Глава 2
Два месяца Григорий возился с черепками греческих чернофигурных ваз. Сначала он занял сразу два стола в кухне, потом завалил письменный стол и слез писать на тумбочку, потом Нина пришла из театра и видит, что и тумбочка уже занята какой-то дрянью, а Григорий приспособился писать на ящике из-под крымских яблок, что она прислала ему в прошлый год с гастролей: покрыл ящик листом зеленого картона, поставил пузырек (чернильный прибор занял бы слишком много места) и сидит пишет. Нина говорить ему ничего не стала, но взяла и перенесла ящик к себе в комнату, накрыла покрывалом и поставила на место туалетного столика, а туалетный столик перенесла ему в кабинет. "На, пиши!" Вечером было растроганное объяснение, и Григорий начал с того, что она не только мать его Петушка, но и…
- Ладно, - мягко оборвала его Нина. Николай отучил ее от всяких излияний. - Ты только дальше-то не расползайся.
Но Григорий все полз и полз. Он занял и этот столик, и опять стало негде писать, и шкаф с книгами, и все подоконники, где раньше стояли только кадочки и горшочки с зеленью, и наконец однажды за обедом, - и как раз выбрал же подходящий день! - воровски погладил ее по руке и запнулся.
- Ниночка, родная, ведь все равно одна сторона стола свободна, что если…
- Хорошенькое дело! - воскликнула Нина скандализированно. - А придут гости, Лена с Сергеем, или Шура, или еще кто-нибудь из твоих?..
- Так ведь на неделю, Ниночка, - воскликнул он, глядя на нее молящими глазами, - даже меньше, дней на пять.
- А Петушок их разбросает?
- Нет, нет, Ниночка! Я ему скажу.
- Да, ты уж ему скажешь! - сердито рассмеялась она. - Ладно! Раскладывайся! Но, слушай, когда же это все-таки кончится? Уже два месяца, и чем дальше, тем их больше, и у тебя что-то ничего, я смотрю, не двигается! Дядька к тебе какой-то ходит в усах…
- Ах, какой же замечательный старик, - сразу засветился Григорий, - главный инженер керамического института - мы с ним проводим интереснейшие работы. Ты знаешь, Ниночка, чернофигурная ваза - одна из величайших тайн истории.
Она усмехнулась:
- Глупый ты мой! Все-то у тебя величайшее - культура, черепки, бронзовые пряжки!
Он схватил со стола насколько черепков.
- Смотри, какой ровный черный, насыщенный цвет! И он блестит, а ведь черепку две тысячи лет! Две тысячи! И сколько столетий он лежал под водой!
- Да, краска изумительная, - скучно проговорила Нина. Ее сегодня мутило, а он ничего не понимал.
- Вот мы и хотим проникнуть в тайну ее состава, понимаешь?
- Понимаю, дорогой, а руки опять в кислоте! Слушай, почему вы от меня прячетесь? Вот даже чай пьете в кабинете - нехорошо, милый, у тебя есть молодая жена, у молодой жены есть хороший самовар.
- Да он такой стеснительный, Ниночка, прямо не знаю, что мне с ним делать, - смутился Григорий. - Видел тебя на экране, и вот…
Нина зло засмеялась. Что с ней делается? Почему ей так нравится растравлять свои раны? Вот она сейчас подумала: нет, мой Николай никогда бы не сказал так, он всех своих гостей без церемоний волок к ней! Вот такой-то, прошу любить и жаловать - знакомься! И она знакомилась с великими, малыми, талантливыми и бездарными, умными и глупыми - и ей со всеми было интересно. Ведь Николай был между ними третий, а ну-ка, найди лучшего собеседника.
- Так я очень прошу, - сказала она мягко и серьезно, - я хозяйка, не ставь меня в глупое положение, Гриша, поработали, а чай пить - ко мне!
- Нина! - вдруг вдохновенно воскликнул он. - Что я тебе скажу: мы накануне разгадки!
- Да? - спросила она.
- Смотри! - он схватил какой-то черепок и сунул ей чуть не в лицо. - Видишь, у нимфы голова черная, а туловище и хвост бурые - это потому, что обжиг был неравномерный! Понимаешь, что это значит?
- Нет, милый!
- Значит, краска вообще была бурая, а чернела только на огне. - Он смотрел в лицо Нины, и у него от восторга даже дыханье перехватывало. - И мы решили: пожалуй, это сок какого-то растения - вот молоко каучуконосов тоже… - И пошел рассказывать.
