- Зачем вы здесь?
- Пошел за вами. А что тут такого?
- И все время стояли у дверей?
Грант предпочитал спрашивать сам:
- Скажите: а ему можно верить? Геворк что-нибудь получит?
"Какое тебе дело до Геворка?" - подумала Рузанна. Художнику она ответила:
- Вы же слышали - он ничего не обещал.
Грант расхохотался, как ребенок, взахлеб. Сама не зная почему, Рузанна рассмеялась тоже.
Тогда он объяснил:
- Почему вы все так боитесь что-нибудь обещать? Эта беленькая девушка ничего не обещала, главный ничего не обещал. И мне вы тоже ничего не обещаете?
- Нет, договор я вам обещаю, - кивнула Рузанна, - а уж остальное будет зависеть от вас.
В отделе капитального строительства обстановка не изменилась. Погруженный в бумаги, Иван Сергеевич совсем отрешился от мира. Зоя что-то писала и нервно вычеркивала. Посреди комнаты на стуле неподвижно возвышалась Маро. Она еще больше раскраснелась, сдвинула платок на затылок, сидела грозная и печальная.
Бабка примостилась на полу у стены. У нее на коленях спал мальчик.
- Идите домой, - строго приказала Рузанна, - хватит безобразничать.
Маро метнулась к ее столу.
- Распаковывать вещи? - жалобно спросила она.
- Подождите до конца дня…
Уходя, Маро почему-то попрощалась с Грантом за руку.
Так ничего и не успела сделать Рузанна в этот день. Прибежал счастливо-растерянный Геворк.
- Енок Макарович велел отвезти тебя на Масложиркомбинат - там договор надо подписать. Сейчас две комнаты мне, а потом в новом три им отдаем. Ай, безобразие, рвачи какие…
Он цокал языком, крутил головой, тщетно стараясь выразить возмущение. Пока Рузанна собиралась, Грант и Геворк курили в коридоре как старые знакомые.
У машины Грант, отворив перед Рузанной дверцу, сделал шоферу какой-то знак и отбежал к лотку за папиросами.
- Геворк, откуда ты его знаешь?
- Гранта? - удивился шофер. - Я его еще вот таким пацаном знал. - Он показал рукой на полметра от пола.
Возле будущего кафе Геворк затормозил. У заляпанной краской витрины стоял Баблоев. Грант махнул ему рукой. "И этого знает!" - неприязненно подумала Рузанна.
- Осмотрю место будущих действий. - Грант выскочил из автомобиля.
Но когда Геворк уже собрался ехать, художник вдруг снова просунул голову в кабину:
- Вы сегодня целый день говорили со мной тоном старшего товарища. Покровительственно. Так вот имейте в виду, - мне такой тон не нравится. И в дальнейшем этого не будет.
И он захлопнул дверцу, прежде чем Рузанна смогла что-нибудь придумать в ответ.
* * *
Четыре года назад ехал по улицам города счастливый человек. Ехал за рулем своей трехтонки шофер Симон Зейтунян, у которого в этот день родился третий сын. Он только что прочел на вывешенной в приемной родильного дома бумажке: "Анаида Зейтунян - мальчик. Вес - четыре кило".
Почему Симону казалось, что на этот раз могла бы быть девочка? Мальчик - это именно то, что надо.
Пустая трехтонка дребезжала на ходу. День был весенний, солнечный. Прежде чем брать груз, Симон собирался заехать домой и отправить Гранта на базар за курицей. Он уже по опыту знал, что в первые дни Аник нужен только куриный бульон. Через неделю жена вернется домой, и Симон увидит своего третьего сына. Вернее - четвертого. Разве Грант, брат Аник, не его сын? Симон его воспитал, из маленького заморыша, сироты, вырастил хорошего парня.
Самое дорогое, самое милое сердцу - дети!
Человек еще думал о другом, а инстинкт, опередив сознание, заставил судорожно сжаться руки, мгновенно сделать ряд привычных и нужных движений. Но было уже поздно.
Симон Зейтунян, опытный водитель, почувствовал это, прежде чем что-нибудь увидел или понял.
Потом говорили - не вполне исправные тормоза. Может, оно и так. Ребенок вырвался из рук бабушки - испугался или баловался. Бросился на дорогу - и прямо под машину. Первое, что увидел Симон, - скорбно-сокрушенное лицо старика мороженщика на углу. Дико кричала женщина. Мимо машины пронесли ребенка. Симон видел только ножки в пыльных сандалиях. Они беспомощно и безжизненно покачивались - взад-вперед.
