Командуй, наверное, кто-нибудь из них, из старших, заупрямились бы, послали к черту, а тут клопиха… И со смехом, с криками, со свистом развели, раздули хоровод, все больше и больше воодушевляясь жаром танца. И дымоход как-то вскоре прогрелся, и вообще все прошло отлично; на следующий день вволю набегались, накатались с гор и нападались. В город возвращались с песнями и со свежими щеками.
Иван раскатал штаны, зашнуровал кеды, пригладил волосы растопыренной пятерней, постоял с минуту, но так и не решив, как себя держать, вышел из своего укрытия.
И возник над ними, лежащими вокруг костра. Они обернулись, кое-кто привстал, лица красные от огня, губы черные-пречерные.
- Устроились вы ничего, - пробормотал Иван.
- Картошки хотите, Иванлич? - спросила Пинигина и так на него поглядела, так неиспуганно и ничуточки невиновато, а даже обрадованно, что он рассмеялся над собой: битый час соображал, как начать да что сказать.
- Печеная? - спросил он, присаживаясь к костру.
- М-м… я вам сейчас достану.
- Мы уж объелись! - похвастал пацан, усыпанный конопушками, Муханов.
- Искупаемся и поедим, искупаемся и поедим! - оживился другой беглец, маленький, с большой яйцевидной головой.
- Из середины доставай, там жарче, - важно, как глава семейства, сказал Юрка Ширяев.
- Уй, а то я не знаю! - пропела Пинигина, ковыряясь палочкой в золе и углях. При этом тряхнула светлым "конским хвостиком", перевязанным голубенькой ленточкой. Одета была в легкое платьишко горошком.
- О чем вы говорили-то сейчас? - спросил Иван, разламывая обуглившуюся картофелину и откусывая от ее дымящейся разопрелой мякоти.
- О дельфинах, - ответил Муханов.
- О чем, о чем?
- О дельфинах, - подтвердила и "Мария Стюарт". - Я им рассказывала. Они же темные, - кивнула она на пацанов. - Не читали. Я им говорю: дельфины - это все равно что люди. На земле самый умный - человек, в воде - дельфин. Не верят!
- Читала, хф! - фыркнул большеголовый. - Я вот однажды… купался в море, да. Ночь была, ну, не ночь, а так… видно еще, в общем, было. И гляжу…
- Акула! - снисходительно вставил Ширяев.
- Ты че, акула! - возмутился рассказчик. - Акула не акула, а такая, знаете… - Он доверительно посмотрел на Ивана. - С мечом.
- Меч-рыба, - стараясь быть серьезным, подсказал Иван.
…- Ага. И р-р-аз, на меня! Такой ме-еч, а пасть! А глаза! И холодом, знаете, обдало, и запузырилось все. Ну, думаю, кранты!.. Тут прямо под меня такое… как бревно, только живое, теплое. Я - на него, и это… вижу, что несусь к берегу. Меч-рыба все быстрей. И оно, подо мной, быстрее! Только вода шумит. И все. И раз… сижу на песке. Никого. Только хвост из воды показался… Черный.
- Так чё, дельфин был? - издевательски спросил Юрка Ширяев.
- Ну а кто же? - сочинитель растерянно поморгал маленькими глазками.
"Как же его зовут? - вспоминал и никак не мог вспомнить Иван. - Стыд, пионеров своих не знаю!"
- Ох, вра-аль, ох и враль! - как бы очнувшись, покачала головой Пинигина. - Иванлич, вы еще такого наслушаетесь… Мы целый день слушаем. - И, обращаясь к сочинителю: - Да нет же дельфинов у нас! И этих меч-рыб. Они же в морях, в настоящих морях, в океанах.
- Ну, умная, Пинижиха, ну, умная! - маленькие глазки сощурились. - Море Сибирское почему? Потому что реку плотиной перекрыли. А река-то куда впадает? В океан или как?
Правильно. В океан. Вся компания задумалась на минуту: кто его знает? Сочиняет, конечно, враль, но река… это да, что в океан течет, а значит, проход есть…
"Миры!" - подумал Иван, глядя на размышляющих ребят. И неожиданно для самого себя предложил:
- Идемте овраги посмотрим, а?
