков.
- Не надо искать!
- А если куда забредешь?
- Забреду, - выйду!
- Выйдешь? Не больно, брат, выйдешь… Шаромы-жил, поди, где-нибудь?.. Чего нашел?..
Макар промолчал. Он незаметно ощупал карман замазанных глиной штанов.
С этих пор стал Макар исчезать с прииска. Уходил он надолго.
Возвращался возбужденный, сияющий. На вопросы отца он отвечал уклончиво. Яков всеми силами старался проникнуть в тайну сына. Он не верил, что тот уходит на охоту, догадывался, что Макар где-то нашел "золотишко". Не раз он пытался выследить сына, но Макар, как зверь от охотника, внезапно исчезал, теряясь в таежной чаще. Яков, разочарованный, возвращался к себе в избушку. Ему становилось до тошноты скучно. Он целые дни валялся на нарах. Иной раз сердито встречал Макара:
- Эх ты, шляешься, как саврас без узды… Утки, да рябки - потеряй деньки.
А про себя думал: "Построжить надо, без этого нельзя. Был я молодым, сам знаю… Тоже кой-где на винишко да на девчонок пошаромыживал".
Рассказав жене об отлучках сына, Яков узнал от нее, что Макар начинает покуривать табак.
- И ты видела?.. - удивился Яков.
- Не один раз. Да при мне уж курил, восет-та. Мне и бедко было, да уж, думаю, наплевать, уже не маленький.
Раз утром Макар, собираясь куда-то уходить, нечаянно выронил из кармана брюк кисет и спички. Яков быстрым движением поднял:
- Это что у тебя?.. Вот как?.. Табашничать зачал. Экая ты, страмина!
- А тебе жалко?
- Не жалко, а убывает. Никто у нас в родстве еще этим дерьмом не занимался. У меня в избе не кури, а убирайся на улицу. Совсем бы запретил, да боязно. Крадче будешь курить, заронишь еще… Нашли чего-то доброго в табаке. Тьфу!
А мать, оставшись наедине с сыном, тихонько подсела к нему.
- Ты, Макарушка, отцу-то не говори, ты лучше мне отдай. Я лучше сохраню, а он ведь все равно прошаромыжит. Мало ли, - целые дома прошаромыжил.
Макар изумленно посмотрел на мать.
- Чего тебе дай?..
- А деньги-то!..
- Какие деньги?
- Ну, что-то, сынок, уж своей-то матери не скажешь. Думаешь, я не знаю? Знаю, все знаю. Куда, кому сдаешь… Трегубовым… золото-то?
- Какое золото?
- Ой, не хитри! Грешно перед матерью хитрить.
Полинарья шутя взяла сына за густые черные волосы и дернула.
- Уй-ты, прокурат, право! Ну, хоть на фартучишко дай, на ситцевенький.