Он видел эти бессильные ножки в долгие ночи, проведенные в тюремной камере. Он видел их перед следователем - и не мог ничего сказать в свою защиту. На суде он боялся поднять глаза, чтобы не встретиться взглядом с отцом ребенка.
Товарищи очень старались выгородить его. Старый друг Геворк речь сказал лучше защитника. Но как поможешь человеку, который сам себе не хочет помочь? И закон есть закон.
После суда дали свидание с родными. У трехмесячного сына было безмятежное сонное личико. Ему исполнится восемь лет, когда отец вернется домой.
Аник точно закаменела в горе. Снова повторялась ее судьба. Только теперь трое сирот на руках. Правда, есть еще Грант. Симон его учил, гордился им - и оставил в самое трудное для парня время, да еще взвалил ему на плечи заботу о своих детях.
- Прости, мальчик…
Так они расстались. И казалось - жизнь будет очень трудной и безрадостной.
Но Грант на судьбу не жаловался. Он принимал все права и все обязанности, которые на него возложила жизнь. Продолжал учиться в Художественном институте, не гнушался и любой "халтурой" - так называлась работа только ради денег. Несколько месяцев по заказу какой-то артели разрисовывал броши светящимися красками. Мальчишки-племянники стали героями всего квартала - у них по вечерам светились пуговицы, волосы и даже башмаки. Потом Грант делал эскизы конфетных оберток, винных этикеток и как-то получил приз по конкурсу на папиросную коробку. Много работы бывало перед праздниками - лозунги, портреты, плакаты. Под Новый год на площади устраивали большую елку, и требовалась особая изобретательность для оформления киосков, торгующих игрушками и сладостями.
Эта работа приносила деньги - для дома, для мальчишек. Самому Гранту было все равно, и что есть и как одеваться.
А другая работа приносила радость, горе и счастье. Вначале она никогда не казалась трудной. Закрыв глаза, можно было ясно увидеть будущую картину. Охватывала радость: "Могу! Сделаю!" Потом начиналось самое мучительное - несоответствие задуманного с тем, что проступало на полотне. Если получалась хоть деталь, хоть кусочек - прозрачность света, точность рисунка, - возникало ощущение счастья.
Счастье возникало и тогда, когда в жизни встречалось "настоящее" - картина, скульптура. Иногда музыка, книга.
С особой яркостью Грант пережил это чувство перед фресками на стене одного из древних храмов Армении. Он знал: это писал его предок, прямой по крови и рождению, - до того схожим было их восприятие мира, их отношение к цвету и линии.
В институте его считали талантливым, но неорганизованным. Он плохо посещал лекции, умудрился ни разу не побывать на занятиях по физкультуре. Но на учебно-отчетных выставках его работы вызывали больше всего внимания и толков. Он писал то, что хорошо знал, что было рядом, - уличные сценки, сестру Аник, мальчишек, девушек, которые ему нравились. Писал, как видел. Краски получались яркие, линии определенные.
Мальчишки тоже не жаловались. Они жили, как все мальчишки, увлекаясь то воспитанием щенка, то коллекционированием марок, то футболом.
У них было божество, которому они во всём подражали, - Грант. Их тщеславие полностью удовлетворялось, когда на улице "Победа" или "Волга" останавливалась перед ними у тротуара и дядя Геворк, или дядя Андо, или дядя Рубен - все шоферы города были товарищами их отца - предлагали: "А ну, садитесь с товарищами, подвезу!"
Могла бы жаловаться только Аник. Она снова работала на швейной фабрике. Возвращаясь с работы, готовила еду, обстирывала и обшивала четверых парней. Но и Аник не жаловалась. У нее были дети.
* * *
Рузанна его ждала. Возвращаясь с объектов, спрашивала у Зои: "Ко мне никто не приходил?" Почему-то неудобно было спросить прямо…
Зоя отвечала:
- Звонили по телефону, приходили из треста, из планового отдела…
Однажды, опустив голову над ящиком письменного стола, Рузанна заметила:
- Надо бы узнать в тресте, заключили они договор с художником…
- С художником? - переспросила Зоя. - Заключили. Он позавчера, что ли, приходил. Фокусы нам показывал. Забавный мальчишка.
Значит, он приходил. И это было так незначительно, что Зоя ей даже не сообщила. А Рузанне хотелось узнать, как Грант вошел, что сказал, спросил ли про нее.
Не поднимая головы, она сказала:
- Он уже окончил институт.
- А все-таки мальчишка, - равнодушно ответила Зоя.
И Рузанна почувствовала против нее раздражение. А собственно, почему?
