- Что замолчали-то? - спросил он.
- Садись, гостем будешь, - Иван подвинулся на скамейке, освобождая место.
- Новая авантюра? - старший кивнул на карту и подсел к столу.
Ввели его в курс дела и ждали, что скажет.
- Что ж, очень интересно. Давайте рискнем, - задумчиво произнес Юрий Павлович.
- А Вася? - спросила Ирина.
- Что Вася? - поморщился старший.
- Меня что-то насчет похода не вызывает, - полувопросительно сказал Иван и посмотрел на Юрия Павловича.
- И не вызовет. Чего ж вызывать-то? Все обошлось без чепе…
- Да, случись что, были бы мы у него вот здесь, - Иван сжал кулак.
- А теперь сам Вася у нас в руках, - Таня шутливо тряхнула сжатыми кулачками.
- Любопытно, в чьих руках Юрий Павлович? - повела бровью Зоенька.
- Я? Ну, разумеется, в руках у молодых и интересных женщин!
- Гордимся, Зоенька! - и Таня Рублева подперла пальцем свой острый большеватый нос.
Все рассмеялись, все почувствовали себя свободно, всем стало хорошо. Оттого что вместе, оттого что - понимание, да просто оттого, что хочется, как выразилась Таня, побалдеть.
- Представляете, - рассказывала Зоенька, часто-часто моргая светлыми ресницами, - Иры нет, я одна с отрядом, и потерялся у меня Сеня Курочкин. Ну, сбилась с ног! Надо на обед идти - нету. Все говорят: только что тут был… Ну, что такое? Давай кричать, звать, искать. Раз десять обежала вокруг палаты - нет. И уж прямо в отчаянии, не зная, что делать, заглянула в бочку… вон она стоит, пожарная бочка. Глянула, а он сидит - одна голова над водой, и глазенками на меня хлуп-хлуп! Такие голубенькие глазеночки! Ты, - говорю, - что тут делаешь? А он: "Да жарко же, Зоя Прокопьевна…" А ты, - говорю, - слышал, что я тебя зову? А он: "Да слышал… Но решил: как вы еще один круг сделаете - тогда отзовусь"…
Когда окончательно договорились насчет предстоящего ориентирования, когда все карты были вложены в пакеты, а сами пакеты заклеены, кто-то предложил пойти купаться.
Парни раздевались прямо на песке, девушки - в раздевалке. И когда в слабом свете нарождающейся луны девушки появились на берегу, Юрий Павлович мечтательно сказал, посмотрев в их сторону:
- Да, вот в такие-то моменты и гибнет лучшая часть человечества…
- Причем гибнет добровольно, с большой охотой, - вздохнул Иван.
Женя Петухов только опасливо покосился на смутные силуэты, хмыкнул и припустил к воде. Иван и Юра - за ним.
Наплавались, нанырялись, а потом устроили на мелководье догоняшки.
- Люди, хватит беситься! - вдруг взмолилась Зоенька и плюхнулась на песок. - Ой, я не могу - вы посмотрите, на кого вы похожи! Ой, я не могу…
Наскоро окунулись и стали растираться полотенцами.
- Что-то не пойму, - сказала Ирина, - тут ли я? - И легко вздохнула.
- А ты ущипни себя, - посоветовала Таня Рублева, надевая очки. - Я ущипнула и убедилась…
- Эх, пожрать бы чего… - мечтательно произнес Юрий Павлович.
- Да-а-а, - в голос протянули девушки.
- Слушайте, - вспомнил Иван, - у меня же в рюкзаке остались сухари, так называемый энзэ!
- Походные? - ликующе спросила Зоенька.
- Ага.
- Иван, мы с тобой дружим, мне по блату два!
- Даешь сухари!
- Ничего не знала вкуснее…
И во втором часу ночи они отправились к Ивану в беседку хрустеть походными сухарями. А когда пришло время расходиться, Иван пошел провожать Ирину, Женя Петухов - Таню, а Зоеньку - как она сама сказала - не кто-нибудь, а старший вожатый Юрий Павлович…
Глава 37
В следующую ночь, когда лагерь спал, ни о чем не подозревая, четыре отряда почти бесшумно покинули свои палаты, один за другим вышли через северные ворота и зашагали по направлению к избушке пасечника.
