- Не остроумно? Над чем смеяться? - издеваясь, подхватил этот скот. - А вот в Катыни перестреляли двенадцать тысяч, а вы, господин Жослен, мой дорогой коллега, приехали туда на собственном "бьюике". Отель вам - лучший! Денег у вас - полные карманы! Чеки у вас на рейхсбанк! Международная комиссия - турки, испанцы, итальянцы, шведы, швейцарцы! Геббельс перед вами прыгает, как мартышка, а те лежат в ямине - пуля в затылке, руки назад проволокой закручены, колотые раны в спине, потому что подгоняли их штыками: "Скорее, скорее! - некогда!" Значит, что ж? Им смерть, а вам золото. - Он вдруг хохотнул. - А та-то в черном платье… Ну, жена расстрелянного… Ну, польского майора… ну, как же ее? Вы все ее хвалили - мы же тогда еще были коллегами, - он заржал. - Aга! Гуманист!
- К чему вы это? - поморщился Жослен.
- А к тому, что правильно, умно сделали. Не зевай! Помни счастье, всем не хватит… Если тебе хорошо, значит, другому непременно плохо и кого-то ты обездолил - именно ты. Вот у меня интересная жена: если меня убьют, так она пойдет к другому. Вот другой и ждет не дождется, потому что мне - гроб, а ему - кровать! Так?
Жослен молча походил по купе, а потом остановился перед столиком и осторожно спросил:
- Раз уж вы в таком разоблачительном настроении, так не можете ли вы мне ответить на один вопрос - не для печати, конечно, этого ни одна газетная бумага не выдержит.
Рудольф налил себе еще стаканчик и поднял его, рассматривая на свет.
- Ну, ну, вы без этих предисловий. Если могу и знаю, то скажу, - ответил он спокойно.
Жослен помолчал, а потом заговорил осторожно, выбирая слова:
- Вот вы очень образно говорили о сорняках: в огонь, мол, их. Скажите, как это следует понимать, буквально, что ли?
- Это зачем? - нахмурился Рудольф. - Что, у нас много свободных рук? Есть безработные? Нет, пусть работают, а там увидим. - Он посмотрел на Жослена и загорелся. - Вот где гнездится дефатизмус! В таких вопросах! Как вам хочется, чтоб мы все взбесились и перешлепали друг друга! Нет, господа хорошие, как ни странно и ни смешно, а фюрер с ума еще не сошел. Да, не сошел, и этого не делает! - и он стукнул по столу кулаком и пролил ром.
Я, признаться, испугался - вдруг эта скотина опять что-то почует и начнет присматриваться, но Жослен просто спросил:
- А что если сошел и давно это делает? Нет-нет, демагогия меня не интересует. Тогда давайте просто прекратим разговор. А вот можете вы хоть раз задать этот вопрос самому себе?
С минуту они молча смотрели друг на друга, и гестаповец вдруг быстро отвел глаза.
- Вас с такими-то разговорами, - пробормотал он злобно, взял бутылку и разлил остаток рома. У него слегка побледнело лицо, но у пальцев была мертвая, неподвижная хватка.
- Пейте все! - приказал он.
Мы выпили - я так и не понял: это тост за упокой?
Рудольф встал и, пошатываясь, шагнул к дверям…
- Железная дева родила мышонка, - повторил он. - Вот вы - мыши. Уже бежите с корабля. А мне бежать некуда: я с ними погибну, - он огляделся, что-то ища.
- Вы так и пришли, - сказал Жослен.
- Да? - он постоял, пошатался. - Кажется, станция, пойду прогуляюсь, а то что-то голова… Извините господа, если чего-нибудь… - И он вышел.
Мы помолчали.
- Ну, как вам? - спросил Жослен.
- Гадина! - ответил я. - Вот этот, наверно, погулял на востоке.
- Этот погулял! - согласился Жослен.
- И знаете, он действительно будет биться до последней пули.
- Вот этот-то? - удивился Жослен. - Да нет же! Он только не знает, примут англичане его или нет, а и сейчас уж готов перебежать к ним. Слышите, он уже говорит на их эсперанто. Нет, прав его преподобие - все пошло прахом, гора родила мышь. - Он постоял, подумал. - Но и дело Его преподобия тоже, кажется, проиграно. Больших теологических истин из этой войны не извлечешь. Да и вообще, дело человечества, кажется, безнадежно. Дьявол таки выиграл свой иск. В конце концов кто-нибудь поумнее да позлее продырявит земной шар, вставит в магму фитиль и… - Он махнул рукой. - Или снимут черти с неба паяльную лампу тысяч на сорок градусов, да и обдадут весь шарик пламенем. Вот и будет ладно! Хорошо еще, что я трус и верю в кое-что за пределами атомной решетки, а то что бы мне еще осталось".
