- Нет, нет, не виню! - повторил Николай и быстро опорожнил стакан. - Плохая твоя водка, Сергей! Не берет что-то! Когда это вышло, Сергей?
- Ее сыну уже четыре года, - ответил Сергей и умоляюще поглядел на Николая. - Коля, милый, не надо об этом, ладно? Завтра решим все! А сейчас выпьем. Садись, Леночка! Ну-ка налей мне, Николай!
- Нет, не берет меня твоя водка! - сказал Николай, отставил бутылку и встал.
Часть III
Глава 1
Николай лежал не диване и разговаривал с Сергеем. Сергей ходил по комнате, думал о своем и отвечал что-то невпопад, так что наконец Николай спросил:
- Да ты меня слушаешь или нет?
- Да, да, - поспешно ответил Сергей и остановился перед ним. - И больше ты ни этого попа, ни Жослена не видел?
- Во-первых, он не поп, а профессор теологии, - солидно поправил Николай.
- Действительно разница!
- Во-первых, это таки некоторая разница, во-вторых, он сейчас уже и не теолог. Из университета его исключило еще лавалевское правительство, а потом пошли нелады по духовной линии, где он сейчас, не знаю.
- Ну, это я узнаю тебе точно.
- Спасибо. Что же касается Жослена, то тут я просто ничего не понимаю. Ты помнишь его по Москве? Ну и вот! И как ты хочешь, я ему верю, так или иначе, записку он переправил бы, - Николай вскочил с дивана. - Нет, она получила эту записку! Она получила ее.
- И ото всех скрыла? Этого не может быть, Николай, - покачал головой Сергей. - Мне-то она все говорила.
- Ах, все? - поглядел на него Николай. - Ну, я же тебе говорил: она раз десять к тебе сбегала, прежде чем…
- Вот тут ты не прав, об археологе я ничего не знал. То есть, я знал, но тогда уже было поздно.
- А что такое в этих делах - поздно? - спросил Николай, подумав.
- Ну, это уж лишний вопрос, - поморщился Сергей, его мучили все эти разговоры. - Нет, я не про какую-нибудь ерунду говорю. Беда в том, что у нее появилось к нему настоящее чувство. Когда она мне рассказала о том, что с ней случилось летом, я только сказал: "Молчите и не трепитесь - ничего этого не было" - и тоже подумал: ну, мало ли что! А через несколько дней она уехала к нему. Ну, поздно это или нет? - Николай молчал. - Может быть, об этом не стоит?
- Да, пожалуй, что и не стоит, - согласился Николай. - Но говори, говори - как это вышло? Просто привела его к себе - и все?
Сергей подумал.
- Да нет, не привела. Вообще как-то странно получилось. Я до сих пор толком не разберусь. За несколько дней до этого был у нас тот самый разговор, и она сказала: "Никогда, никогда, ни при каких обстоятельствах" - и так сказала, что я полностью поверил, а через три дня уехала на гастроли и очутилась совсем в другом конце, в степи, в палатке у него.
- Он что же, геолог?
- Археолог он! Ну, я как раз был тоже там, и вдруг меня будит фотограф и говорит: "Слушайте, Нина Николаевна в соседней палатке". А через десять минут входит она, вся красная. "Сережа, я сошла с ума". Ну что бы я ей мог?.. Ну, что бы ты сказал?
- Да, нечего сказать!.. Сергей, сейчас регланы уже не в моде? Я что-то сегодня ходил, специально смотрел - ни одного не заметил.
- Вообще, - подумав, ответил Сергей, - тебе надо будет купить в универмаге обыкновенное демисезонное пальто с круглыми черными пуговицами.
- Да, да, - подтвердил Николай, - я тоже думаю: с круглыми черными. Так вот, значит, как было!
- Я еще, по правде, и тогда не думал, что дело кончено, но… - Он поискал слов. - Дело таки было кончено, и я увидел это на следующий день, когда они оба пришли ко мне.
- И потом ты был на свадьбе?
- Был!
Помолчали. Вдруг Николай хмыкнул и покачал головой.
- Что ты?
- А интересно бы на них посмотреть. Он, наверное, сияет, как самовар? Он красивый?
- Нет. Высокий, худой, волосатый, неуклюжий.
- И зовет она его?..
- Григорием.
- Ну, кто ж зовет так мужа? Гришенька!
Сергей хмуро молчал.
- Гришунчик, Гришок, Гри-Гри!
- Оставь! - резко оборвал Сергей. - Вот сидишь и нарочно!.. Сам себя расковыриваешь, зачем тебе это? Больно? Знаю, что больно! Так поплачь! Вот она плакала о тебе, не стесняясь, но иголочки себе - вот эти подлые иголочки под ногти не загоняла.
