Рузанна узнавала Аник, мальчишек. Сестру он писал много - за шитьем, за стиркой, с ребенком на руках. Еще много было этюдов и портретов красивой светловолосой девушки. Показывая их, Грант объяснял:
- Назик с цветами… Назик в окне… Назик умывается…
Назик умывалась, обнаженная до пояса. Рузанна опять почувствовала, что у нее каменеет лицо.
В этот день Армену долго не приходила в голову мысль оставить Рузанну и Гранта наедине. Рузанна думала: "Он считает, что я просто из министерства…"
Наконец Армен исчез.
В мастерской Грант включил маленькую настольную лампу-грибок. Загудела печка. Откупорили бутылку шампанского. Рузанна опросила:
- Ты ее любил?
- Тогда любил. - Грант сразу понял, о чем она говорит.
- А теперь?
Он ответил очень мягко:
- Ты ведь знаешь…
Рузанна много раз вспоминала этот разговор. Его ответ мог означать только одно: "Я не люблю больше Назик, потому что теперь я люблю тебя".
Но ей хотелось, чтобы эти простые, прямые слова были им сказаны.
Зоя любила морально-этические проблемы. Тоном многоопытного человека она объясняла:
- В нынешнее время не принято говорить "Я тебя люблю" или "Будь моей женой". Это архаизм. Прошлый век. Сейчас вполне достаточна такая формула: "Я к тебе очень хорошо отношусь"…
- Рубик тебе так и сказал? - скептически интересовалась Рузанна.
- Ну, Рубик раньше был очень застенчивый. Он мне письмо прислал. А в письме как-то не напишешь: "Я к тебе хорошо отношусь". Пришлось по-старому. Но, знаешь, такие вещи угадываешь. Если, конечно, в человеке есть чуткость.
Рузанна была достаточно чуткой. Она понимала, что Грант ее любит, и знала, что надо мириться с неустроенностью их отношений. Они не могли встречаться в мастерской так часто, как им хотелось. Армен работал там вечерами. Он был усидчивый и очень трудоспособный.
Но иногда Грант звонил:
- Встретимся сегодня в башне.
И весь день становился предвкушением радости. Наскоро пообедав, Рузанна переодевалась и под каким-нибудь предлогом убегала из дому.
За небольшим выгнутым мостом, перекинутым через быструю капризную речку, кончался город. Узкие улицы с протоптанными по грязи дорожками вели в оголенные по-зимнему сады.
В городе было сухо, но здесь, под деревьями, лежал снежок, пахло прелым листом и дымком, как в деревне.
Рузанна любила приходить раньше Гранта. Ключ лежал в условленном месте - под бревнами, заменяющими ступеньки. Она распахивала дверь, чтобы немного выветрить запах табачного дыма и скипидара, топила печку, ставила на огонь закопченный чайник. Это была игра в свой дом.
Сидя у печки на маленькой скамье, Рузанна прислушивалась к каждому шороху за дверью. Со стен на нее смотрели величественные сталевары и рудокопы, лукавые и грустные девушки. Обостренным слухом она ловила короткий тупой звук. Это Грант перепрыгнул через невысокий каменный забор. Потом слышались его быстрые шаги.
Целуя ее, он спрашивал:
- Ты давно меня ждешь? Не боялась одна?
Она могла притвориться испуганной, чтобы он утешал ее, посадив на колени и покачивая, как ребенка.
Она могла притвориться рассерженной, чтобы он, встревожившись, заглядывал ей в глаза.
Она могла вовсе не притворяться, обхватить его шею, чтоб почувствовать, как сильные руки оторвут ее от пола.
И никому не было дела до разницы в их возрасте. И совсем не нужно об этом думать…
Но на работе звонил телефон.
- Рузанна Аветовна, это вы? - опрашивал тоненький женский голос.
Рядом кто-то хихикал.
- Попросите, пожалуйста, вашего сына.
- Вы, наверное, ошиблись, - говорила Рузанна.
- Как, разве Грант не ваш сын?
И кто-то, давясь от хохота, швырял трубку на рычаг.