* * *
Через десять дней они прощались в старинном немецком городке на французской границе.
Жослен печально сказал:
- Ну, теперь я ничего не узнаю о вас до конца войны.
- Если меня к тому времени не убьют! - заметил Николай.
- Да, если вас не убьют, - повторил Жослен, смотря на него, - но почему-то я уверен, что все будет хорошо.
Николай улыбнулся.
- Уверен! Это такое великое слово, что перед ним падает все. Пока ты жив, конечно. Перед смертью и оно ничто!
- А знаете, я завидую вам, - продолжал Жослен. - У вас есть куда идти и к кому идти? Вот пройдет несколько месяцев, война кончится, - я ведь в это NW нисколько не верю, ибо знаю: y бедного Августина нет уже ни денег, ни девочек, - так вот, кончится война, вы напишете замечательную книгу, и ее переведут на все языки мира. А я… и война кончится, а что я могу рассказать? О встрече с вами да о том разговоре. - Он подумал. - Но мы с вами обязательно встретимся. Что, вы не верите в это?
Николай пожал плечами.
- Вполне вероятно!
- Но если все-таки нет, что прикажете написать вашей очаровательной супруге?
Николай молчал.
- Как это у вас называется - "смертник", что ли? ("Смертник" он сказал по-русски.) Ну то, что бойцы надевают на шею перед боем? Так вот, я хочу быть вашим "смертником", если позволите.
В дверь постучали, и вошел тот, кого они оба ждали, худенький господин с усами-пиками кверху. Одет он был в очень приличный, но старомодный костюм. На указательном пальце даже блестело какое-то кольцо.
- Здравствуйте, господа! - сказал он. - На дворе дождь и туман - из всех ночей ночь! Так что, готово все? Через час вас ждут!
- Да, да, - спокойно сказал Николай, - через десять минут я иду. Я любым путем найду вас, - обратился он к Жослену, - а сейчас разрешите-ка мне ваш блокнот. Не новый, а старый, чтоб осталась только одна свободная страничка.
Маленький господин протянул Николаю темную сухую ладошку.
- Прощайте! Если пройдет все благополучно, мы встретимся в конце недели. - Он задержал руку Николая. - Не бойтесь! Все будет хорошо! За последнее время они здорово опустили уши, да и ночь такая! Всего хорошего!
Он ушел, и Жослен протянул Николаю блокнот.
- Пишите!
Глава 8
……………………………………………………
Николай кончил писать и положил блокнот на стол.
- Пожалуйста: запись легенды о Змее Горыныче. Это наш дракон. Запись сделана для вас одним из пленных - немцы ничего не разберут: они не знают былин!
Жослен, не глядя, сунул блокнот в портфель.
- Я перешлю это в Москву во всех случаях.
Николай взялся за шляпу.
- Давайте простимся! Я еще похожу по улицам, чтоб не идти прямо от вас. Ну… - Они обнялись и поцеловались три раза. - Вот что скажите Нине: если я не вернусь через год после конца войны, пусть выходит замуж. - Жослен хотел что-то сказать. - Стойте! Пусть выходит, но только прошу об одном: не за кого-нибудь из моих друзей. Слышите, Жослен? Я в гробу перевернусь от этого. Вот мне приснилось, что она вышла замуж за Сергея, это мой друг, и я до сих пор вскакиваю по ночам. Так за совсем, совсем чужого - ладно? Скажете?
- Слушайте, ну к чему это? - проговорил Жослен, мучаясь. - Вы же вернетесь к ней!
- Правильно, я вернусь. Будем так думать. Ho если нет? Вы же мой "смертник", - он вздохнул, - у меня неприятные предчувствия. Я же убил этого Габбе. А вы слышали, что о нем говорил ваш приятель, они его ловили - кто ж он такой? Кто его хозяева? Как они встретят его убийцу?
С минуту они молча смотрели друг на друга, и вдруг Жослен махнул рукой.
- А что тут думать! Во время войны и не то бывает. Главное, возвращайтесь, чтоб я мог бросить былину о Горыныче в печку.
* * *
Прошел год. Война была окончена, и вот однажды в ту палату больницы города Гренобль, где лежали раненые бойцы фронта Сопротивления, вошел в сопровождении колонеля толстый румяный мужчина. Он был в штатском, но под халатом на лацкане сиреневого пиджака блестели полоски всех цветов. Они прямо прошли в одну из палат и поздоровались с больным.