- Овраги?
- В километре отсюда такие овраги… я зимой чуть шею не свернул.
- А костер? - спросил конопатый Муханов, вскакивая на ноги.
- Залить бы надо, - сказал Иван, - да чем?
- А вот… кепками, - предложил Юрка Ширяев, и - быстро, быстро к ручью.
Залили голубоватые угольки и зашагали напрямик через лес.
Сначала их кеды тонули в хвое, потом в ярко-зеленом прохладном мху, оставляли рубцеватые отпечатки в дорожной пыли и в топи небольшого болотца.
Неподалеку от старой сосны Иван остановился и поднял палец в положение "тихо!". Услышав стук, жестом велел следовать за собой. Стараясь не трещать валежником, подошли к сосне, на которой дятел самозабвенно дубасил сухую ветку. Разящий клювик наклонялся в одну сторону, и автоматное "тра-та-та!" разносилось окрест; затем следовал поворот головки на некоторый угол, и новое "тра-та-та!" глушило вредителя, засевшего в древесине.
- Понимаете, - шепотом объяснил Иван, - когда рубят дрова, то ведь тоже так: сначала с одним наклоном, потом с другим.
- Хе-ге! - рассмеялся Муханов. А когда он смеялся, то вся его пестрая физиономия, все эти сочные конопушки приходили в веселое движение.
"Кажется, его Мухоловом прозвали", - вспомнил Иван.
Сделав свое дело, дятел всплеснул пестрым красноштанным опереньем и улетел, а путники отправились дальше. По дороге они открыли еще, что в паутине, натянутой между деревьями, может переливаться радуга, что кукушка, прокуковав один цикл, негромко каркает, будто откашливается, прочищает горло перед новым "ку-ку"; что чибис - крикливейшая из птиц, появись только неподалеку от его гнезда.
Летом овраги еще более глубоки и таинственны. Высокий папоротник, густая акация и черемуха сделали извилистые склоны почти непроходимыми, и напахивало от оврагов прохладой и горьковатой прелью. Иван вспомнил, как открыл эту страну оврагов… В одно из воскресений он с заводскими лыжниками приходил в избушку пасечника и утром, когда все еще спали, встал на лыжи и побежал себе наугад от избы, а вскоре оказался вот здесь. Толкнулся палками, заскользил во-он туда. Снегу было - выше кустов, кое-как вылез на противоположный склон, прошел немного - еще овраг, а на склоне - березки, чуть не врезался в одну из них: летел так, что ветер в ушах. Всего же насчитал он тогда семь оврагов; потом был длинный пологий спуск, и вынесло его, Ивана, в конце концов, к камышам. Посреди камышей на островке виднелось какое-то покосившееся строение. Колхозник, везший на санях солому, рассказал, что строение - бывшая водяная мельница, что речка называется Китим, что у мельницы много старых омутов, в которых полно рыбы, что ниже по течению Китим быстрый и светлый, однако не глубокий. Тогда речка спала под снегом, а теперь, наверное…
- Так пойдемте! - чуть не хором заявили беглецы.
"Вот что им надо…"
- Ну лад… - согласился было Иван, но осекся. Опомнился. Увидел, что прямо в просеку опускается солнце, огромный алый шар с грязно-синим осадком внизу.
- Иванлич… - ныли все четверо.
- Сейчас, ребята, бегом в лагерь! Бегом, бегом…
- А потом? Когда-нибудь?
- Вы же сами хотите речку посмотреть? - напомнила Пинигина, когда они уже спешили в сторону лагеря.
- Посмотрим, посмотрим. И речку, и омуты. Обязательно посмотрим.
А сам успокаивал себя: ничего, ничего, зато теперь-то уж Анна Петровна обо всем, наверное, поразмыслила. Теперь ей ясно, почему они убежали. Времени было достаточно, чтоб поразмыслить, понять и остыть.