Рузанна чувствовала, что могла бы убить эту девушку с тоненьким голоском. Все хорошее, даже не связанное с Грантом, исчезало при воспоминании об этом звонке.
Разумная Зоя говорила обиняками:
- В жизни за все отвечают женщины. Несправедливо, но факт. Я что-то не видела несчастных мужчин, а женщин сколько угодно. В конце концов расплачиваются женщины…
Но Рузанна не могла думать о том, что будет "в конце концов". И несчастной она тоже быть не собиралась.
Но вот в такие дни, как сегодня, все не клеилось.
Тосунян мог вспомнить: "Как этот старик? Уладили с ним?" Директора торгов не подготовили материалов к предстоящему совещанию. Проектная контора запрашивала кубатуру складских помещений, а в отделе еще не было данных. День тянулся бесконечно, и звонок прозвенел, тоже ничего не обещая.
Из учреждения она вышла вместе с Зоей. На углу маячила долговязая фигура Рубика.
- Ах ты, мой милый, ненаглядный! - пропела Зоя, привычно подставила мужу локоток и помахала Рузанне варежкой.
Зое не надо волноваться. Рубик придет непременно. Не сюда, так домой. Ей не надо ни таиться, ни стыдиться своего чувства. И при этом она еще чем-то недовольна!
Рузанна шла, опустив глаза, засунув руки в карманы новой шубки.
Недавно директор мехового магазина зашел в отдел капитального строительства и похвалился:
- Такой товар получен - картинка. Называется "ондатра", что означает - крыса. А вещь, представьте, получается шикарная. И недорогая сравнительно. Китайское производство.
Меховую шубу Рузанне давно хотелось.
- Ты не очень-то верь, - предупреждала Зоя. - Он подбивается, чтобы ему капитальный ремонт магазина сделали. С лепным потолком мечтает. И скажите, пожалуйста - с каких это пор китайские меха ценятся? Меха русские ценятся! Вид-то, может быть, и шикарный, а на второй год возьмет и облезет.
Но шубу Рузанна все-таки купила. Ашхен Каспаровна сказала: "Так и так на будущую зиму тебе надо делать пальто". Шуба стоила дороже, но отец добавил. Свои деньги Рузанна сейчас тратила только на "тряпки", как говорила мама. Стала каждый день носить замшевые туфли, которые раньше берегла для театра, купила гарусный жакет табачного цвета и к нему коричневую юбку.
Грант нарядов не замечал. Он говорил: "Какие у тебя сегодня ясные глаза". "У тебя очень стройные ножки". Говорил: "Как это красиво - зеленый шарфик на твоих волосах".
Рабочий день кончился. Улицы были заполнены людьми. Все спешат домой, а Рузанне некуда торопиться. С какого-то времени дом, где она выросла, перестал быть ее домом. А своего она не завела.
Рузанна смотрела вниз, на тротуар. Кто-то в черных мужских ботинках быстро шел ей навстречу и остановился, не пуская ее вперед.
- Почему ты не смотришь на меня? - спросил Грант.
Она даже не обрадовалась - просто сразу стало спокойнее. И наконец можно было глубоко вздохнуть всей грудью.
- У меня сегодня отвратительный день, - пожаловался Грант.
Рузанна протянула ему руку, и он больше не выпускал ее из своей измазанной красками ладони.
- Мы окончательно разошлись с Вовкой!
- Успокойся. Завтра он вернется.
- Не в том дело, - вздохнул Грант. - Мы расходимся внутренне. Он талантлив, но видит иначе. Ему хочется писать девушку с кувшином на плече и навьюченного ослика. Будто бы это больше отвечает его представлению об истинном творчестве. - Грант на ходу резко обернулся к Рузанне. - Где он видит девушку с кувшином на плече? В опере? Трехтонки бегут по нашим дорогам, трехтонки, а не ослики! Почему написать машину в движении - это плакат, а осла - картина?
Он прикусил губу, с минуту шли молча.
- А может быть, мы просто не умнеем писать машину? Мастера тысячелетиями писали ослов и девушек с кувшинами. Но разве в самолете, отрывающемся от земли, меньше красоты? Я ручаюсь - если бы мой предок увидел самолет, он населил бы самолетами все небо в своих картинах… Как ты думаешь?