Николай молчал.
- Ты хочешь знать, любит ли она его? Да, она его любит! Больше или меньше, чем тебя? Не знаю, но думаю, что, наверное, много, много меньше. Тебя она любила с мучением, с болью, хорошо знала, что ты за птица, но расстаться не могла, любила. Про этого она знает, что он хороший, но любит меньше. Так мне кажется, а там не знаю. Уйдет от него? Нет, не уйдет! У нее же ребенок! Мучиться будет, может быть, бегать к тебе, но уйти от него - нет! - Он помолчал, посмотрел на Николая. - А кстати сказать, вот это "бегать к тебе", как - это устроило бы тебя?
- Дурацкий вопрос, Сережа. - Николай вздохнул. - Нет, мучить ее я не стану.
- Так вот это и главное! - подхватил Сергей и схватил Николая за руку. - Не мучь ты ее - не надо! Ну что тут поделать? Ну что? - Он развел руками. - Ну так сложилось! Судьба, война, безвестность, ну что ты?.. Ну что ты тут будешь?! - Он положил ему руку на плечо. - Крепиться надо, старик, ты ведь и сам кое в чем виноват, правда? Виноват же - ну вот и все! - Николай молчал и смотрел на крышку стола.
- Ты знаешь, Сережа, - сказал Николай серьезно, - ты говоришь: поплачь! Нет, не доходит до меня эта боль - вот в чем весь этот ужас - я тут, а она там, и нам нет пути друг к другу. Ты говоришь: поплачь - а если слез нет?
- А как ты там? - заикнулся Сергей.
- Там я плакал - о! Там я так потихоньку плакал, что проснусь - и подушка мокрая. Все время о ней думал. Вспоминал все, все позволенное и непозволенное, это меня и спасло. Вот Данте писал: "Нет муки горшей, чем в дни печали вспоминать о счастье". Чепуха это! Ерунда. Если бы у меня не было этого, я…
На столе зазвонил телефон, и Николай сорвал трубку.
- Да! - крикнул он и послушал. - Да! Дома! Сейчас передаю, - он протянул трубку Сергею.
- Тебя.
- А ты куда?
- Это Нина, - ответил он с порога, - я никуда, я тут. - И ушел.
* * *
- Здравствуйте, Сережа!
- Здравствуйте, Нина!
Голос у Нины подрагивает.
- Сережа, я хотела бы вас видеть, но у меня такое кислое настроение, что я боюсь показываться людям.
- Отчего же, Ниночка, оно у вас кислое? - голос у Сергея усиленно ровный - ведь там, за дверью стоит Николай, слушает все. - Отчего оно такое кислое, Ниночка?
- И вообще кислое, а кроме того, произошел один непонятный и даже страшный разговор.
- О-о! Даже страшный?
- Даже страшный! Меня спрашивали о Николае.
- Ниночка, одну минутку, - Сергей подходит, открывает дверь: там никого нет - ушел. - Да, я слушаю, Ниночка, спрашивали о Николае! Кто и при каких обстоятельствах спрашивал?
- Пришел какой-то странный человек - видно, что военный, но в штатском.
- Это что, в театре было?
- Да, в театре.
- Так-так.
- Пришел этот странный человек в штатском и стал меня расспрашивать о Николае и о том, что бы я сделала, если бы он вернулся.
- И что же вы ответили?
- Ну… ну, я сказала, что отец моего мальчика Григорий. - Пауза. - И потом мне было очень плохо, тут у нас еще репетируется этот "Чужой ребенок". Я играла как во сне и вот два дня сижу в своей комнате и никого к себе не пускаю.
- Та-ак! Нина, вы сейчас одна?
- Одна. Говорите, я слушаю.
- Так вот, Нина, очень странный вопрос: вы его до сих пор любите?
- Конечно, Сережа.
- А мужа? - Пауза. - А мужа?
- Разве я смею сделать его несчастным?
- Но кто-то из двоих должен быть несчастным.
- Да?
- Да! И вам придется выбирать.
Долгая пауза.
- Сережа, он пришел?
- Да, он пришел.
- Это он снимал трубку?
- Да.
- И сейчас стоит рядом?
- Нет, он отдал мне трубку и вышел.
Очень короткая пауза.
- Спасибо, Сережа, до свидания.
- До свидания, Нина.
Сергей еще стоит у телефона и слушает. Нет, Нина положила трубку на стол, чтоб к ней никто не звонил.