В лагерь примчались в тот самый напряженный час, когда вожатые очень хотят, чтобы дети заснули, а дети этого совсем не хотят. В полусумраке то и дело слышались призывы ко сну, уговоры, угрозы…
У Анны Петровны все было приготовлено к встрече…
Глава 5
Педсовет собирался в столовой, где пахло вымытой клеенкой, а на столах стояли указатели отрядов. Вожатые и педагоги входили группками и в одиночку, но больше парами - прямо от пионеров, которые наконец угомонились. Большинство здесь составляли девушки: работницы из цехов, чертежницы из отделов, студентки заводского техникума, ученицы старших классов. Шумно ввалились в столовую нескладные парни с взлохмаченными волосами, в расклешенных брюках. Во главе ватаги шел Женя Петухов, тот самый Женя, у которого "не отряд, а полная анархия", как было сказано начальником лагеря на одной из планерок. Розовощеких этих вожатых прозвали в лагере "мальчиками-безобразниками", потому что по ночам они не спали, а шатались по лагерю и распевали под гитару или подшучивали над вожатыми-девчонками, совали им, спящим, макароны в волосы, выносили из палат вместе с кроватями; и даже ходил слух, что сестре-хозяйке, отличавшейся особо крепким сном, они намалевали не то туза на лбу, не то лихие гусарские усы. Анна Петровна, рассказывая об этом Ивану, возмущалась, однако, не мальчиками-безобразниками, а девушками, которые допускают подобные "шуточки".
Было здесь и несколько пожилых учительниц, были руководители кружков, массовики, физруки во главе с рыжеватым здоровяком Филимоновым, прозванным Кудазакупалку.
Вот и Ирина появилась в дверях столовой. На Ирине была голубенькая юбка, белая кофта с закатанными рукавчиками, и все это очень шло к ней, стройной, загорелой, с темными волосами, которые свободно падали на плечи. Отыскав глазами свою помощницу, Ирина направилась к ней, мальчики-безобразники притихли, посерьезнели и простодушно принялись разглядывать проходившую мимо "студенточку".
Когда подружки уселись рядом, Зоя слегка подтолкнула Ирину и что-то сказала ей, глянув в его, Ивана, сторону. Но Ирина лишь плечом повела, мол, никакого мне дела нет до этого Ивана.
Однако в следующую же минуту Иван забыл про девушек, так как в столовую вошли начальник лагеря и старший вожатый. Они заняли свои места за столом, накрытым красной материей, Анна Петровна ввела беглецов и поставила их так, чтобы они были видны всему педсовету. Начальник лагеря Василий Васильевич Князев изложил суть дела и сказал, что крайне возмущен поступком этих четверых.
Возмущены были и многие из вожатых. Они еще не успели остыть от скандалов со своими отрядами, не успели успокоиться, и на тебе - побег. А где гарантия, что побеги не станут модой? Ведь дурной-то пример заразителен…
- Как могли?
- А вы знаете, что пережила из-за вас Анна Петровна?
- На ней лица вон нет…
- Кругом тайга…
- В заливе глубь.
- Что вы там делали, интересно?
- Целый день?
- Вы прекрасно знали, что полагается за такое!
- А ты, Пинигина, ты!
- Как не стыдно, девочка!..
Иван водил указательным пальцем по узорам клеенки и думал - зачем? Зачем этот шум? Когда предельно ясно, почему ребята убежали. Сесть бы им вдвоем с Анной Петровной в беседке, он бы рассказал обо всем увиденном, услышанном и передуманном за день, и вместе, тихо-мирно, решили бы, что делать. Так ведь слова не дала сказать, на педсовет - и точка!..
"Возьмут и выгонят парнишек… Защищать? Конечно, защищать, но вот попробуй тут… Съедят. В два счета стрескают!".
- Ширяев, зачем тебе понадобилось в лес? Курить? - начальник лагеря поджал полную нижнюю губу и приспустил на глаза выгоревшие на солнце брови. Голос его отливал металлом.
- Нет, я… Мы просто… - начал было Юрка.
- Говори все как есть, иначе хуже будет! - предупредил физрук Филимонов почти так же зычно, как он кричит в рупор: "Куда за купалку? А ну, назад!"
Старший вожатый Юрий Павлович Стафиевский в разговор не вступал, бледноватое лицо его с правильными чертами было спокойным, казалось, страсти, кипящие в столовой, его не касаются.
- Да не курил я! У меня и сигарет-то нету, - глухо и сердито отпирался Ширяев.
