- Да, да, плохие друзья и плохие подруги! - с торжеством повторила учительница: пришел ее час. - Хороший друг, верный товарищ всегда говорит правду, как бы горька она ни была. Не жалеть надо - жалость обманчива и слезлива, - а всегда оставаться принципиальным человеком. Всегда! - Она сделала паузу, привычно ловя шум класса, но шума не было. Класс не высказывал ни одобрения, ни возмущения - класс сегодня упорно безмолвствовал. - С этих принципиальных позиций мы и будем разбирать персональное дело Люберецкой. Но, разбирая ее, мы не можем забывать о зверском избиении комсомольца и общественника Юрия Дегтярева. Мы не должны забывать и об увлечении чуждой нам поэзией некоторых чересчур восторженных поклонниц литературы. Мы не должны забывать о разлагающем влиянии вредной, либеральной, то есть буржуазной, демократии. Далекие от педагогики элементы стремятся всеми силами проникнуть в нашу систему воспитания, сбить с толку отдельных легковерных учеников, а то и навязать свою гнилую точку зрения.
Класс загудел, когда Валентина Андроновна этого не ожидала. Он молчал, когда она говорила о Люберецкой, молчал, когда намекнула на Шефера и слегка проехалась по Искре Поляковой. Но при первом же намеке на директора класс возроптал. Он гудел возмущенно и несогласно, не желая слушать, и Валентина Андроновна прибегла к последнему средству:
- Тихо! Тихо, я сказала!
Замолчали. Но замолчали, спрятав несогласие, а не отбросив его. Валентине Андроновне сегодня и этого было достаточно.
- Вопрос о бывшем директоре школы решается сейчас…
- О бывшем? - громко перебил Остапчук.
- Да, о бывшем! - резко повторила Валентина Андроновна. - Ромахин освобожден от этой должности и…
- Минуточку, - смущаясь, вмешался райкомовский представитель. - Зачем же так категорически? Николай Григорьевич пока не освобожден, вопрос пока не решен, и давайте пока воздержимся.
- Возможно, я не права с формальной стороны. Однако я, как честный педагог…
Ей стало неуютно, и нотка торжества исчезла из ее тона. Она уже оправдывалась, а не вещала, и класс заулыбался. Заулыбался презрительно и непримиримо.
- Прекратите смех! - крикнула Валентина Андроновна, уже не в силах ни воздействовать на класс, ни владеть собой. - Да, я форсирую события, но я свято убеждена в том, что…
Распахнулась дверь, и в класс влетела Зина Коваленко. Задыхалась - видно, бежала всю дорогу, - затворила за собой дверь, привалилась к ней спиной, широко раскрытыми глазами медленно обвела класс.
- А Люберецкая? - спросила Валентина Андроновна. - Ну, что ты молчишь? Я спрашиваю: где Люберецкая?
- В морге, - тихо сказала Зина, сползла спиной по двери и села на пол.
Глава восьмая
В дни, что оставались до похорон, никто из их компании в школе не появлялся. Иногда - чаще к большой перемене - забегал Валька, а Ландыс вообще куда–то пропал, не ночевал дома, не показывался у Шеферов. Артем с Пашкой долго искали его по всему городу, нашли, но ни родителям, ни ребятам ничего объяснять не стали. Они почти не разговаривали в эти дни, даже Зина примолкла.
Следствие уложилось в сутки - Вика оставила записку: "В смерти моей прошу никого не винить. Я поступаю сознательно и добровольно". Следователь показал эту записку Искре. Искра долго читала ее, смахнула слезы.
- Что она сделала с собой?
- Снотворное, - сказал следователь, вновь подшивая записку в "Дело". - Много было снотворного в доме, а она- одна.
- Ей было… больно?
- Она просто уснула, да поздно спохватились. Тетя ее аккурат в этот день приехала, видит, девочка спит, ну и не стала будить.
- Не стала будить…
Следователь не обратил внимания на вздох. Полистал бумаги - тощая папочка была, писать–то нечего, - спросил не глядя:
- Слушай, Искра, ты же с ней все дни вместе - вот тут твои показания. Как же ты не заметила?