Там, на бывшей пасеке, горели два больших костра, освещая красное полотнище с белой надписью "старт". Главный судья соревнований Иван Кувшинников сидел на пне со стопкой пакетов, в которых были запечатаны карты, и поглядывал на часы. Уже были оглашены условия соревнований, сказаны напутственные слова, уже разошлись по своим контрольным пунктам судьи, и теперь команды отделялись от болельщиков, выстраивались вдоль линии старта.
В двадцать четыре ноль-ноль Иван поднялся и вручил командиру, долговязому парнишке из Таниного отряда, пакет. Пятерка, отбежав несколько метров, упала на траву вокруг извлеченной из пакета карты. Вполголоса посовещавшись, они сорвались с места, и вскоре огни их фонарей скрылись в кромешной лесной тьме.
А на черте у пня уже стояла команда из отряда Жени Петухова. Вот и они исчезли в лесу, и на старт встали ветераны третьего: Юрка Ширяев, Гена Муханов, Сева Цвелев, Боря Анохин и Витя Небратов. Они смотрели на вожатого глазами, затуманенными волнением и ждали. А Иван думал о том, что если все пройдет благополучно, если гвардейцы придут к финишу хотя бы вторыми, значит, трудился он не зря, натаскивал, тренировал, учил не зря.
Глянув на секундомер, Иван негромко скомандовал: "Марш!", вручил Юрке Ширяеву пакет и смотрел, как Юрка нарочито спокойно расстилает карту, не спеша пристраивает к ней компас, хотя руки и трясутся от нетерпения.
Все пятеро впились глазами в красные треугольнички, в эти "огневые точки", которые надо отыскать там, в непроглядной темени. Выждав, когда успокоится стрелка прибора, Юрка указал на созвездие Кассиопеи. Туда! Ветераны, не зажигая фонарей, растаяли в ночи.
"Запомнили!" - усмехнулся Иван. Дело в том, что когда-то он говорил им - фонарь в ночном лесу только слепит, сужает мир до того пространства, которое освещено. И потому лучше победить в себе боязнь темноты, затем глаза привыкнут к ней, освоятся, и ты уподобишься кошке.
Уже шли девчоночьи пятерки, уже Мария Стюарт увела своих гвардеек, и теперь на старте стали Иринины малышки, за которых Иван боялся больше всего, хотя им предстояло отыскать только две точки.
- Девочки! - еще и еще раз напоминал он. - Если поймете, что сбились, выходите прямо по стрелке на юг. И вы обязательно придете к заливу. Ну, а там уж по берегу - в лагерь.
- Да знаем мы! - как-то даже с усмешечкой заверило рыжее создание, некогда сорвавшее нашивку с полковника Рублевой.
У стартовых костров остались только болельщики. Леса, раскинувшиеся на большой территории от пасеки до Китимских оврагов, поглотили полсотни человек. И как ни старался Иван сохранять спокойствие, как ни приказывал себе расслабиться и думать о чем-нибудь постороннем, мысли опять и опять возвращались к ним, рассыпавшимся по лесу, оврагам, просекам, болотам и холмам.
Он знал и любил ночное ориентирование. Как ни в каком другом виде спорта, здесь нужна гармония физического и интеллектуального. У бегуна здесь, кроме ног, вовсю должен работать мозг. На бегу надо читать карту, читать местность, мгновенно производить расчеты, масштабные сравнения и быть, кроме того, в лесу как у себя дома. А когда все же начнется непонятное, исчезнет чувство местности, голова опустеет и паническое "заблудился!" вдруг охватит всего-тут надо найти в себе силы, успокоиться. Заставить себя трезво, не спеша, анализировать. Вот почему Иван в напряжении, вот почему он ходит взад-вперед у стартовой черты.
Глава 38
А в это самое время Юрка Ширяев, бежавший впереди, остановился и зашептал:
- Стой, шкеты! Мне показалось… Ну да! Конечно, вон он, вон он!
И правда, слева замаячил огонек.
- Боча, карту! - скомандовал Юрка.
Сева Цвелев извлек из целлофанового мешочка, болтавшегося у него на шее, карту, Юрка включил фонарь, и все пятеро, запаленно дыша, уставились на лист, испещренный условными знаками.
- Ага! - обрадовался Гена Муханов. - Вот низина, а мы в нее-то и спускаемся…
- Да, - авторитетно заявил художник Витя. - Понижение местности так обозначается.