* * *
Вот тебе и любовь! Вот тебе и ожидание! Гора родила мышь. Гора родила мышь. Гора…
Смотрите, люди добрые, идет по улицам высокий худощавый человек, сам белый, на щеках черные ямины, улыбается и бормочет всякую чепуху. Что ж он бормочет?
- Шиш тебе, дураку!.. Замуж за эллиниста! Эллинист он, что ли! Собираются эллинисты, иранисты, арабисты, гебраисты, кто там еще есть? Ассирологи, египтологи, синологи, санскритологи. Играют в покер, а она: "Мусенька, мой первый муж никогда не играл в покер, почему так?!" "Профессор, еще кусочек кекса, а?! Мы с Дашей…", "Товарищи, как специалист оцениваю мастерство хозяйки", "Вы меня смущаете, профессор. Ваша оценка…" Ух, сволочи эллинисты-египтологи!
Он выбрался из сети переулочков и прошел в небольшой сквер.
Тут было все так же, как и десять лет тому назад, - те же пыльные кусты, скучный стриженый газон, серый ящик, срезанный как гроб, а возле него песок и метла, фонари, круглый памятник посередине - и сидит напротив памятника нянька, держит на руках мальчишку, а мальчишке три или четыре года, у него блестящие, как у котенка, глаза, и он с удовольствием смотрит на худого дядьку, что сидит рядом на скамейке. А дядька не то пьяный, не то тронутый, все время гудит и улыбается. Нянька посмотрела-посмотрела, да и сказала мальчишке: "Иди, милый, гуляй - вот Анечка с совочком вышла - иди скорее, милый!"
Часов десять утра. Пасмурно и тихо. Солнце в теплых тучках. Позвякивая, прошел голубой обтекаемый трамвай и остановился. Соскакивают пассажиры, у всех свои дела, все куда-то торопятся, - вот сошла веселая компания: девушка в красном, девушка в белом и двое загорелых простеньких парней в голубом. Рукава закатаны, зубы белые. "А не опоздаем мы?" - спрашивает девушка в белом. Девушка в красном смотрит на браслетку: "О-о-о! Еще двадцать пять минут!" Засмеялись и прошли. Быстро и мелко семеня, проходит пожилая дамочка с черной сумкой на молнии. Тоже торопится. А вот широко и размеренно шагает полный румяный гражданин с ответственным желтым портфелем - хотя и пасмурно, но тускло поблескивают никелированные застежки и замочки на карманчиках.
Две девочки, подростки, в гимназических платьицах с белыми воротничками проходят, о чем-то толкуя. "Но ты представляешь мое положение?" - солидно и горячо спрашивает одна, с косичками, и Николай понимает: это замечательно, что у нее уже есть какое-то положение! Да, у всех есть свое положение, только у него нет ни черта - ни дела, ни положения. Росла его жизнь как сад - бестолковый, запущенный, но такой богатый, - стала его жизнь как пустыня - спокойно, просторно, светло - строй что угодно, но уже в полной пустоте. На песке строй. Это теолог по-ученому, наверно, говорил: "Гора родила мышь" - нянька его была простая старуха и выражалась проще: "Оглянулся назад - одни спицы лежат". Личной жизни у тебя отныне - нет. Сотня-другая вспомнят тебя хорошо, десятка четыре даже со слезой, а кровь себе портить из-за тебя никто не будет - к чему им это? Что ты им сделал уж больно-то хорошего - никому, ничего! Вот Ленка и Сергей, что и говорить, друзья старые, преданные, как псы, такие не подведут и не забудут, а вот смотри: радости-то нет - Ленка целый день только и улыбается как в фотообъектив. Сергей честнее - он просто ходит как побитый и прячет глаза. И понятно почему - ты же нелеп, неправдоподобен, страшен и своими претензиями - где моя жена? где моя квартира? где моя жизнь? - и даже тем, что ты существуешь на советской земле, - у кого же здесь есть еще такая неприбранная, всклокоченная, путаная жизнь? Какой меркой тебя мерить? На каких весах взвешивать? Ну к чему ты выкарабкался и пошел гулять по Москве? Ползи-ка ты лучше с улицы к Сергею домой, в ту комнату, где нету телефона и не позвонит Нина. Десять лет она к тебе приходила. В грязь, в холод, в слякоть - через камень, через тысячи морозных верст, все шла и шла к тебе, забиралась с ногами на твою койку, и вы вспоминали всю свою жизнь. Теперь не она, ты добрался до нее, но она к тебе не придет. Незачем ей приходить к тебе, она теперь ходит к другому, и у них тоже есть чем заниматься, будь спокоен!
Николай сидит, улыбается и постукивает пальцами по колену.
Ах, какие неприятные мысли приходят в голову, когда пасмурно.
