Генерал опоздал всего на три минуты (вообще-то испанцы тогда умели опаздывать, как и мы - на полчаса, а то и больше, только-только втягивались в европейский бизнес, который прощает все, кроме опозданий, время - деньги); маленький, скромно одетый, с розеткой высшего франкистского ордена в лацкане пиджака, он выслушал мою просьбу и сразу же ответил:
-Скорцени - мой старый и добрый товарищ. Я не вижу никаких трудностей, встречу гарантирую. Но - давайте начистоту: чем вы сможете отплатить мне за эту услугу?
Я не понял его.
- Все очень просто, - пояснил генерал-полковник, - пенсия у меня достаточно маленькая, нужны деньги, в Испании сейчас дефицит на асбест, помогите мне заключить контракт с вашими фирмами, производящими эту штуковину, сделка вполне взаимовыгодна.
В Испании тогда не было нашего торгпредства, сидел представитель Черноморского пароходства Виктор Дырченко и его заместитель Сергей Богомолов, ставший, ясное дело, нашим первым послом, - после смерти Франко.
Тем не менее отвечать старику отказом было неразумно, я сказал, что попробую разузнать, что могу сделать, и начал расспрашивать о том, как он провел свои последние дни в Берлине.
Антоша заказал кофе, генерал оживился, забросил ножку на ножку (они у него были масенькие, как у ребеночка) и начал:
-Самое сильное впечатление у меня осталось от завтрака у генерала Андрея Власова в Вюнсдорфе, под Берлином... Это была сере дина апреля сорок пятого... По-моему, именно в этот день маршал Жуков прорвал оборону и покатил к столице рейха... Знаете, что меня покорило во Власове? Абсолютная четкость формулировок! Настоящий кадровый военный: "Война проиграна из-за идиотизма немцев, которые не дали моим частям оружия! Только мы имели возможность остановить Сталина! Я - его ученик, я умею читать его ходы, война - это увеличенные до гигантских размеров шахматы... А Гитлер думал, как слепой фанатик: "славянам нельзя верить""... Тут один из офицеров вермахта, знавший русский, сделал генералу резкое замечание; Власов напрягся, потом откинул голову, - обликом был похож на сельского учителя, - и рубяще произнес: "Вон из-за стола! Чтоб духу вашего здесь не было!" И понудил немецких офицеров уйти! Да, да, прогнал!
Я спросил, что подавали к завтраку.
-Еда была очень русская, - ответил генерал-полковник. - Блины, на которые надо было класть топленое масло с рублеными яйцами и чуть подваренным луком, водка, конечно, хотя Власов пил мало... Вообще в доме был истинно русский запах, врезалось в память...
- Что значит "истинно русский запах"? - поинтересовался я.
-На это трудно ответить. - Подняв на меня уставшие, чуть слезящиеся, но совершенно непроницаемые глаза, генерал сделал крошечный глоток кофе. - Какая-то теплота, полнейшее спокойствие и странное ощущение, что пронесет, - оно, это ощущение, было сокрыто именно в запахе, определявшем суть дома Власова... Я не умею объяснить это иначе...
Язык генерала, как объяснил мне потом Антоша Альварес, был изысканно кастильским.
- Как выглядел дом Власова, генерал?
- Два льва у парадного подъезда, - ответил Молина. - морды на сложенных лапах, гривасты, но вполне миролюбивы...
(Я нашел этот дом в Вюнсдорфе. Принюхивался; запахи были немецкими: торфяные брикеты и уют старой деревянной лестницы.)
... Я уже писал однажды, что рассказывал мне о Власове его старый знакомец Роман Кармен. Однако, видимо, стоит повторить. О нем, об "Андрее", о генерал-лейтенанте Власове, серебряноголовый, голубоглазый, предельно элегантный Кармен рассказывал мне несколько раз, - особенно во время его сражения против начальника политуправления Советской Армии Епишева, равно удобного для Л.П. Берия (он был его заместителем) и А.А. Гречко, которому солдаты, превращенные в средневековых рабов, воздвигали охотничьи дворцы, таская мраморные плиты на спинах, - по горным тропам.