- Здравствуйте, господин Семенов, - сказал штатский по-французски.
Худой человек встал, опираясь на постель, и хотел сесть, но рука подломилась, и он упал на бок.
- Что это с ним? - спросил штатский вполголоса у колонеля.
- Я же говорил вам: тяжелая контузия, - ответил так же тихо колонель, - бросил гранату под самый…
- Да, да! Помню! Лежите, лежите, Семенов, - он приблизил глаза к дощечке с фамилией, покачал головой и усмехнулся: - Габбе! Да, но по-настоящему вы советский журналист Николай Семенович Семенов, так ведь?
- Так точно, - ответил больной и снова попытался встать.
- Лежите, я вас прошу! - штатский, не отрываясь, смотрел ему в лицо. - И он же - вот читаю дощечку - Карл Готфрид Габбе. Так? Под этой фамилией вы участвовали в движении Сопротивления.
- Так точно.
- Кстати сказать, это тоже не совсем понятно: почему вы не сменили фамилию? А по-французски вы говорите очень бегло.
- Я и раньше…
- Знали и раньше по-французски? - любезно улыбнулся штатский. - Ладно, не в этом, в конце концов, дело. Но вы очень изменились, товарищ Семенов.
- Наверно, - слабо улыбнулся тот. - Я долго был без памяти.
- Похудели, помолодели - я вот вас даже не сразу и узнал, а ведь мы встречались и даже разговаривали. Помните?
- Да, да, - проговорил Николай, напряженно всматриваясь, - да, да, я вас где-то видел.
- Ну, вспоминайте, вспоминайте, товарищ Семенов, где и как мы встречались?
Больной из глубины кровати беспомощно смотрел на посетителя. Колонель наклонился к штатскому и что-то ему шепнул.
- Ну, ладно, не буду вас больше беспокоить - вам, верно, трудно напрягаться, - сказал штатский. - Поговорим потом!
И вдруг больной воскликнул.
- Это… вы?
- Ага, все-таки? Да, это я, Семенов. Я! Я! Я! Я приходил к вам в клинику и угощал вес папиросами "Кэмел", но вы сказали, что не курите. Кстати, это, оказалось, тоже неправда. Ладно, так где же настоящий-то Габбе?
Николай лег опять и закрыл глаза.
- Габбе застрелен мной десятого июля в заповеднике, господин майор.
- Мы так и думали! - вздохнул штатский. - Но, значит, вы и не отрицаете, что убили офицера английской разведки?
- Я убил эсэсовца, майор.
- …и воспользовались его документами! Вы - советский журналист! Это вы признаете? Так вам было легче работать среди наших людей.
- Что вы хотите сказать? - устало спросил Николай.
- Что я хочу сказать-то? Я вот что хочу сказать… - Тут колонель наклонился и что-то опять шепнул майору. - Ладно, подчиняюсь медицине, - тот встал со стула. - Какая у него температура?
- Тридцать восемь и четыре, - ответил колонель, снимая табличку с температурной кривой.
- Многовато для утра, - майор наклонился над кроватью.
- Да! Да! Он был нашим сотрудником - давал нам ценнейшие материалы о заговоре двадцатого июля. И вот вы его убили, и мы остались в полной темноте. Конечно, я понимаю вас и ваших хозяев! Вы боялись после смерти Гитлера сепаратного мира - это ясно!
- Что вы за чепуху говорите! - слабо поморщился больной.
- А вам не так легко будет доказать, что это чепуха, - тонко улыбнулся майор. - Припомните, что вы одиннадцать месяцев гуляли под фамилией убитого. Вы встречались с людьми, вы получали от них сведения - как бы это расценивалось у вас на родине?
- Слушайте! - быстро встал Николай.
Майор махнул рукой.
- Нет, нет, сейчас я ничего не хочу слушать. Вы сначала поправляйтесь и набирайтесь сил - тогда и будем говорить! Так! С этим покончено. До свиданья, Николай Семенович, - эти слова майор выговорил по-русски, - теперь я попрошу проводить меня… - И они с колонелем вышли.
Два человека в глухой военной форме стояли в конце коридора и ждали.
- Сейчас ничего! - сказал им майор. - Вы свободны, господа.
Через неделю Николай начал вставать с постели и ходить.
Через две его арестовали англичане.
Часть II
Глава 1
1
"В Бремберге в каторжной тюрьме содержится участник фронта Сопротивления, Ваш гражданин - журналист Семенов.