- Не, ребя, не! - замотал большой своей головой Боря Анохин. - Никакой низины! Это просто кажется из-за сырости и темноты. Высотка же должна быть справа… вот он, треугольник… вот высотка. А где она, высотка-то?
Повертели головами, да, местность не холмистая, задумались, поглядывая на огонек. А огонек-то, странно, приближался. Это теперь все видели, что приближается… И вот мимо них, треща валежником, пробежала какая-то команда с фонарем.
- Ну и башка у тебя, враль! Не башка, а… - Юрка, не найдя слов, слегка шлепнул по Бориному яйцевидному затылку, будто комара убил.
Боря, обласканный самим командиром, хохотнул.
И снова зашевелилась справа и слева темнота, снова стали вставать на дороге стволы деревьев, снова не знаешь, куда в этот раз угодит нога: в яму ли, под корягу ли, хряпнет ли под ней сушина, или зашуршит прошлогодний лист.
Все наклоннее становилось, покаче, все легче бежать, все жутче опускаться в прохладную сырую темь; уже казалось - волокет тебя вниз какая-то сила, а влажные ветки нарочно задевают по лицу и каждый раз неожиданно, так что вздрагиваешь…
И вот, когда справа, зубчатая и черная, вырисовывалась высотка, в сплошной темени впадины блеснул огонек. Он не мигал, как тот, обманувший их, и был красноватый. Ноги понесли сами собой, сомнений не было - он!
На бревне у небольшого костерка сидели вожатые Татьяна Георгиевна и Евгений Петрович. Они пили чай, а когда услышали шум шагов, повернули головы и взялись за карандаши.
- Третий! - выдохнул Юрка и сунул Татьяне Георгиевне карту.
Пока она проставляла на карте точное время и расписывалась, спросили у Евгения Петровича, какими они идут.
- Хорошо, - улыбнулся тот. - Третий отряд, и бежите вы третьими - все в порядке.
- Хорошо! - бормотал Юрка, поднимаясь на высотку. - Чего ж хорошего? Позор, елки-моталки! - И припустила еще быстрее, и торопил: - Шевелись, шкеты, шевелись!
Шкеты едва поспевали за командиром, и когда достигли вершины, то взмокли и дышали тяжело. Но зато сразу же увидели огонек второй точки, он мигал далеко впереди, в черноте леса, что лежал внизу. Тут же и решили - чего проще! Шпарим к нему, ориентир - крайняя звезда Малой Медведицы. Шпарим! Тем более, что вниз самого несет, только упирайся, чтобы не упасть.
Падали.
Витя Небратов растянулся в третий раз, при этом рассадил ладонь и ругнулся.
- А еще художник! - возмутился Юрка по этому поводу.
И снова побежали с одним стремлением - быстрей, быстрей, время идет, летит, быстрей.
"Чего же проще! - думал Юрка. - Вон он горит - пылает, чертушка! Вниз и вниз!"
Гена Муханов своим особо устроенным носом стал улавливать, что к обычным лесным запахам примешивается, и все больше и больше, какая-то сладковатая вонь. "Вот если вбахаемся!" - подумал он и уже хотел было сказать командиру о своих опасениях, для чего стал притормаживать, но, вспомнив, как сел в калошу с низиной, смолчал.
Позади всех бежал Боча. Грузный, он шел тяжело, пыхтел, и, как выстрелы, хряпали у него под ногами валежины.
Огонек вдруг исчез, но все знали - там он, прямо по ходу, не видать потому, что спустились с высотки. Склона, между тем, уже не чувствовалось, ровно стало, травянисто, сыро, еще десяток шагов, и под ногами захлюпало.
- Свет! - прохрипел Юрка.
Пять фонарей один за другим выстрелили далеко вперед пятью конусами света, и насколько они достали, была… осока, косматые кочки, окна ржавой воды. Тревожно пискнул куличок; рядом, справа, что-то зашуршало, зачавкала вроде бы грязь… Это мигом сдвинуло их поплотнее, лучи метнулись туда, где зашуршало, но там никого не было, осока и осока.
- А раз, знаете, вот так же вот… - вытаращив глаза, прошептал Боря Анохин.
Все поняли: враль сейчас нагонит страху.