На Епишеве лежит прямая ответственность за преждевременный уход Кармена: "Он смеет говорить, что я делаю мою "Неизвестную войну" в угоду американским империалистам, - чуть не плакал Кармен, - этот слюнявый безграмотный боров!"
(Лучше Лермонтова не отчеканишь, - проецируя право начальников всех рангов, во все времена российской истории выносить безграмотные приговоры искусству, - "но есть, есть Божий суд, наперсники разврата...")
Так вот, Кармен познакомился с Власовым до войны; если мне не изменяет память, либо в Китае, где "Андрей" был военным советником, отправленным с мандатом, подписанным вождем, либо сразу после трагедии в Испании.
И Кармен был последним из наших, кто видел Власова перед его пленением под Волховом.
Я знал подробности этой последней встречи от двух членов ВКП(б) - фронтового кинооператора и генерала, главкома Ударной Армии, одного из любимцев "гениального стратега и полководца".
Именно поэтому я и задал генералу Молина вопрос:
- Скажите, Власов был принципиальным человеком?
-Бесспорно... Это был убежденный борец против сталинского деспотизма, рыцарь идеи - нравится она вам или нет...
(А вот рассказ Кармена: "Я ночевал у него в землянке; перекусили при свете керосинового фонаря чем бог послал, выпили бутылку водки; как рефрен, Власов повторял все время: "Римуля, не паникуй, пока с нами товарищ Сталин, ничего не страшно, свернем шею Гитлеру, только верь Иосифу Виссарионовичу, как отцу верь, в нем - спасение России, в нем - надежда и счастье наше...)
А спустя несколько месяцев он возглавил русское фашистское движение...
...Лиля Юрьевна Брик вспоминала во время прогулок по никологорской дороге, что за полгода перед арестом группы высших советских военачальников во главе с Тухачевским, к ее мужу, командиру "Червонного казачества" Виталию Марковичу Примакову, передислоцированному тогда на ЛенВО, чуть не каждый день приходили ближайшие помощники, приезжали люди от Уборевича и Блюхера.
- Допускаете мысль, что они готовили смещение Сталина?
-А почему не допустить?
Такую же мысль высказывал и Орлов, резидент НКВД в Испании, старый дзержинец, ставший, как и герой Октября Раскольников, невозвращенцем; не выдал ни одного из своих товарищей по борьбе, а ему было кого выдать, - значит, ушел по идейным соображениям, не мог более позволить себе служить слепым орудием в руках злейшего антикоммуниста Сталина.
И Раскольников, посол СССР, никого не предал, а знал, - как посол, - многое. Он просто обвинил Сталина в фашистском термидоре, - поступил как высокоидейный человек, а не изменник.
Увы, заговора против Сталина наши военные, - во главе с маршалом Тухачевским, - не готовили.
Фельдмаршалы Роммель и Вицлебен, - когда поняли, что Гитлер ведет страну в пропасть, - приняли участие в подготовке переворота, и пора нам наконец пересмотреть свое отношение к "заговору 20 июля", это был не заговор, а движение тех, кто прозрел, а прозрев, нашел в себе мужество действовать.
Но бороться со сталинской тиранией, опираясь на гестапо, сотрудничать с теми, кто называл твой народ "стадом славянских недочеловеков", - не может считаться "принципиальностью", с какими бы мерками ни подходить ко всем тем, кто оказался в рядах власовцев, - вольно или невольно.
...Так вот. Клан Гарригесов был построен по законам патриархата: отец, Дон Антонио, распределил между детьми сферы влияния: старший сын (умер от рака крови) курировал связи с Европой, средний - с Америкой, а младшему, Хуану, отец предложил заняться налаживанием контактов с Советским Союзом.
Он поставил младшего на этот "участок" потому, что Хуана, студента первого курса университета, арестовала тайная полиция Франко. Повод - участие в подпольной организации, ставившей целью реформу общества, легализацию партий и право на свободу слова и собраний (при генералиссимусе надо было получать разрешение секретной полиции на встречу более десяти человек; Франко неплохо платил рабочим, давал калымить бизнесменам, но что касается цензуры и арестов за требования гражданских прав - в этом "отец нации" был человеком суровых правил: "народ должен хорошо есть, тотально молчать и повиноваться любому слову начальства").