На эти вопросы Рузанна не умела отвечать. Она их боялась. Но Грант сказал:
- В такое время мне очень нужна ты…
Она благодарно сжала его руку. У нее тоже были свои неудачи, пусть не такие значительные. Рассказ о старике Басяне получился скорее смешной, чем грустный. Но Грант не улыбнулся.
- Где этот дом?
Они только что прошли мимо деревянных ворот с вделанной в створку старинной железной колотушкой.
- Хочу пойти туда.
Дворик, куда они вошли, был таким же, как многие дворы старого города. Большое тутовое дерево, два тоненьких персиковых деревца, курятник. У покривившейся лестницы - выдолбленный в виде огромной ступки камень, в котором толкут пшеницу.
Прямо с балкона дверь вела в жарко натопленную комнату. В жестяной печке-времянке трещали дрова. Семья кончала обедать. Из-за стола вскочила молодая женщина, поднялся парень с резко очерченным профилем древних армянских воинов.
Старик, сидя на тахте, перебирал стершиеся янтарные четки. Он тотчас узнал Рузанну.
- Внук мой Гайк, - кивнул дед на юношу, - а это жена его. Со мной живут.
Гайк, еще не зная, кто такие гости и зачем они пришли, приглашал:
- Обедать садитесь… Непременно… Как можно…
Нельзя было отказаться от густого супа, обильно сдобренного душистыми травками. Рузанна стеснялась, а Грант ел спокойно, с аппетитом, будто вырос в этом доме. Он уже называл невестку старика Тамарой, беседовал с ней о часовом заводе, где она работала, и о кожевенном, где работал Гайк. На кожевенном Грант бывал часто - делал зарисовки для одной картины, когда третий новый цех построили на месте старой кожемялки братьев Самсоновых. Дед Ваграм, верно, их помнит.
Дед усмехнулся. Не то что братьев Самсоновых, он их отца Хосрова Самсонова знал. Хосров простой был человек, сам в яму лазил, кожу мял. Сыновья - те уже гордо себя держали. А он, дед Ваграм, туда мальчишкой поступил и потому сейчас считается старейшим рабочим на старейшем предприятии республики. Этими словами в газете написано. Дед и Степана Шаумяна перед собой видел - вот как сейчас Гранта видит. По слову Шаумяна и стачку на заводе начинали. Сам дед это делал, Габриэл Парсамян да Никол Гукасян. А больше никого из прежних не осталось. Сейчас многие говорят, что с Шаумяном разговаривали и в той стачке участвовали. Но верить им не надо. Врут.
В подтверждение его слов на столе появилась уже знакомая Рузанне потрепанная папка. В ней были выписки из приказов, справки, почетная грамота и очерк, напечатанный в республиканской газете. Документы свидетельствовали о полувековом честном труде рабочего-кожевника Ваграма Басяна.
- Для чего я тогда к тебе пришел? - спросил Грант. - Кто кого должен учить - я тебя или ты меня?
Дед насупился.
- Меня учить не надо. Мне надо уважение оказать, как я того стою.
- Уважение! - с горечью выкрикнула Тамара. - Три квартиры показали! Из крана горячая вода течет!
- Пошла вон, - приказал старик.
Тамара махнула рукой и скрылась в соседней комнате, откуда доносился писк младенца.
- Значит, не то мне надо, - ни на кого не глядя, объявил дед.
- Но ведь в тех квартирах гораздо лучше, чем здесь, - сказала Рузанна, - там ванная, теплая уборная.
Старик повел на нее глазами.
Ванная и это прочее, что она упомянула, конечно, неплохо, но лично он, Ваграм Басян, интересуется другим. Ему нужна квартира, в которой летом прохладно, а зимой тепло. Взбираться на третий этаж ему трудно, а в первый этаж он не пойдет - там шумно. Лучше еще подождать и уж выбрать по своему вкусу.
- Упрямишься, дед, - покачал головой Грант. - Не пойму только, что хорошего ты видишь в этой дыре.