- Что надо было заметить?
- Ну, может, обидел ее кто, может, жаловалась, может, что говорила. Припомни.
- Ничего она особенного не говорила, ни на кого не жаловалась и никого не обвиняла.
- Это мы знаем. Я насчет обид. Ну, понимаешь, так, по–девичьи.
- Ничего не было, все спокойно. В Сосновку накануне ездили… - Искра впервые подняла глаза, спросила с трудом: - А хоронить? Когда будут хоронить?
- Это ты у родственников спроси. - Следователь дописал страничку, подал ей. - Прочитай и распишись. Тут. "Дело" я закрываю за отсутствием состава преступления. Чистое самоубийство на нервной почве.
Искра пыталась сосредоточиться, но не понимала, что читает, и подписала не дочитав. Встала, пробормотала "до свидания", пошла.
- А насчет похорон ты у родственников узнай, - повторил следователь.
- Нет у нее родственников, - машинально сказала она. думая в тот момент, что во всем виноват Люберецкий и что было бы справедливо, если б он немедленно узнал, как погубил собственную дочь.
- Я же говорю, тетка приехала. На улице ждали Лена и Зина: их тоже вызывали, но допросили раньше Искры. Они стали рядом, ни о чем не спрашивая.
- Пошли, - сказала Искра, подумав.
- Куда?
- Тетя ее приехала, - Искре было трудно выговорить имя "Вика", и она бессознательно заменяла его местоимениями. - Следователь сказал, что насчет похорон надо у родственников узнать.
Зина тяжело вздохнула. Шли молча, и чем ближе подходили к знакомому дому, тем все короче становились шаги. А перед подъездом затоптались, нерешительно переглядываясь.
- Ох, трудно–то как! - еще раз вздохнула Зиночка.
- Надо, - сказала Искра.
- Надо, - эхом повторила Лена. - Это в детстве - "хочу - не хочу", а теперь - "надо или не надо". Кончилось наше детство, Зинаида.
- Кончилось, - грустно покивала Зина.
Они еще раз глянули друг на друга, и первой к дверям пошла Искра. Ей тоже было трудно, тоже не хотелось сюда входить, но она лучше всех была подготовлена к подчинению короткому, как удар, слову "надо".
И опять никто не отозвался на звонок, никто не шевельнулся там, в наглухо зашторенной, дважды опустевшей квартире. Только на этот раз Искра не стала оглядываться в поисках поддержки, а толкнула дверь и вошла. Могильная тишина стояла в квартире. Тускло светилось в полумраке старинное зеркало, и Зина впервые посмотрела в него равнодушно.
- Есть здесь кто–нибудь? - громко спросила Искра. Никто не отозвался. Девочки переглянулись.
- Нет никого.
- Этого не может быть…
Искра осторожно заглянула в столовую: там было пусто. Пусто было на кухне и в спальне отца: остались опечатанный кабинет и комната Вики, перед которой Искра замерла в нерешительности.
- Ну чего ты боишься? - вдруг злым шепотом спросила Лена. - Ну давай я войду.
И отпрянула: на кровати лежала женщина. Лежала на спине, странно вытянув торчащие из–под платья прямые, как палки, ноги. Неподвижные руки ее крепко прижимали к груди фотографию Вики: они хорошо знали эту окантованную фотографию.
- Мертвая… - беззвучно ахнула Зина.
- Дышит, кажется, - неуверенно сказала Лена. Искра подошла, заглянула в остановившиеся, бессмысленные глаза.
- Послушайте… - Она запоздало вспомнила, что не знает, как зовут тетю Вики. - Товарищ Люберецкая…
- Мертвая, да? - в ужасе шептала сзади Зина. - Мертвая?
- Товарищ Люберецкая, мы подруги Вики. Чуть дрогнули замершие веки. Искра собрала все мужество, тронула женщину за руку.
- Послушайте, мы подруги Вики, мы учимся в одном… Она замолчала: "учимся?". Нет, "учились": теперь надо говорить в прошлом времени. Все в прошлом, ибо это прошлое прочно вошло в их настоящее.