Пять месяцев Хуан отсидел в тюрьме, а потом его выслали к отцу, в Вашингтон, на "перевоспитание".
...Когда после поездки в Испанию, я возвратился в Москву с идеей, разработанной нами с Хуаном: постараться устроить обмен выставками - музей "Прадо" - в Москву, Третьяковка - в Мадрид, надо мной посмеялись:
- Твоего Хуана в Америке ЦРУ перевоспитывало...
Лишь один человек отнесся к нашему предложению с пониманием - Екатерина Алексеевна Фурцева, выведенная из Политбюро, "хрущевистка".
Мы довольно бездумно проходим мимо того факта, что имя Брежнева в кандидаты Политбюро и секретари ЦК вывел не кто-нибудь, а именно Сталин; генералиссимус попусту в такие списки никого не включал, значит, сделал ставку: самый молодой из вождей, всего сорок шесть лет; впервые проверил надежность Леонида Ильича еще в 1937 году, выдвинув на партийную работу (посадив в кабинет расстрелянного "врага народа", секретаря горкома, старого ленинца), провел по Красной площади на Параде Победы, подписал решение об "избрании" Брежнева первым секретарем Запорожского и Днепропетровского обкомов, когда тому было еще тридцать девять годков, присмотрелся во время трудов праведных верной троицы - Брежнев- Щелоков-Черненко - в Молдавии. Такие не подведут, вот она, достойная смена, без всяких там интеллигентских затей, что скажу - сделают вмиг...
Меня умиляют сталинисты, которые катят бочки на Брежнева: "Звезд навешал, совесть потерял, героем войны себе выставил".
Пусть лучше катят бочки на своего обожаемого сатрапа: он привел брежневых вместо расстрелянных ленинцев, с него, со Сталина, и спрос. Не зря именно Брежнев стал во главе заговора против Хрущева: смерть "лучшего друга советских физкультурников, детей, пожарных и ученых" выбросила Брежнева в 1953 году и из Президиума ЦК КПСС, и из секретарей ЦК... "Отправили на низовку" - начальником политуправления флота. Как же он о Сталине, бедолага, скорбел! Как же он ненавидел Никиту, осмелившегося поднять руку на Великого Отца!
Помню, как Фурцева, выслушав меня, вздохнула:
- Идея прекрасная, помогу, чем могу... Теперь мне легче помогать. - Она встала из-за стола, отошла к окну, выходившему на улицу Куйбышева, поманила меня к себе пальцем и, понизив голос, прошептала: - Когда я была там, - Екатерина Алексеевна подняла глаза к потолку, - сердце атрофировалось, только холодная логика: "кому понравится, что подумают, кто возразит", постоянная балансировка, как на канате... Мне теперь легче помогать, - еще тише повторила она, - хоть часть грехов простится за это старание, - грустно улыбнувшись, заключила она. - Давайте попробуем.
Попробовали.
Ничего не вышло.
А ведь этот обмен экспозициями, - по нашему с Хуаном Гарригесом замыслу, - должен был стать первым шагом на пути к созданию "Общества культурных связей Испания-СССР" в условиях франкизма!
А сколько Хуан делал для нас?! Скольких советских принимал в Мадриде?! Особенно после того, как я пригласил его с отцом, Дон Антонио, в Советский Союз и мы совершили удивительное путешествие по Ставрополю, Армении, Подмосковью...
Мы летели над безбрежными полями Кубани на вертолете; мой добрый друг Леонид Поздняков, работавший в ту пору заместителем председателя крайисполкома, договорился с сельскохозяйственной авиацией, и мы показали испанским гостям этот удивительный край с воздуха; подняли их пешком к Приэльбрусью, завезли и в крошечную избушку - без электричества, на берегу тихой реки, к пасечнику, угощавшему нас каким-то совершенно сказочным медом (я потом часто вспоминал новеллу Солоухина про то, что и в деревне-то настоящего меда не осталось: всюду по-жульнически пчел сахаром кормят; в Ставрополье был именно тот, несахарный мед, целебный, напоенный запахом трав); шофер "газика" отвел меня в сторону: "Нельзя здесь испанцев на ночь оставлять, неудобно". - "Почему?" - "До ветру надо к тыну бегать, стыдно, как дикие, опозорят в буржуазной прессе".