Она сидела, слушала, и ей было не то что горько или досадно - нет, она просто думала: вот это и называется счастьем! И правильно, это счастье. У нас крепкая взаимность - я его уважаю и дорожу им, он от меня без памяти, но Боже мой, как же я хоть на секунду могла подумать, что он похож на Николая! Ничего общего. Только в пору любви этот раскрылся таким ослепительным соцветием, что стал походить на того. Да нет, и не походил он - это просто я его тянула к тому. А вот прошло пять лет, я присмотрелась и вижу: это же не любовь - это брат мой, которого мне не хватало всю жизнь! Тот! Тот налетит, залепит глаза, собьет с ног - и ты целый день ходишь сама не своя, все щупаешь голову - цела ли? А тут все спокойно и законно - никаких случайностей, никакой ревности - одни тихие радости. О Боже мой!
Она вскочила с места. Григорий тоже поднялся и обнял ее за талию.
- Милая моя, - шепнул он ей, - я вчера зашел на репетицию и видел сцену из "Чужого ребенка". Радость моя, ты такая прелесть, такая умница!
Ее передернуло! Да что такое! Почему всегда зацепляешься за больное место.
Он теперь все хвалит, запой она завтра в "Цыганском бароне" - и он скажет: "Милая, какое у тебя чудесное сопрано". Нет! Николай держал ее "в ежах". Он ей ничего не спускал! Она его боялась. Он бы ей показал "Чужого ребенка"!
- Гриша, - сказала она виновато, - я что-то сегодня хандрю! Ну не в настроении я что-то, понимаешь?
Он сразу же отпустил ее и встревожился.
- В театре?..
Она смотрела на него. Один черепок, тот самый, где хвост у нимфы бурый, а голова черная, он еще держал в руке, другой лежал на столе. У него было встревоженное лицо, но он еще не все улавливал - и вдруг у Нины пропала всякая жалость к нему. И почему она должна его жалеть? Ее-то никто не жалеет! И правильно, кто смеет жалеть счастливую женщину! А она, конечно, счастлива - ребенок, семья, муж, любимая работа - что же еще? А вы точно знаете, что она счастлива? Как вы проверяли ее счастье? На каких весах вы его взвесили? Чужую беду - руками разведу, вот так разве, господа хорошие!
- Гриша, мне иногда бывает очень трудно, - сказала она медленно, смотря ему прямо в глаза, - и я знаю отчего.
Он сразу же все понял и осел.
- Опять тот? - спросил он подавленно.
Она кивнула головой.
- Странная любовь у тебя к нему, - убито и покорно вздохнул он и осторожно положил нимфу на стол.
- Любовь?! - спросила Нина, вдумываясь в это страшное слово. - Нет, даже и не любовь. Я уж не люблю его, я уже просто болею им - и сейчас у меня приступ. Гриша, милый, уйди скорее. Сейчас накатит, и я опять буду кусать руки.
* * *
Он ушел.
Она заперла дверь и забралась на кушетку с ногами. Святая простота - поверил, что накатило. Нет, не так было дело. Вот что произошло сегодня утром.
Она уж разгримировалась после генеральной, как вдруг ей позвонил директор.
- Нина Николаевна, к вам сейчас будет можно?
- Да, конечно, - ответила она, - а я вам нужна?
- Тогда сейчас к вам зайдет товарищ из… ну, сейчас он зайдет к вам, - и директор повесил трубку.
И вот минуты через три, когда она уже сняла грим, вошел человек лет пятидесяти, с румянцем, прожилками на желтых полных щеках и с желтоватой же сединой.
Он был во френче, в крагах, желтых ботинках, весь кожаный, весь хрустел, и Нина сразу почувствовала, что это военный.
- Можно, Нина Николаевна? Не помешал? - спросил он, останавливаясь на пороге.
- Нет, - улыбнулась она просто и ласково и встала. - Садитесь, пожалуйста.
- Я у вас отниму только одну минуту, - сказал он и сел. - Нина Николаевна, что вам известно о судьбе Николая Семеновича Семенова?
У Нины даже дыханье пресеклось. Она смотрела на него почти в ужасе - так неожиданно упало на нее это имя.
- Это мой муж, - ответила она ошалело.
- Муж? Разве так? Ведь вы с ним не были зарегистрированы? Нет? - ласково пришел ей на помощь посетитель.
Она только покачала головой - говорить боялась: как бы не расплакаться.
- Ну, конечно, не регистрировались! А какие-нибудь сведения о его судьбе имеете?
Она ровно ответила:
- Муж мой пропал без вести на керченском направлении, так мне официально сообщили, - она старалась говорить спокойно, а внутри у нее все дрожало в предчувствии какого-то огромного несчастья, глыбины, которая вот-вот свалится и расплющит ее, как муху. - А разве он… - и запнулась, потому что даже и подумать не могла, что же произойдет, если вдруг посетитель скажет: "Да нет же - он жив и придет к вам!"