* * *
Только что Нина отошла от телефона и снова забралась с ногами на диван, как вошла Ленка, тихая и грустная.
- Не помешала? - спросила она.
Нина подобрала ноги.
- Садись, пожалуйста! Что хорошего?
Они сели. Помолчали. Посмотрели друг на друга.
- Что у тебя такой вид? - с фальшивой озабоченностью спросила Ленка. - Голова болит?
- Немного, - ответила Нина.
Игра продолжается - Ленка приложила руку к ее лбу.
- Да, жарок есть! Градусов тридцать семь. А у тебя холодновато что-то.
- Я открывала фортку.
- А-а! - и Ленка играет бахромкой от кушетки.
- Лена!
- Да!
- Как он выглядит?
Ленка все играет бахромкой.
- Худой очень, щеки провалились, а так прежний.
- Поседел?
- Не знаю! Нет! Может быть, виски немного.
Нина сидела, обхватив руками колени, и задумчиво смотрела на Ленку.
- Спрашивал о тебе, - вдруг сказала Ленка.
- Да? - как будто даже безучастно отозвалась Нина. - И что же, он все знает?
- Он знает, что ты замужем, знает, что у тебя сын. Не знаю, может быть, сейчас Сергей рассказал и еще что-нибудь. Нина, милая, что же будет?
- А я знаю, Леночка?
- Как же ты теперь будешь жить? - Нина молчит. - Какой-то у него реглан, пуговицы длинные и синие - где он такой оторвал, не знаю, - горько говорит вдруг Ленка.
Нина быстро вскидывает голову.
- Слушай, а как у него…
- Что? - молниеносно кидается на нее Ленка.
Нина виновато замолкает.
- Ну и дура! - хлестко и жестоко выговаривает Ленка. - Он же у нас, кто тебе что позволит.
Молчание.
Нина встает и подходит к окну.
- И большой мир, а не разойтись двоим, - сказала она просто и задумчиво, смотря на мокрые крыши. Эта фраза что-то сразу изменила во всем. Ленка встала и подошла тоже к окну.
- Но ведь так же жить нельзя, Нинка! Надо же что-то решать - так, так так, а не так, так…
Нина посмотрела на нее.
- А что ж решать мне, Лена? Сын мой, я от него никуда не уйду.
- Сын твой, а Николай теперь чей?
Нина пожала плечами.
- Не знаю! Той Нины нет. Я мать ребенка Григория, мне решать нечего.
- А-а! Все это разговорчики, - вдруг зло махнула рукой Ленка. - Та Нина, эта Нина. А вот конкретно: завтра к тебе приходит Николай, - что ты будешь делать?
- Но это ведь ты говоришь от себя, а не от него, так? - спросила Нина, помолчав.
Ленка скверно выругалась сквозь зубы и сжала кулаки.
- Я говорю с тобой как твоя подруга, я говорю как друг Николая, я говорю как… хорошо, я тебе скажу: как его любовница, которую он обошел из-за тебя. Никто надо мной так зло не поиздевался, как ты, Нинка! Вот я и хочу узнать: хоть сама ты чего-нибудь получила? Или так, все фыркаешь и гордишься?
Нина долго смотрит на мокрые крыши.
- А ты не видишь, какая я гордая да счастливая, как я выросла на твоем несчастье.
И снова обе подруги молчат, стоят друг возле друга и смотрят в окно.
* * *
Нянька ушла и мальчишку увела. Он шел и все оглядывался на смешного дядьку, и тут из туч вышло солнышко, и сразу все вспыхнуло, брызнуло, заблестело - и в лужах, и на зелени, и в небе; ослепительно загорелись замочки на портфеле ответственного товарища. Только всего и произошло, а Николаю сразу стало легче. Ну да, жизнь не удалась, он промазал - мотался-мотался и остался в конце концов один-одинешенек, что ж… Его пример - другим наука. Но вот на него упали разлука, война, плен, такие муки, о которых тот, с портфелем на замочках, и понятия не имеет. Что ж, разве он не устоял тут? Устоял! Даже не подумал о легком выходе, а его ох как можно было найти.
И эта мысль подняла его. Он встал и пошел - в конце концов у него же осталось в руках самое лучшее в мире - его профессия. Пусть кто скажет, что она в плохих, неумелых или нечестных руках. А ты оставайся себе с эллинистом. Разноси профессорам чай, пеки им торты, народная.
Он шел и думал так, и ему становилось все легче и легче, потому что на всю улицу и сквер - на головы, лужи и зелень - светило солнце и все вокруг - даже острые углы бронзового постамента - сверкало и радовалось!