- Мы учились вместе с первого класса…
Нет, ее не слышали. Не слышали, хотя она говорила громко и четко, заставляя себя все время глядеть в остановившиеся зрачки.
- Ну что? - нетерпеливо спросила Лена.
- Звони в "скорую".
Пока Лена дозвонилась, пока приехала "скорая помощь", они пытались своими средствами привести женщину в чувство. Брызгали на нее водой, подносили нашатырный спирт, терли виски. Все было тщетно: женщина по-прежнему не шевелилась, ничего не слышала и лежала, вытянувшись, как доска. Впрочем, врачи "скорой" тоже ничего не добились. Сделали укол, взвалили на носилки и унесли, так и не сумев вынуть из рук портрет Вики. Хлопнули дверцы машины, взревел и затих вдали мотор, и девочки остались одни в огромной вымершей квартире.
- Как в склепе, - уточнила Зина.
- Что же нам делать? - вздохнула Лена. - Может, в милицию?
- В милицию? - переспросила Искра. - Конечно, можно и в милицию: пусть Вику хоронят как бродяжку. Пусть хоронят, а мы пойдем в школу. Будем учиться, шить себе новые платья и читать стихи о благородстве.
- Но я же не о том, Искра, не о том, ты меня не поняла!
- Можно и в милицию, - не слушая, жестко продолжала Искра. - Можно…
- Только что мы будем говорить своим детям? - вдруг очень серьезно спросила Зина. - Чему мы научим их тогда?
- Да, что мы будем говорить своим детям? - как эхо, повторила Искра. - Прежде чем воспитывать, надо воспитать себя.
- Я дура, девочки, - с искренним отчаянием призналась Лена. - Я дура и трусиха ужасная. Я сказала так потому, что не знаю, что нам теперь делать.
- Все мы дуры, - вздохнула Зина. - Только умнеть начинаем.
- Наверное, все знает мама Артема. - Искра приняла решение и яростно тряхнула волосами. - Она старенькая, и ей наверняка приходилось… Приходилось хоронить. Зина, найди ключи от квартиры… Мы запрем ее и пойдем к маме Артема и… И я знаю только одно: Вику должны хоронить мы. Мы!
Мама Артема молча выслушала, что произошло в доме Люберецких, горестно покачала седой головой:
- Вы правильно рассудили, девочки, это ваша ноша. Мы говорили с Мироном и знали, что так оно и будет.
Искра не очень поняла, что имела в виду мама Артема, но ей сейчас было не до того. Ее пугало то, что ожидалось впереди:
Вика, которую надо было где–то получать, куда–то класть, как–то везти. Она никогда не была на похоронах, не знала, как это делается, и потому думала только об этим.
- Мирон, ты пойдешь с девочками, - объявила мама.
- Завтра в девять, девочки, - сказал отец Артема. - Утром я схожу на завод и отпрошусь.
Эти дни Искра жила, не замечая ни времени, ни окружающих. Не могла ни читать, ни заниматься, и, если оказывалась без дела, бесцельно слонялась по комнате.
- Пора брать себя в руки, Искра, - сказала мать, наблюдая за нею.
- Конечно, - тут же бесцветно согласилась Искра. Она не оглянулась, и мать, украдкой вздохнув, с неудовольствием покачала головой.
- В жизни будет много трагедий. Я знаю, что первая - всегда самая страшная, но надо готовиться жить, а не тренироваться страдать.
- Может быть, следует тренироваться жить?
- Не язви, я говорю серьезно. И пытаюсь понять тебя.
- Я очень загадочная?
- Искра!
- У меня имя - как выстрел, - горько усмехнулась дочь. - Прости мама, я больше не перебью.
Но мать уже была сбита неожиданными и так не похожими на Искру выпадами. Сдержалась, судорожным усилием заглушив волну раздражения, дважды прикурила горящую папиросу.
- Самоубийство - признак слабости, это известно тебе? Поэтому человечество исстари не уважает самоубийц.
- Даже Маяковского?
- Прекратить!
Мать по–мужски, с силой ударила кулаком по столу. Пепельница, пачка папирос, спички - все полетело на пол. Искра подняла, принесла веник, убрала пепел и окурок. Мать молчала.