- Щенок! - гневно крикнул старик.
Рузанна привстала. Но Грант даже не взглянул на нее.
- Щенок! - еще раз повторил Ваграм Басян. - Мой прадед клал стены этого дома!
Он сердился, и речь его была быстрой и бессвязной.
…Э-э, да что говорить! Уходит навсегда город детства и молодости Ваграма Басяна, уходит город его жизни. Журчащие арыки на улицах, цветущие деревья в двориках, плоские крыши, на которых он спал под звездным небом мальчиком, юношей, мужем. Берег реки, куда он ходил с друзьями, залит бетоном. Дом, из которого он повел в церковь свою жену, снесен. И церковь снесена. И сады срыты.
Где вкус того винограда, который он ел пятьдесят лет назад? Где такие груши, какие росли во дворе его тестя? Над городом стояли Масис и Ааргац… Кто их видит сейчас? Закрыты они высокими домами…
Из соседней комнатушки выскочила Тамара, держа на руках ребенка. Презрев традиционную молчаливую покорность, обязательную для невестки, она с горечью выкрикнула:
- О старом сердце тоскует!.. Тетя Маран, родная его дочь, рассказывала - хлеба черного вдоволь не видели! В болячках, в коросте жили…
Не глядя в ее сторону, дед отвечал ей:
- Дурак будет тот, кто добрым словом вспомнит старые порядки. И мало ума в голове у того, кто меня в этом упрекает. Сам я для этой новой жизни кровь и пот проливал. Но легко ли уйти из дома, в котором родился? В жилотделе тоже считают: дед Басян склочник, дед Басян зазнался. В тот день Рутян кричал: "Дед особняк хочет!" Нет…
- Как своего отца, спрашиваю: чего же ты хочешь? - Голос Гранта прозвучал неожиданно мягко.
- Ах, кабы ты мне это сказал, сынок! - Старик глубоко вздохнул. - Если б мог я войти в новый дом молодыми ногами, с прямой спиной, верно, все мне там понравилось бы… А сейчас…
Грант развел руками.
- Но ведь ты сам знаешь, как бывает в жизни. У отца вырастает сын, строит для себя дом, и его дом уже не похож на отцовский.
Гайк присел на тахту рядом с дедом и поправил лацканы его пиджака.
- Сколько раз ты мне сам говорил, дедушка: "Оборви хоть все бутоны в своем саду, весну этим не остановишь". Нам надо скорей переехать.
Старик оттолкнул внука.
- На третьем этаже не желаю - мне подниматься трудно. А там как хотите. Ваше дело.
Реденький мокрый снег падал и таял под ногами. Никому не пришло бы в голову гулять в такую погоду. Но Грант не отпускал Рузанну.
- Ничего мне не жалко, кроме времени. Каждого уходящего дня жалко, каждого часа. Прав твой дядя Липарит. Ни на одном поколении не лежала такая ответственность, как на нашем. Ответственность перед теми, кто умер за нас, перед собой, перед будущим…
Рузанна спросила тихо:
- А счастье?..
- Это и есть счастье - отдавать все, что можешь… Нет, больше, чем можешь! И мы обязаны быть счастливыми на этой земле.
- Я никогда не думала ни о чем таком…
Он крепко сжал ее руку.
- И всегда поступала правильно. Это твоя особенность.
У ворот дома Грант сказал:
- Какая глупость, что мне сейчас надо уходить от тебя. Давай как-нибудь устроим, чтоб нам не расставаться…
Рузанна очень ждала этих слов, но ответа своего не знала.
- Скажем всем, что мы вместе, - настаивал он. - Хорошо?
Наверху открылась дверь.
- Это ты, Рузанна? - позвал встревоженный голос Ашхен Каспаровны.
- Хочешь, скажем сейчас? - спросил Грант.
Она закрыла ему рот рукой.
- Да, мама… Я задержалась на работе… Иду!
Грант крепко обхватил ее руками.
- Какая ты сегодня пушистая!
Он только сейчас заметил новую шубу!