... В "буржуазной прессе" Дон Антонио Гарригес восславил сердечность нашего народа, он оказался первым из тех, кто, примыкая к высшим этажам реальной власти (миллиардер, хоть и в оппозиции к Франко, но влияние свое не потерял из-за этого, даже наоборот, упрочил), открыто и громко заявил: "Вне и без деловых и культурных связей с великим народом будущее Европы невозможно".
...Деньги на Западе считать умеют: после этого не туристского, а человеческого путешествия, которое давно принято в правовых государствах (там ты можешь ездить туда и так, как тебе заблагорассудится, арендовав машину в прокатном офисе, останавливаясь на ночлег не в отеле, а в любом доме, - если сговорился с хозяином, зная при этом, что ни его, ни тебя за это в тюрьму не посадят и доносы писать не понудят), Дон Антонио Гарригес выделил сыну деньги, помог создать фирму и благословил его бизнес с Советским Союзом.
...Бедный Хуан... В какие только двери Минвнешторга он не стучался!
Как ни старались помочь ему я и мои друзья!
Заключали сделки с подонками, которые, урвав куш, забывали о Москве. Любому предложению Хуана отказывали, как бы интересно оно не было: "Он не бизнесмен, а папенькин сынок, не знает бизнеса!"
Его братья, сориентировавшиеся на США и Западную Европу, преуспевали; Хуан, бившийся за установление прочного экономического моста между Мадридом и Москвой, стал объектом насмешек: "Мы тебя предупреждали: с русскими дело иметь невозможно, сам виноват..."
...Но это было потом, после того как Дон Антонио Гарригес стал министром юстиции в первом послефранкистском правительстве, а его свекор - граф Мотрико - министром иностранных дел; в Испании начались перемены, у нас продолжалась пора брежневского болота, в котором последовательно реанимировались сталинские самодержавные порядки: без разрешения Центра любая инициатива - подсудна, преступна и обжалованию не подлежит, человек - червь, пока не прикажут - не сметь, никшни!
...Когда однажды мы с Хуаном вернулись от Масвель, выдающейся певицы, нашего с ним доброго друга, и сели ужинать (это был ранний ужин, часов одиннадцать, в Мадриде и Андалузии к столу обычно садятся в полночь), мы снова и снова, в который раз уже, чертили схемы и строили планы на будущее, думая, как бы пробить брешь в стене нашего бюрократизма; стена была зыбкая, эластичная, и в этом была ее сила и безнадежный ужас...
Кармен, жена Хуана и его ангел-хранитель, заметила:
-Сегодня в "Йа" была большая статья о том, что ваши, - она посмотрела на меня, - намерены реконструировать асбестовые заводы на Урале. Может быть, Хуану предложить технологическую помощь? Финансировать новое строительство?
Я рассмеялся, вспомнив генерала Колину.
-Ты что? - спросил Хуан. - По-моему, Кармен внесла интересное предложение...
Продолжая смеяться, я рассказал про Молину с его "скорценевско-асбестовым" проектом; расхохотался и Хуан; это было совсем как у Ильфа с Петровым: "нарзанные покалывания" смеха, великое отдохновение, сброс стресса...
-Ну, и он устроил тебе встречу со Скорцени? - спросила Кармен.
-Какое там...
-А ты по-прежнему хочешь с ним увидаться?
-Конечно.
Хуан поднялся из-за стола, спустился к аппарату в гостиную, набрал номер отца; тот отзвонил через пять минут, пригласил меня к аппарату:
-Хулиан, завтра в семь вечера Скорцени будет в нашем Клубе финансистов, я и Хуан познакомим тебя с ним. - Дон Антонио усмехнулся. - Кстати, Отто тоже интересуется асбестом, это не шутка, он вложил деньги и в эту индустрию...