Его взяли прямо из больничной палаты. Дело вел майор Хобард. Почему вы молчите?
Профессор теологии и истории философии Парижского университета,
кавалер ордена Почетного Легиона
Густав Лафортюн.
Мой адрес …"
2
"Полномочный представитель Советского Союза во Франции просит зайти его преподобие в любые часы или назначить время, в которое его преподобие сможет принять одного из секретарей посольства для уточнения затронутого вопроса.
Полномочный представитель СССР во Франции
(подпись)".
3
"Министерству иностранных дел Франции.
МИД СССР обращается к Вашему Превосходительству с просьбой сообщить: известно что-либо министерству о судьбе капитана танковых войск, журналиста Ник. Сем. Семенова? По нашим сведениям, он участвовал в борьбе фронта внутреннего сопротивления в Нормандии (осень 1944 года и позже) в горах Ардена. В последних числах апреля Семенов был тяжело ранен и контужен взрывом гранаты и в бессознательном состоянии доставлен в один из госпиталей. Дальнейшая судьба его неясна.
По некотором сведениям, в партизанском отряде Семенов был известен под именем Габбе. Ему было около сорока лет, он был блондин, высокого роста (188) с объемом груди 48, серыми, очень светлыми глазами. Прилагаем последнюю фотографию и листок установочных данных.
Пользуюсь случаем засвидетельствовать Вашему Превосходительству глубокое почтение и заранее поблагодарить за все, что Ваше Превосходительство сочтет возможным предпринять для выполнения нашей просьбы".
4
"На запрос Вашего Превосходительства МИД Франции имеет честь ответить следующее:
По наведенным министерством справкам, некто, принявший имя Габбе, действительно принимал участие в сентябре 1944 года в боевых операциях партизанских соединений в районе г. Арраса. Он был иностранцем, советским подданным и местом своего рождения и жительства называл Москву. Профессия его неизвестна. Являлось ли это лицо разыскиваемым Вами капитаном танковых войск, журналистом Ник. Семен. Семеновым или нет, точно установить не удалось. Габбе был действительно блондином со светлыми глазами, но приложенную фотографию напоминал мало. Он был ниже или, во всякой случае, сутулее г-на Семенова. Ранили Габбе в конце войны, и он лежал в одном из госпиталей, но где помещался этот госпиталь и чем кончилось ранение г-на Габбе, установить не удалось. Соответствующие розыски продолжаются".
5
"Министру юстиции Британии.
МИД СССР располагает сведениями, что в тюрьме г. Бремберга в одиночном заключении с 1946 года содержится известный советский журналист, капитан танковых войск, участник боев за освобождение Франции Николай Семенович Семенов. Он осужден к 15 годам каторжной тюрьмы якобы за убийство английского офицера и использование его документов. Этот жестокий и явно надуманный приговор вынесен без какого-либо основания, с нарушением всех норм ныне действующего в Британии законодательства.
Семенову было отказано в свидании с консулом, его письма, прошедшие тюремную и следственную цензуру, не были доставлены адресатам, ссылаясь на тайну следствия, суд закрыл двери и не вызвал просимых обвиняемым с территории ГДР и из Франции свидетелей. Все это явно доказывает, что ни у суда, ни у следствия не было основания задержать, судить и приговорить к каторжной тюрьме капитана Семенова, советского гражданина, героически боровшегося за свободу Европы.
Основываясь на сказанном, МИД от имени Советского Правительства заявляет строгий протест против действий Генеральной прокуратуры и военного Суда, грубо нарушившего законность и нормы международного права, и требует немедленного освобождения своего гражданина".
6
"МИД СССР напоминает о памятной записке Советского Правительства, поданной через посла в Лондоне, об аресте капитана Семенова. Советское правительство не может признать основательными устные объяснения посла Великобритании в Москве и напоминает о том, что капитан Семенов уже восьмой год содержится в одиночке каторжной тюрьмы в г. Бремберге. Советское правительство настаивает на свидании с капитаном Семеновым одного из сотрудников посольства и ожидает приказа о его освобождении".
Резолюция министра иностранных дел:
"А дело действительно грязное. Я полагал бы, надо освободить. Может быть, по состоянию здоровья?"
7
"МИД Британии рад сообщить вам, что министр юстиции счел возможным амнистировать советского гражданина капитана Семенова как потерявшего способность к дальнейшему несению наказания.
Г-н Семенов будет доставлен на самолете в советский сектор Берлина и передан комендатуре".