- Кого хочешь обмануть! - возмутилась Анна Петровна, сидевшая неподалеку от Ивана. - Мы тебя, слава богу, не один год знаем… А нынче ты обнаглел до того, что в первую же ночь в палате закурил!
Ропот прошел по рядам от этих слов, и Иван еще безнадежнее подумал о своем намерении защищать беглецов. А Юрка стоял весь распаренный, растерянный. Коренастая, не по годам крепкая фигурка, не раз стиранная рубаха, свисающие, видимо, унаследованные от старшего брата, штаны. Лицо скуластое, руки большие, взрослые какие-то руки… Иван знал уже, что семья у Юрки немалая, пять душ мал мала меньше, что отец частенько "закладывает за воротник", что живут они где-то на окраине, что Юрке приходится колоть дрова, копать огород, мыть полы, топить печь, чинить заборы.
"Заплакал хоть бы, что ли, - подумал Иван. - Не камни же здесь, люди…"
Но нет, никакой влаги не предвиделось в серых, чуть раскосых Юркиных глазах.
- Иди, Ширяев, - сказал начальник лагеря строго и как-то даже печально, - мы еще посовещаемся, но можешь, пожалуй, собирать чемодан, таких нам в лагере не надо.
"Ага, - отметил Иван, - все-таки "посовещаемся"!"
Настала очередь Пинигиной. Мария Стюарт была бледна, теребила полу черной курточки, не мигала.
- Как же это ты, Люда, а? - сочувственно спросил Василий Васильевич. - Мальчишки… хулиганы, понимаешь, и ты вдруг с ними… в лес. Ведь ты же умная девочка, книжки любишь читать, ну и читала бы себе! Вон у нас библиотека-то какая! Пионерская комната, журналы всякие…
Пинигина подняла свои серьезные синие глаза и уже больше не опускала их, глядела прямо на начальника. Иван видел ее лицо на черном фоне окна, и была на этом лице какая-то решимость, это чувствовалось теперь и во взгляде, и в том, как пошевеливались ноздри.
- …мать старается, растит тебя одна, а ты…
- Нет, зачем же так? - нервно дернулось острое плечико Марии Стюарт. - Зачем же со мной-то по-другому? Юрка что? Это все я. Я их подговорила убежать, и меня вы должны наказать.
Старший вожатый оживился и несколько заинтересованно глянул на пионерку.
- …И наказывайте! Не надо мне вашей жалости! Спасибо. Не хочу я здесь… Исключайте! Да я и сама завтра!.. - подбородок у нее дрогнул, но она тотчас же закусила губу.
"Что это с ней?" - подумал Иван и глянул на начальника.
Но тот не закричал "вон!", не вскочил из-за стола, не грохнул кулаком, а только насупился и медленно стал багроветь.
- Вы свободны. Можете идти, - спокойно промолвил старший вожатый в неловкой тишине, наступившей в столовой, когда побагровел начальник лагеря. - Завтра вожатые сообщат вам о решении педсовета. - И к физруку Филимонову: - Эдуард Николаевич, пожалуйста, проводите пионеров спать.
Когда беглецы вышли вслед за физруком, кое-кто еще повозмущался. "Подумайте, какая!" "Да-а, что из нее дальше-то будет…" Но и только. Единодушия уже не было, многие растерянно хлопали глазами, некоторые шептались, произошла, одним словом, заминка.
- У нас предложение! - сказала тогда Таня Рублева, худенькая очкастая девушка, подстриженная под мальчишку. - Давайте послушаем самих вожатых третьего отряда, что они-то думают?
"Вот именно, - обрадовался Иван. - Что мы-то думали сегодня целый день? Умница ты, очкарик!" - И посмотрел на Анну Петровну, которая, пожав плечами, начала говорить.
И сказала Анна Петровна, что она изнервничалась до предела, что Ивану Ильичу, бедненькому, тоже досталось - пришлось бегать по лесу, искать этих стервецов, ведь им по двенадцать, а в таком возрасте они могут натворить что хочешь, в голове-то еще кисель, не мозги. А кто отвечай? Вожатые. Нет, если этот Ширяев останется в отряде, она уверена, не работа будет, каторга.