Но тот ничего не сказал, а только спросил:
- Но сейчас у вас есть муж, семья и ребенок?
- Да! - ответила она.
Посетитель все смотрел на нее.
- И вы, конечно, не захотите ее разрушить, правда? - спросил он строго.
- А разве ее собираются разрушить? - спросила Нина.
- Семью? Разрушать вашу семью? - очень удивился посетитель. - Нет, Нина Николаевна, закон и конституция охраняют счастье вашего малыша.
- Да, конечно! - твердо кивнула головой Нина.
- Если вы только сами этого не захотите, понимаете, са-ми! - посетитель поднял палец. - Никто не помешает вашему счастью.
- Да! - кивнула Нина.
- Даже, - выговорил посетитель, - если бы возвратился Семенов.
Нина встала.
- Отцом моего сына является мой муж, и никто другой им быть не может, - сказала она декларативно.
- Ну, конечно, советская семья - это твердыня, - он тоже встал. - Я из отдела розыска Красного Креста, Нина Николаевна! Желаю здравствовать!
Он поклонился и вышел, а Нина оделась, заперла уборную, отдала ключ дежурной и пошла домой пешком. Она, конечно, поняла, что этот разговор неспроста, но зайти к директору не решилась. Знала, что это малодушие, но все равно не решилась, и даже рассказать об этом разговоре никому не рассказала. Но вот начала говорить о другом и вдруг ни с того ни с сего набросилась на Григория. Несчастный еле-еле уполз к своим черепкам, но ей было уже не до него.
Пришла совесть, встала возле двери и потребовала, чтоб опять с ней разговаривали.
Глава 3
Так проходит ночь. Светлеют окна. Загремела посудой Даша. Зазвонил телефон, проснулся и закричал Петушок: "А мамочка?" Григорий что-то ответил ему. "Да ну-у…" - заныл Петушок. Григорий что-то опять так же тихо сказал. "Того самого? Что в магазине на окне? Ой, папоч-ка!" - ахнул Петушок.
Нина зло улыбнулась (подумать, какой змеей она становится!). Так, так, милый, учись откупаться от сына и изворачиваться, раз уж захотел иметь такую жену, ты знал, что берешь. Я тебя предупреждала - не связывайся, пожалеешь.
Она сидит с ногами на диване и курит. В комнате сине от дыма. Надо отсидеться, пока это не схлынет с нее. Сейчас каждая мелочь выводит из себя. Все болит. Нельзя показаться нормальным людям. Она может раскричаться в ответ на любой вопрос. Может сказать мужу: "Убирайся вон", может взять в руки Петушка и вдруг заплакать. Единственное, что не раздражает, это прошлое. Она сидит и перебирает его, как старый семейный альбом. И вот опять все начинается сначала. Десять лет тому назад в театре - это было в Средней Азии - на капустнике Ленка дернула ее за руку.
- Ниночка, ну-ка посмотри сюда: видишь того, кто разговаривает с худруком? Знаешь, кто это?
Она еще тут никого не знала (только что приехала по путевке после окончания института) и поэтому только пожала плечами. Да и не любила она толстых румяных мужчин. А именно на такого плотного высокого блондина в военной гимнастерке с тугим поясом и показала ей Ленка. Если он выделялся, то только своей обыкновенностью. Кругом были все коверкот, вечерние платья, шепот и радуга шелков, даже кастор (на музыкантах), а он стоял в хаки и что-то оживленно говорил худруку и Сергею и смеялся. И худрук тоже смеялся и согласно качал головой в такт его рассказам, потом подошли двое студийцев и о чем-то почтительно спросили блондина, тот быстро повернулся к ним и ответил так, что сразу прыснули все. Даже жена худрука, скромная, тонкая, очень красивая дама - талантливейшая исполнительница самых что ни на есть злодейских ролей - и та хохотнула в платочек.
- Так ты знаешь, кто это? - повторила Ленка и с шиком назвала фамилию Николая. - Что, неужели не слышала?
Нина пожала плечами - у Ленки все друзья и увлечения печатались с большой буквы - на то она и Ленка.
- Так слушай, - сказала Ленка, - он журналист, преподает в КИЖе. У него большая книга по истории русской журналистики. Я видела: худрук листал сегодня, "Теория газетного очерка" - это его.
- Вот как!
- Да, так! Слушай дальше. Романтик и сорвиголова. Студенты в нем души не чают. Хорошо читает - раз! Никогда никого не проваливает - два! С ребятами запанибрата - три! Идут к нему толпами - ни одного такого вечера не выберешь, чтоб посидеть с ним спокойно. Обязательно за столом целый выводок и он посередине - и цып, цып, цып!