- Враль! Ни звука! - строго сказал командир и взял у Севы карту.
- Завал! Болото… вот оно и здесь, на карте… Эх, дурачье, дурачье, надо же было наверху еще взглянуть! - казнил себя Юрка. - Вот так бы и шли…
- А теперь… вокруг если, - прикинул Витя Небратов, - будет крюку километра два, а то и три.
Сева Цвелев сопел, склонив голову набок, думал.
- Фу, - пробасил флегматично, - болото… Не лазили, что ли? Только бы сушины найти… выломаем альпенштоки и - пошел!
- С понятием! - подумав, одобрил Юрка.
Кочки гнулись под ногами, уходили в вонючую жижу. А потому - быстрей, быстрей, с кочки на кочку, с кочки на кочку, окна обходи стороной, ухнешь - беда. Внизу, под водой, вязкая ледяного холода тина. Еще прыжок, еще, а пока летишь, наметь следующую кочку. Нога толкнулась, и сразу мысль - вон та побольше, полохмаче, на нее, значит! Прыжок, толчок, прыжок, толчок, вперед, вперед!
Но все реже и реже становятся кочки, все сильнее надобен толчок, все затяжнее перелет, все дольше торчишь на месте, выбирая глазами - куда?
Ухнул Гена Муханов, не долетев. Ухнул, и его руку вместе с фонарем поглотила хлябь. Все замерли на своих кочках, балансируя руками, чтоб удержаться, минута прошла в растерянности.
- Шесты ему, шесты бросай! - приказал Юрка. - Мухолов, хватайся за шесты.
Два шеста плюхнулись рядом с Геной, он уцепился за них, потом лег на них и, обняв руками кочку, стал выползать. Глаза у него были круглые, лицо белое. Вылез. Тина ошметками сваливалась с него и шлепалась рядом.
Осталось три шеста и лишь четыре фонаря. Юрка подыскивал слова, чтобы ободрить команду, так всегда делал вожатый… но дрогнувшим голосом пробормотал что-то несуразное:
- Ничего, мужики. Дави, холера ее возьми!
- Дави, мужики! - чему-то обрадовался художник Витя.
И снова запрыгали все пятеро, как кенгуру, как прыгуны с шестом, как диковинной величины кузнечики; и заметались по болоту четыре световых луча.
Боча ухнул основательно. Как подстреленный лось. Вокруг него заклокотало и запузырилось. У Юрки екнуло внутри.
- Боча! - заорал он, обернувшись. - Фонарь-то вверх держи, фонарь!
И, подпрыгав ближе, подал Севе шест. То же сделал и Витя Небратов.
Зажав фонарь в зубах, Сева что-то мычал, вращая глазами.
- Да что же мы… вот турки! - догадался наконец Ширяев и закричал: - Небрат, куда ты тянешь? В другую-то сторону, балда балдой! Так мы до утра не вытащим: я - к себе, ты - к себе! Боча, отпусти его шест!
Боча разжал пальцы, Витя Небратов покачнулся и, как стоял, так и ушел во мрак спиной вперед. Страх зашевелился у Юрки под рубахой и на затылке. Кочка под ногами гнулась, вода давно уже была в кедах, добиралась до колен.
И тогда-то Юрку охватила ярость. Как бывало в уличной драке, он сжал зубы и, извиваясь всем телом, рванулся к соседней кочке. И перелез. И устоял. Обретя равновесие, потянул за шест что было силы.
- Врешь, чертово болото, врешь, собака, - шептал он сквозь подступающие слезы.
Боча, ворочаясь, как бегемот, дотянулся-таки до большеголовой кочки, рыча, вцепился в зеленые космы, притянул ее к себе, прижался к ней.
Юрка вытер рукавом лицо, вспомнил про Небратова, направил свет фонаря туда, где по его расчетам плюхнулся художник, но там никого не было. У Юрки стукнули зубы. Он еще пошарил фонарем вокруг и направил его вперед. И - что такое? Три болотных духа лежали животами на осоке и… хохотали.
- Вы чего? - испуганно спросил Юрка.
- Ох-ха-ха-ох! - умирал Гена Муханов. - Нелегкая это работа - Бочу тащить из болота! А, Юр!
- Тунеядцы! - заржал и Юрка.