- Прости, мама.
- Сядь. Ты, конечно, пойдешь на похороны и… и это правильно. Друзьям надо отдавать последний долг. Но я категорически запрещаю устраивать панихиду. Ты слышишь? Категорически!
- Я не очень понимаю, что такое панихида в данном случае. Вика успела умереть комсомолкой, при чем же здесь панихида?
- Искра, мы не хороним самоубийц за оградой кладбища, как это делали в старину. Но мы не поощряем слабовольных и слабонервных. Вот почему я настоятельно прошу… нет, требую, чтобы никаких речей и тому подобного. Или ты даешь мне слово, или я запру тебя в комнате и не пущу на похороны.
- Неужели ты сможешь сделать это, мама? - тихо спросила Искра.
- Да. - Мать твердо посмотрела ей в глаза. - Да. потому что мне небезразлично твое будущее.
- Мое будущее! - горько усмехнулась дочь. - Ах, мама, мама! Не ты ли учила меня, что лучшее будущее–это чистая совесть?
- Совесть перед обществом, а не…
Мать вдруг запнулась. Искра молча смотрела на нее, молча ждала, как закончится фраза, но пауза затягивалась. Мать потушила папиросу, обняла дочь, крепко прижала к груди.
- Ты единственное, что есть у меня, доченька. Единственное. Я плохая мать, но даже плохие матери мечтают о том, чтобы их дети были счастливы. Оставим этот разговор: ты умница, ты все поняла и… И иди спать. Иди, завтра у тебя очень тяжелый день.
Завтрашнего дня Искра боялась настолько, что долго не могла уснуть. Боялась не самих похорон: отец Артема и Андрей Иванович Коваленко сделали все, что требовалось, только не добились машины. Оформили документы, нашли место на кладбище, договорились обо всем, но машины так и не дали…
- Ладно, - сказал Артем. - Мы на руках ее понесем.
- Далеко, - вздохнула мама.
- Ничего. Нас много.
Нет, Искра боялась не самих похорон: она боялась первого свидания со смертью. Боялась мгновения, когда увидит мертвую Вику, боялась, что не выдержит этого, что упадет или - еще ужаснее - разрыдается. Разрыдается до крика, до воя, потому что этот крик, этот звериный вой глухо ворочался в ней все эти дни.
Утром за нею зашли Зиночка, Лена и Роза.
- Так надо, мама сказала, - строго пояснила Роза. - Вы девчонки еще сопливые, а там женщина нужна.
- Спасибо, Роза, - с облегчением вздохнула Искра. - Вот ты и командуй.
- К ним пошли. Ключи у тебя? Ну, к Люберецким, чего ты на меня смотришь? Надо же белье взять, платьице понаряднее.
- Да, да. - Искра отдала ключи. - Знаешь, я об этом и не подумала.
- Я же говорю, здесь женщина нужна.
- У нее розовое есть, - сказала Зина. - Очень красивое платьице, я всегда завидовала.
Роза и девочки ушли к Люберецким. Искра побежала в школу: ее тревожило, что народу будет мало, а гроб придется нести от центра до окраины, и у ребят не хватит сил. Она собиралась поговорить с Николаем Григорьевичем, чтобы он разрешил пойти на похороны всему их классу, а не только ближайшим друзьям: несмотря на многозначительные слова Валентины Андроновны на том памятном собрании, никто пока директора от должности не освобождал. Уроки к тому времени должны были бы начаться, но во дворе школы народу было - не пробиться. Младшие бегали, орали, визжали, толкали девчонок; старшие стояли непривычно тихо, стихийно собравшись по классам.
- Что тут происходит?
- Школа закрыта! - с восторгом сообщил какой–то пятиклассник.
Искра начала пробиваться вперед, когда дверь распахнулась и на крыльцо вышли директор, Валентина Андроновна и несколько преподавателей. Николай Григорьевич окинул глазами двор, поднял руку, и сразу стало тихо.