В кафе она пошла по долгу службы, уверенная, что встретит там Гранта. Но в большом зале, сыром от непросохшей штукатурки и темноватом, как бывает всегда в необжитых помещениях, Гранта не было. Не было никого, кроме Баблоева. Он ходил за Рузанной с видом человека, подчиненного обстоятельствам.
- Весь ремонт на мне. Этот прораб - пустое место. Никакого представления о задачах объекта.
В углу на гвоздике висела измазанная красками блуза, а на полу лежали связанные в пучок кисти. Рузанна подумала, что это вещи Гранта. Но она не спрашивала о нем именно потому, что ей хотелось спросить. Глупость какая-то получалась.
Она только вскользь справилась:
- Когда кончаете?
- Да вот стены просохнут.
Рузанна ушла, досадуя на себя.
Грант появился в самое неожиданное время. Он пришел к Рузанне домой поздно вечером.
Мама вышла на стук. Вернувшись, сообщила:
- Это тебя. С работы, что ли…
Художник стоял в маленькой передней. Его волосы блестели от мокрого снега, по лицу стекали капли.
- Что случилось?
- Все!
Он будто выдохнул это короткое слово. И, не ожидая ее вопросов, торопливо объяснил:
- Они вымазали стены олифой. Пропитали штукатурку олифой. Краска ляжет на поверхность, как блин… Как, - он поискал сравнения, - как холодная лягушка.
- Но так всегда делают! Под роспись кладут на стены олифу.
- В банях, - зло ответил Грант. - Мне нужна мягкая стена, которая впитает краску, без блеска, без холода. Что же вы стоите? Пойдем! - Он нетерпеливо протянул руку.
Ей даже не пришло в голову спросить, для чего идти смотреть пропитанные олифой стены. Она забыла ввести Гранта в комнату, и, пока одевалась, волнуясь и теряя то чулок, то расческу, художник стоял в передней - нахохлившийся как воробей в непогоду.
- Куда ты ночью? - удивленно спросила Ашхен Каспаровна.
На это Рузанна ответить не сумела.
Они бежали по улицам, мокрым от колкой, смешанной с дождем снежной крупы. Бежали так, будто торопились предотвратить ошибку. Но все уже было сделано. В пустом зале, куда их впустил сторож, тускло поблескивали желтоватые стены.
Грант сел на ступеньку переносной лестницы и молча стал раскуривать папиросу.
- Почему же вы не предупредили? - спросила Рузанна.
Она уже поняла, что придется сбить всю штукатурку и произвести работу заново. Прикинула в уме, во сколько это обойдется. Такой перерасход потребовал бы специального разрешения. Кроме того, нарушались сроки…
- Сейчас бесполезно выяснять, кто кого предупреждал, - нехотя отозвался Грант. - Можно это исправить?
- Сомневаюсь. Вам придется примириться с олифой.
- Нет, - коротко ответил художник.
- А договор?
- Кто-нибудь меня заменит, - усмехнулся Грант, - художник найдется. То, что я хотел, нельзя сделать на этом материале.
- Ну, сделайте что-нибудь другое, - настаивала Рузанна.
- Почему вы меня не понимаете? - нахмурился Грант. - Чтобы начать дело, надо быть убежденным. Вот, например, вы не пошли бы тогда, помните, просить комнату для меня или, скажем, для Сашки Баблоева? Правда? Вы были убеждены - и все получилось. Без убеждения ни черта не выйдет.
- Какие разные вещи вы путаете! - возмутилась Рузанна.
Грант не спорил. Он только сказал:
- Нужно поверить, что я сделаю настоящее. Тогда все окажется возможным.
- А вы сами верите?
- Сейчас безусловно. И работая - буду верить. А потом скажу себе: "Что ты сделал? Картину на стене ресторана? Там ей и место!" И забуду о ней. Пока у меня всегда так. Но, начиная работу, надо верить. И чтобы мне помочь, тоже надо верить.
- Но чему? - Рузанна была сбита с толку. Ведь сейчас Грант говорил против самого себя. Так она, привыкшая к точным, определенным понятиям, понимала его слова.
Художник посмотрел, как ей показалось, грустно и с осуждением. Рузанне стало неприятно. Она уже не хотела его обидеть. Она уже приняла его правоту.
- У меня требовали эскизы. - Грант соскочил с лестницы. - Я сделал. Очень приблизительно, но посмотрите.
Из-за листов фанеры, прислоненных к стене, он достал большой альбом.
В зале было темновато. Пришлось встать под самую лампочку. Художник перелистывал страницы. На каждой была изображена тяжелая ледяная пирамида большого Арарата и изящный конус малого. Бежала дорога, обсаженная тополями. В долине курились синие прозрачные дымки города.