- Я за то, чтобы исключить Ширяева. Это послужит хорошим уроком для других Ширяевых, в других отрядах. - И Анна Петровна села, розовая от волнения.
"Ни черта, выходит, мы не поняли, ничему не научил нас этот побег…"
- Я против исключения, - сказал Иван громко. И не обращая внимания на то, что у Анны Петровны вытянулось лицо, продолжал: - Почему против? Да потому, что ребята убежали от скуки. Это же ясно как божий день. А вот в лесу им было интересно, уверен. Там что ни шаг, то и открытие, романтика, приключения. У нас же в отряде скука, они у нас зевают от скуки! И виноваты в этом мы с вами, Анна Петровна. Да, мы! Совсем, видно, не интересны им наши "мероприятия", все эти загадки-отгадки, математические игры да музыкальные часы. Будь интересно, никто бы никуда не убежал. И голову тут ломать надо не над тем, кого выгнать из лагеря, а…
- Правильно! - подхватила Таня Рублева, как только Иван замолчал. - Давно бы надо об этом, товарищи!.. Скука смертная у нас в лагере. Из года в год одно и то же, одно и то же. Я, помню, была пионеркой, и тогда проводились такие же мероприятия: дни именинника, музыкальные часы и викторины. Ну, разве что обручи хула-хуп появились да фанерные макеты космических кораблей. Которые, кстати, непонятно зачем понаставили везде. А раз скучно, ребята безобразничают, а вожатые в доску разбиваются, чтобы навести порядок. Охрипли все… И уж до кошмарного доходит! Вера Фетисова, например, не в обиду будет сказано… ее отряд по соседству с моим, поэтому волей-неволей все видишь и слышишь. Так вот, провинившихся Вера лишает сна, обеда, в угол ставит на целый день, заставляет мыть, чистить, мести, то есть наказывает трудом… Не удивительно поэтому, что ребята свою вожатую бабой-ягой прозвали. Ну, правда! - обернулась Таня на дружный смех "галерки". - Вера и сама об этом знает, наверное. Нельзя нам, товарищи, так больше жить, нельзя! Надо что-то новое, интересное, чтобы… - Таня замолчала и села на свое место, остренькое лицо ее под большими очками пылало.
- Товарищи, - все так же спокойно и ровно заговорил старший вожатый Юрий Павлович. - Затронуты серьезные вещи… Я хочу спросить лишь об одном: имеют ли вожатые, выступившие здесь с критикой существующих порядков, какие-то конкретные предложения? - старший посмотрел на Ивана.
"Логично. Очень даже логично. Башка у тебя, старший, видимо, на месте. Инженер, что ты хочешь…"
Педсовет затих. Все смотрели на Ивана. Таня Рублева - напряженно из-под своих толстых очков, Зоя - почти восторженно. Даже Ирина заинтересованно приподняла бровь. На лице же у Анны Петровны была откровенная насмешка.
- Надо разломать забор, вот что! - сказал тогда Иван. И повторил, повысив голос: - Да, разломать! Ведь за ним, за этим забором, такие леса, такие луга, реки, холмы! Надо повести туда ребят! Чтобы в лагере только есть и спать. Ребята же, поди, не знают, как кричит коростель… А как же можно жить, если не знать, как кричит коростель?
- За забор нас судить будут, Иван Ильич, - усмехнулся физрук Филимонов-Кудазакупалку.
- Товарищи, товарищи, - энергично вступил в разговор начальник лагеря, - педсовет же не о том, мы отвлеклись, честное слово!
- Конечно, ближе к делу! - охрипшим голосом поддержала Вера Фетисова, она же баба-яга, на редкость красивая молодая женщина.
- Возражая против исключения хулиганов, товарищ Кувшинников, - все так же внушительно и энергично продолжал начальник лагеря, - причем, категорически возражая, вы, тем самым, берете на себя ответственность, ручаетесь, что больше в отряде подобных случаев не будет, - Василий Васильевич благодушно улыбнулся.
"Тоже ловко!" - подумал Иван.
И снова весь педсовет, все без малого тридцать человек уставились на Ивана.
И ждали.
- Ну и что! - сердито ответил Иван. - И ручаюсь.