Шлепая ногами теперь уже опять по осоке, друзья забормотали нестройным хором:
И никогда мы не умрем, пока
Качаются светила над снастями!
Из-под ног у них шарахались болотные жабы.
Глава 39
Анну Петровну попросили быть судьей соревнований, и она дала свое согласие. Теперь сидела у костра и смотрела на огонь. Пламя выплескивалось из сухих валежин, жаркими рыжими волнами текло вверх, а изодравшись в клочья о тьму, пропадало. Постепенно хворост сгорал, и плеск огня становился прерывистым, пламя начинало подрагивать как бы от страха исчезнуть, а в лад с ним подрагивали, и тоже вроде испуганно, тени от деревьев и кустов, что обступили лужайку со всех сторон.
Неподалеку от костра, завернувшись в одеяло, спит старший вожатый. И странно Анне Петровне все это: и что ночь, что лес страшенный вокруг, и то, что сидит она, Анна Петровна, у огня и ждет пионеров, которые якобы ищут по компасу ее костер…
Вообще этим летом ощущение странности своего положения приходит к ней часто. Даже привыкать она начинает, наверное. Вот и не страшно вроде, какая-то беспечность появилась, что ли?..
Анна Петровна рассмеялась и покосилась на старшего - проснется еще. Сидит, скажет, одна и похохатывает.
Подбросив хорошую сухую ветку из огромной кучи хвороста, который они вдвоем насобирали, Анна Петровна поглядела на часы и здорово засомневалась, что сюда, к этому костру, кто-нибудь придет в такую темень. Хотя у Ивана Ильича была уверенность…
Мысли Анны Петровны возвратились к разговору с Юрием Павловичем, который они только что вели. Разговор был о лагерных делах, о том, что не перегибает ли-де Иван Ильич палку, давая пионерам такие нагрузки. Не крайность ли это?
- Понимаете, Анна Петровна, Иван - человек дела. Вот он и пионеров заставляет: плавай, лазь, карабкайся, коси, пили, плети, ищи. Возьмем два простых примера… Баба-яга, фу, то бишь, Вера Фетисова говорит своим пионерам: перед вами, дети, береза… А Иван: ну-ка, скажем, Петя, определи на глаз, а потом проверь шагами расстояние вон до той березы… Чувствуете разницу? Петя обязательно запомнит дерево, до которого он замерял расстояние. Как же не запомнит, когда с него, с Пети, может быть, семь потов сошло, пока он точно замерил расстояние? Это, мне кажется, далеко не пустяки. Мы сейчас ужасаемся, что за дети пошли, что за молодежь пошла! Я далеко не уверен, что нашел корень зла, но мне кажется, он именно в этом, в отсутствии, ну, действенного, что ли, воспитания… Навязшая в зубах аксиома, что человек воспитывается в труде, в действии… она, по-моему, стала чистой теорией… Вот и вырастают люди, много знающие, все понимающие, но… в руках у них нет этого самого преобразовательского зуда, что ли… За примером далеко ходить не надо. Я сам. Меня с детства напихивали всевозможной информацией, старались в поте лица, чтобы их чадо знало больше всех, разбиралось во всем… А вот приучить, чтобы у этого чада руки чесались утюг починить, пыль вытереть… так нет ведь!
Юрий Павлович грустновато улыбнулся и продолжал:
- Или возьмите контакт с природой… Тоже проблема. Отрыв от природы-матушки осознанно или неосознанно чувствует, по-моему, вся городская интеллигенция, вообще горожане. В нас чего-то недостает, мы обеднены, мы, так сказать, хилые дети асфальта… На мой взгляд, это тоже далеко не пустяки. Проблема, огромная проблема, к тому же, как мне кажется, неизученная и неизучаемая. И то, что Кувшинников таскает ребятишек по лесу…
И вот теперь, сидя в одиночестве у костра, Анна Петровна размышляет над словами старшего.
"Разве неправда насчет академизма? Разве не я сама вот уже восемнадцать лет из года в год говорю: посмотрите на этот плакат, здесь вы видите злаки. Это пшеница, это рожь, это ячмень… И разве неправда насчет неумения и нежелания?.. Ведь Света и Славик мои не умеют ничего. И теперь уже не будут уметь, потому что надо было с пеленок учить, требовать: возьми, надень, разрежь, пришей, приготовь, убери, вымой, включи…"