- И пьют с ним чай?
- Там всякое пьют. Но девчонок никогда не спаивает, им чай с молоком и кофе - всё!
Нина засмеялась.
- А он мне начинает нравиться, чай с молоком. Это ловко! Ну-ну!
- Хороший охотник - все стены у него завешены чучелами и рисунками зверей.
- Зверей?!
- А вот он живет рядом с тобой, приди, посмотри - комната, как зоомагазин на Арбате: все там поет, чирикает, мяукает, лает, ревет, пищит, - повсюду клетки, банки, склянки, еще черт знает что - настоящий Дуров.
- Но, ты говоришь, он журналист?
- Журналист он отличный, трудоспособен, как вол - жует, жует, черкает, черкает, опять пишет, и это над заметкой в тридцать строк. В газетных делах честен до фанатизма. "Не согласен, не буду писать, не считаю нужным", - и ни за что не напишет, и это знаешь иногда по каким вопросам? Ого-го-го! Слышала я раз, как он по телефону ругался с редактором.
- Вот он какой! - сказала Нина.
- Прекрасный, преданный товарищ, и если женщина для него только товарищ - все! Умрет для нее! Но знай грань и не переходи.
- И товарищей, конечно, у него…
- Масса, и все плохие.
- Почему плохие?
- А причин много! Часто сам виноват! Резок, насмешлив, всех хочет мерить на свой аршин, никогда его не переспоришь, постоянно лезет на рожон, в одних вопросах уж слишком принципиален, в других ровно никаких принципов - готов водиться и возиться черт знает с кем! Зарабатывает много, а вечно без денег, потому что они летят у него - так! И еще одно: никто никогда не видел его расстроенным - вечно скалит зубы, и в жизни его, как я понимаю, наверно, было столько всячинки! - она махнула рукой. - Ладно, идем познакомлю.
- Нет, - сказала Нина, - не сейчас - мне все это надо переварить.
* * *
В антракте она подошла к Сергею.
- Сережа, угостите папироской.
Он протянул ей портсигар.
- Мужчина, дай закурить, как говорит Елена Александровна. О чем вы, кстати, с ней так горячо разговаривали?
- Да так, о всякой всячине.
- А-а! - Сергей поднес ей зажигалку.
- Спасибо! Сережа, кто такой Семенов?
Сергей захохотал.
- Ах, так вот в чем дело! Значит, говорите, наслушались всякой всячины. Нет, Ниночка, совсем не так - он очень хороший, веселый, добрый человек. А имел бы право быть плохим, угрюмым и злым.
- Почему? Это уж интересно.
- А он и есть очень интересный человек, - продолжал Сергей, не отвечая на вопрос. - Вот вы попробуйте как-нибудь поговорить с ним и увидите, что ничего страшного нет - хороший парень, и все.
- Страшного? - Нина с интересом посмотрела на Сергея. - А что ж в нем может быть страшного? Успех у женщин?
- А вы уж и этой пакости наслушались, - поморщился Сергей. - Ах, Елена Александровна, Елена Александровна, и хороший она человек, а… Да ничего подобного! Вы же его видели. Ну, что это - Дон Жуан? Наоборот, надо быть невинной девушкой или уж очень неискушенной женщиной, или, наконец, наоборот, вроде Елены Александровны с сумасшедшинкой, чтоб увлечься им. Что вы так на меня смотрите?
- Это новость! Разве Лена?..
Сергей махнул рукой.
- Да уж будьте уверены! Есть, есть, есть - отсюда и все, что вы слышали.
- Так что, если бы я познакомилась с вашим другом… - улыбнулась Нина.
- Вы? Да боже мой, вы такими станете друзьями! И знаете еще что? Если в кого влюбитесь - к первому побежите к нему, и он будет переживать с вами вместе. А расспросите его о чем-нибудь, относящемся к его жизни, - вот он зальется.
- Такая она у него интересная?
- Ну, а у кого из нас, поколения десятых годов, она не интересная? Но черт знает, где он бывал, в качестве кого и что там видел. И я сначала тоже думал, что он много привирает. Представьте себе - нет! Ну, раскрашивает кое-что, кое-что прибавляет - без этого нельзя в рассказах, но врать - решительно не врет. Вот что за человек - ясно?
Нина засмеялась.
- Пока нет, Сережа.
- А вот познакомитесь, и все прояснится. Нет, в самом деле, мне очень хочется, чтоб вы познакомились и понравились друг другу.
- Да будет так, - сказала Нина. - Музыка! Пойдемте, - и сама положила ему руку не плечо.