* * *
К этому разговору они не возвращались. Но такое решение уже не казалось Рузанне невозможным. Все условности отступали перед желанием двух людей быть вместе, Рузанна повторяла это себе много раз.
Ее очень подкрепляло, что Грант никогда не упоминал о разнице в их возрасте. Он и не думал об этом. Так во всяком случае казалось Рузанне.
В тихую минуту, лежа на тахте в мастерской, она сказала:
- Вот только одно меня тревожит…
Грант не дал ей договорить. Наклонился и стал целовать ее быстрыми, нежными поцелуями:
- Не важно… Поверь, это не имеет никакого значения…
Ей стало неприятно. Он сейчас думал за нее, и думал неверно.
Немного погодя она спросила:
- Где мы будем жить?
Он задумался.
- Не знаю. Если хочешь - у нас.
- Где же у вас? Тесно.
- Ну, комнату снимем. А хочешь, я к вам переберусь?
- Понравится ли это Аник…
Грант пожал плечами.
- Я останусь ее братом, где бы ни жил…
С этого вечера Рузанна стала готовить свой дом. В маленькой комнате с одним окошком особенно много не сделаешь. Но у Рузанны на этот счет были свои соображения. Она выбросила из комнаты все картинки, полочки, безделушки, которые перестали ей нравиться, постелила на пол коврик, а вместо кровати устроила тахту. Стены оставила совершенно чистыми. В своем доме Грант, конечно, повесит картины.
Отец в домашние дела не вмешивался и переделок не замечал. Мама сказала:
- Лишь бы тебе было хорошо.
Что она знала, о чем догадывалась? Почти каждый день Рузанна замечала знаки особого внимания. В ее шкафу появилась стопка новых простынь, пара нарядного белья. Большое зеркало перекочевало с маминого стола в комнату к Рузанне.
В другое время она посмеялась бы: "Приданое мне готовишь?" Сейчас это было приятно, как молчаливое согласие.
Она не хотела никакого шума, никакой гласности. Если все объявить заранее, то отец захочет устроить свадьбу, созовет знакомых, друзей, соберет всю родню. Он обязательно скажет: "Десять дочерей у меня или одна? Может быть, я ее на улице нашел? Или моя дочь недостойна веселой свадьбы?"
Очень ясно можно представить себе, как надрывно станут петь дудуки, затарахтит бубен, как будут смотреть на Рузанну и Гранта любопытные госта.
И все-таки привести Гранта в обычный, будничный день и сообщить: "Это мой муж", - тоже неловко.
Но приближалось двадцать третье февраля - годовщина свадьбы родителей. То, что этот день был Праздником Советской Армии и отмечался салютом, придавало семейному событию больше блеска и торжественности.
Как всегда, должны были прийти дядя Липарит, тетя Альма, кто-нибудь из друзей отца. На этот раз Рузанна позвала Зою с Рубиком и предупредила Гранта:
- Обязательно наденешь чистую сорочку… Слышишь, не забудь! И побреешься… И галстук аккуратно повяжешь… Это очень важно. Понимаешь?
Больше она ему ничего не сказала. Но разве трудно понять?
У Рузанны не было определенного плана. Может быть, за столом она предложит: "Выпейте за наше здоровье". Может быть, когда разойдутся гости, Грант останется, и все сделается ясным само по себе. Ее дом станет его домом. Не надо будет искать встреч на улицах и рассказывать друг другу о своих делах под проливным дождем. Не нужно ждать свободного вечера в мастерской, чтобы побыть вместе.
И настанет наконец время, когда все привыкнут, что Рузанна старше своего мужа, и никому не придет в голову удивляться этому или думать об этом.
День выдался солнечный, с запахами просыпающейся земли, с легким ветром, дующим от снегов Арарата.
И все дела спорились - одно за другим, так что к вечеру дом был убран, кушанье и печенье приготовлено. Оставалось только нарядиться.
Мама сказала:
- Люблю кануны праздников. В них надежда, ожидание.
- Но ведь праздник сегодня, - ответила Рузанна.
- Разве? - Ашхен Каспаровна улыбнулась.
Рузанна обхватила ее руками.
- Помоги мне, мама…