В огромном пустом зале, на последнем этаже нового дома, сидели четыре человека: Дон Антонио Гарригес, его сын Хуан, Скорцени и его жена. Я сразу узнал "длинного". Я шел через зал, буравил его лицо взглядом, который, казалось мне, должен быть гипнотическим, и видел глаза, зелено-голубые, чуть навыкате (не очень-то загипнотизируешь!), и шрам на лице, и сильные руки, лежавшие на коленях, и за мгновение перед тем, как человек начал подниматься, я почувствовал это, и он поднялся во весь свой громадный рост:
-Скорцени.
-Семенов.
-Моя жена, миссис Скорцени.
-Хау до ю ду?
-Хау ар ю? - Женщина - само очарование.
- Миссис Скорцени из семьи доктора Ялмара Шахта, - пояснил штандартенфюрер СС.
(Ялмар Шахт - рейхсминистр финансов Гитлера. Он дал нацистам экономическое могущество. Осужденный к восьми годам тюрьмы, он вышел из камеры семидесятишестилетним. "У меня в кармане было две марки, - вспоминал Шахт. - Назавтра я стал директором банка".)
-Что будете пить? - спросил я.
-То же, что и вы, мой дорогой друг.
-Я пью "хинебра кон тоник" - джин с тоником. (Мы встретились в семь вечера, а расстались в три часа утра. Скорцени больше ни разу не произнес моего имени. Я стал его "дорогим другом". Безымянным "дорогим другом". Стародавние уроки конспирации? Стародавние ли?)
Дон Антонио Герригес и Хуан побыли с нами те обязательные десять минут, которые приняты среди воспитанных людей. Поняв, что разговор состоится, они откланялись, пожелав нам хорошо провести время.
-Что вас будет интересовать, мой дорогой друг? - спросил Скорцени.
-Многое.
- Меня тоже будет кое-что интересовать. Меня особенно интересуют имена тех генералов в генеральном штабе вермахта, которые привели Германию к катастрофе. Кто-то из десяти самых близких к фюреру людей передавал в Берн по радио, вашему Шандору Радо - через Рёслера - самые секретные данные. Кто эти люди? Почему вы ни разу не писали о них?
Когда я был в Будапеште, в гостях у товарища Шандора Радо, профессора географии, выдающегося ученого-картографа, трудно было представить, что этот маленький, громадноглазый, остроумный, добро слушающий человек руководил группой нашей разведки в Швейцарии, сражавшейся против Гитлера.
Он мне рассказал о Рудольфе Рёслере, одном из членов его подпольной группы в Женеве:
- Я мало знал об этом человек, потому что поддерживал с ним контакт через цепь, а не впрямую. Но я знал про него главное: он был непримиримым антифашистом. Казалось бы, парадокс - агент швейцарской разведки; состоятельный человек из вполне "благонамеренной" баварской семьи; разведчик, передававший по каналам лозаннского центра сверхсекретные данные в Лондон, - пришел к нам и предложил свои услуги. Объяснение однозначно: Лондон ни разу не воспользовался его данными, а эти данные, - Скорцени был прав, - поступали к нему из ставки Гитлера после принятия сверхсекретных решений генеральным штабом вермахта. Единственно реальной силой, которая могла бы сломить Гитлера, был Советский Союз, поэтому-то Рёслер и пришел к нам, поэтому-то он и работал не за деньги, он никогда не получал вознаграждений, а по долгу гражданина Германии, страны, попавшей под иго нацистов. Впрочем, Берия приказал мне прервать все контакты с Рёслером: видимо, Сталин боялся раздражать Гитлера, ведь был подписан пакт о дружбе с нацистами.
- Почему вы назвали Рёслера "Вернером"? - спросил я тогда товарища Радо.
- "Вернер" созвучно "вермахту". Рёслер никогда и никому не называл имена своих друзей в гитлеровской Германии. Его можно было понять: ставка была, воистину, больше, чем жизнь, - он не имел права рисковать другими, он достаточно рисковал самим собой.