Рузанна видела много картин, изображающих вечную гору. На рассвете и на закате, в облаках и под ясным небом, озаренную луной и освещенную солнцем. Арарат, безучастный в своем величии, возвышался над землей. В работе одного большого мастера Рузанну когда-то поразила тоненькая желтая ромашка, изображенная на переднем плане. Глядя на нее, можно было ощутить терпкий степной запах. Цветок был одинок и ничтожен перед сумрачным массивом горы. Он вызывал раздумье о бренности живущего.
Все привыкли к такому изображению Арарата.
На эскизах Гранта у дороги, уводящей вдаль, стояла белая сквозная колоннада. Она казалась ярче ледяной шапки. На другом рисунке над горами, озаренными солнцем, летел самолет. По дороге бежали машины. Поражали необычные краски: сиреневые тополя, лиловые тени, дымчато-розовый город.
Наконец Рузанна поняла:
- Похоже на вид из моего окна… Рано утром или на закате… Очень похоже! Особенно когда летит московский утренний самолет.
- Это мой Арарат. - Грант захлопнул альбом. - Я увидел его таким с детства. С автострадой, с самолетами… Это не индустриальный пейзаж. Так я вижу. Так чувствую. Так понимаю.
Он снова сунул альбом за фанеру. Он первый напомнил о том, что надо идти домой.
Улицы были пустынные, дома темные. Глубокая ночь. У ворот Грант опросил:
- Что мы будем делать завтра?
- Все, что сможем, - ответила Рузанна.
С утра заместитель министра Апресов, не заезжая на работу, отправился на объекты. В три он был вызван на совещание в райком партии. Оставалось только ждать.
Гранту не терпелось.
- А если пойти туда? - Большим пальцем правой руки он указал в неопределенном направлении.
Рузанна поняла и покачала головой.
- Но ведь он, кажется, такой, что можно…
- Он такой. И все же по каждому поводу к нему бегать не полагается. Существует порядок.
Художник замолчал. В этот день он опять затащил Рузанну в кафе.
Расстроенный прораб, ни на кого не глядя, кричал:
- Мало ли что мне говорили… Я не могу двадцать человек слушать. Один говорит - не надо олифы, другой говорит - надо. Когда у осла два хозяина, осел дохнет.
Презрительно высказывался Баблоев:
- Подумаешь, новые методы! А кто он такой - Рембрандт или, может быть, Шишкин? Как-нибудь нарисует чашку кофе и на этой стене.
Говорил он громко и косил в сторону Гранта великолепным выпуклым глазом.
- Значит, вы предупредили прораба? - спросила у художника Рузанна.
Он передернул плечами.
- Какое это теперь имеет значение?..
Нет, он ни на кого не похож! Кто удержался бы от того, чтобы не сказать: "Я предупреждал, я говорил…"
Рассерженный прораб схватил ломик и, бормоча что-то сквозь зубы, яростно стал выбивать на стене насечки, похожие на рябинки. Окрепшая штукатурка поддавалась туго. Окинув взглядом огромное помещение, Рузанна поняла бессмысленность подобной затеи.
Поняли это и рабочие, толпившиеся за спиной прораба.
- Не пройдет дело, Мукуч Иванович, - вмешался пожилой штукатур, - на этом самое малое неделю потеряем. Поверх новый слой наложим, а в один день вся стена обвалится. Кто отвечать будет?
Прораб с размаху отшвырнул ломик.
- У меня план, у меня смета… Я человек маленький…
- Да замолчи ты наконец! - крикнул на него Грант.
Засунув руки в карманы короткой куртки, он зло смотрел на Мукуча Ивановича.
- Противно слушать, когда человек так охотно признает себя ослом и ничтожеством. Тебя спрашивают: можно сделать что-нибудь? Что ты впадаешь в истерику?
Баблоев весело захохотал. Рузанна оттолкнула Гранта, подошла к прорабу и, не дав ему опомниться, торопливо сказала:
- Мукуч Иванович, сетку рабица, а? Как вы думаете?
Прораб порывался что-то ответить художнику, но Рузанна крепко держала его за рукав.
- Сетку рабица - и на нее слой штукатурки. Это быстро…
- Дорого, - ответил ей прораб, глядя в сторону Гранта.
Рузанна пошла к выходу, где художник, к ее удивлению, мирно беседовал с Баблоевым.
До конца дня Грант просидел в отделе капитального строительства. С совещания заместитель министра уехал прямо домой. Сообщили, что он будет в министерстве к семи часам. Рузанна и Грант решили его дождаться.