- Дети! - крикнул директор. - Сегодня не будет занятий. Младшие могут идти по домам, а старшие… Старшие проводят в последний путь своего товарища. Трагически погибшую ученицу девятого "Б" Викторию Люберецкую.
Не было ни криков, ни гомона: даже самые маленькие расходились чинно и неторопливо. А старшие не тронулись с места, и в тишине ясно слышался захлебывающийся шепот Валентины Андроновны:
- Вы ответите за это. Вы ответите за это.
Старшие классы и по улицам шли молча. Прохожие останавливались, долго глядели вслед странной процессии, впереди которой шли директор, математик Семен Исакович и несколько учительниц. У рынка Николай Григорьевич остановился:
- Девочки, купите цветов.
Он выгреб из карманов все деньги и отдал их девочкам из 10 "А". И математик достал деньги, и учительницы защелкали сумочками, и старшеклассники полезли в карманы, и все это - и директорская зарплата, и рубли преподавателей, и мелочь на завтраки и кино, - все ссыпалось в новенькую модную кепку Сергея, которую он почему–то нес в руке.
Во двор морга пустили немногих, и остальные ждали у ворот, запрудив улицу. А во дворе толпился весь 9 "Б", но Искра сразу увидела Ландыса. У ног Жорки стоял обвязанный мешковиной куст шиповника с яркими ягодами, а сам Ландыс курил одну папиросу за другой, не замечая, что рядом остановился Николай Григорьевич. И все молчали. Молчал 9 "Б" у входа в морг, молчали старшеклассники на улице, молчали учительницы младших классов. А потом из морга вышел Андрей Иванович Коваленко и негромко сказал:
- Готово. Кто понесет.
- Мешок не забудьте, - сказал Жорка.
За ним шли Артем, Пашка, Валька, кто–то еще из их ребят и даже тихий Вовик Храмов. А Николай Григорьевич принял от Ландыса куст шиповника и снял кепку. И все повернулись лицом к входу и замерли.
И так длилось долго–долго, невыносимо долго, а потом из морга вынесли крышку гроба, а следом на плечах ребят медленно выплыла Вика Люберецкая и, чуть покачиваясь, проплыла по двору к воротам.
- Стойте! - крикнула Роза; она вышла вслед за гробом. - Невесту хороним. Невесту! Зина, возьми два букета. Дайте ей белые цветы.
Зина строго шла впереди, а за нею, за крышкой и гробом, что плыл выше всех, на всю длину улицы растянулась процессия.
Странная процессия без оркестра и рыданий, без родных и родственников и почти без взрослых: они совсем потерялись среди своих учеников. Так прошли через город до окраинного кладбища. Ребята менялись на ходу, и лишь Жорка шел до конца, никому не уступив своего места у ног Вики, и возле могилы не мог снять с плеча гроб. К нему подскочил Пашка, помог.
Вика лежала спокойная, только очень белая - белее цветов. Начался мелкий осенний дождь, но все стояли не шевелясь, а Искра смотрела, как постепенно намокают и темнеют цветы, как стекает вода по мертвому лицу, и ей хотелось накрыть Вику, упрятать от дождя, от сырости, которая теперь навеки останется с нею.
- Товарищи! - вдруг очень громко сказал директор. - Парни и девчата, смотрите. Во все глаза смотрите на вашу подругу. Хорошо смотрите, чтобы запомнить. На всю жизнь запомнить, что убивает не только пуля, не только клинок или осколок - убивает дурное слово и скверное дело, убивает равнодушие и казенщина, убивает трусость и подлость. Запомните это ребята, на всю жизнь запомните!..
Он странно всхлипнул и с размаху закрыл лицо ладонями, точно ударил себя по щекам. Учительницы подхватили его, повели в сторону, обняв за судорожно вздрагивающие плечи. И снова стало тихо. Лишь дождь шуршал.
- Зарывать, что ли? - ни к кому не обращаясь, сказал мужик с заступом.
Искра шагнула к гробу, вскинула голову:
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди…
Она звонко, на все кладбище кричала последние есенинские строчки. Слезы вместе с дождем текли по лицу, но она ничего не чувствовала. Кроме боли. Ноющей, высасывающей боли в сердце.