- Да… хорошо тебе говорить. У тебя отец дома. А мне что делать, если его убьют. Знаешь, как они его били, говорили, что живым не выпустят. Я бросился к отцу, когда его уводили, а этот Гусейн меня ногой толкнул и сказал: из волчат волки вырастают. Чуть не убил.
- Сам он волк, - с ненавистью сказал Абдулатип.
- Этот Гусейн хотел заставить отца коня ему подковать, а отец не стал. Тогда Гусейн закричал: "Сапоги будешь мне целовать, сволочь…" - Может, твой отец поможет нам? - всхлипнув, поднял голову Шамсулвара. - Пошли к нему. Пусть попросит Гусейна отца отпустить. А коня мы ему все вместе подкуем.
- Пошли, - поднялся Абдулатип. - И не реви. Отец терпеть не может, когда мужчины плачут. Будем Издаг тоже просить. Пусть только попробует не помочь нам. Я ей тогда…
14
Абдулатип с трудом отыскал среди разбросанных вещей папаху Шамсулвары, надел на голову все еще плачущему другу.
- Пошли.
- Куда?
- Как - куда? Ко мне. Будем просить Гусейна, чтобы он освободил твоего отца.
- Освободит он… Как же.
- А я говорю - освободит. Его мой отец попросит.
Лучи солнца играли на вершине Акаро. Свежий утренний ветерок играл в ветвях распускавшихся деревьев. Вот и Хабиб, встав засветло, уже гонит стадо на пастбище, как обычно напевая что‑то на своем языке.
И хоть утро было светлое, радостное, на душе у Абдулатипа и Шамсулвары было сумрачно. С узкой улочки они вышли на широкую главную, по которой обычно гонят коров на пастбище. Тут вдруг стук копыт заставил их вздрогнуть, ребята прижались к стенке. Мимо них пронесся вооруженный всадник. За ним второй. И вдруг с боковой улочки вылетел целый отряд мюридов.
- Куда это они? - испуганно спросил Шамсулвара.
- Наверно, в крепость. Давай сначала домой, - он схватил друга за руку. Во дворе стоял только Тулпар, коней Гусейна и Исы не было. Держа в руках метлу, посреди двора стояла гордая, по–праздничному одетая Издаг, "За брата радуется", - подумал Абдулатип. Заметив ребят, она вдруг сразу помрачнела.
- Только этого мне недоставало! - закричала она. - Смотри‑ка, Чарахма, кого ведет в дом твой сын. Щенка этого проклятого партизана.
На ее крик вышел из дома Чарахма. Держа в руках шило и иголку, он с удивлением посмотрел на заплаканного Шамсулвару.
- Что случилось? - спросил он.
- Моего отца ночью мюриды увели, - всхлипывая, ответил Шамсулвара.
- Они хотят его убить, - добавил Абдулатип.
- Зачем ты привел сына Нуруллы ко мне в дом? Беду хочешь накликать на нас! - не унималась Издаг.
- Не кричи, Издаг. Тут что‑то не так. Я знаю Нуруллу, он хороший человек.
- Знаю, какой он хороший… Проклятый партизан.
- Не твое это дело, Издаг. Подметай двор, твой братец оставил тут порядочную грязь. - Абдулатип первый раз слышал, что отец так сурово говорил с Издаг. Та, недовольно проворчав что‑то, но, очевидно, испугавшись гнева мужа, стала подметать двор, лишь тонкие губы ее шевелились, словно шептали проклятья.
Чарахма чинил порванное седло. "Вах! - тихо говорил он, будто сам с собой. - Что же это делается. Честного спокойного Нуруллу арестовали. А мне‑то, дураку, и в голову не пришло вчера, куда отправляется братец Издаг. "Пойду, - говорит, - проветрюсь". Я и поверил. Мне бы Нуруллу предупредить, а я спать пошел. Ну и Гусейн. Нет, никому нельзя сейчас верить, все потеряли честь и совесть". - Он взял седло, пошел седлать Тулпара.
- Куда это ты? - забеспокоилась Издаг.
- Когда человек собирается в дорогу, не спрашивают, куда он идет, а желают счастливого пути, - ответил Чарахма.
- Мало мне беспокоиться за брата, так и ты отправляешься невесть куда, в такую‑то пору, - жаловалась Издаг.
- Не на войну еду. Твой братец арестовал невинного человека, надо вызволять друга из беды.
- Никак хочешь его освободить? - заволновалась не на шутку Издаг.
- Постараюсь, во всяком случае.
- Смотри, сам в беду не попади.
- Попридержи язык, Издаг. Не женское это дело вмешиваться.
- Муж ты мне или нет? Вдовой хочешь меня сделать, - почти плакала Издаг.
- Лучше быть вдовой мужчины, чем женой труса, - так, кажется, говорят. Подметай‑ка двор, терпеть не могу грязь, а твой брат, как я вижу, аккуратностью не отличается, - и Чарахма стал выводить Тулпара.
- Ишь он - грязь увидел, - ворчала она себе под нос. - Завидует Гусейну, вот и все. Офицером‑то не все могут стать. - Она повернулась к Абдулатипу: - Не зря говорят: из‑за плохого человека и рыба на море может страдать. А нам - терпи неприятности из‑за этого лудильщика, - Издаг злобно посмотрела на притихшего Шамсулвару. Но, вспомнив, что Чарахма велел накормить ребят, нехотя пошла на кухню и вынесла остатки хинкала и чурек.
- Нате вот, подавитесь.
- Я есть не хону, - тихо сказал Шамсулвара. Не ел он со вчерашнего дня, но от всего, что пережил ночью, есть ему действительно не хотелось. Абдулатип сочувственно посмотрел на друга. Бедный Шамсулвара. А ведь обычно он так любит поесть, вечно жует что‑нибудь. "У него желудок - что бездонный сеновал, сколько в него ни клади, все не наполняется", - смеялся обычно дядя Нурулла. А когда шли мимо богатых домов, Шамсулвара так носом и потягивал: "Вкусно пахнет. Чуду, наверно, жарят. А у этих баранина варится", - и жадно облизывал языком толстые губы. "Поесть бы сейчас", - мечтательно говорил он обычно. А вот теперь даже и не дотронулся до хинкала. Зато Абдулатип не зевал. Стоило только Издаг на минуту выйти из кухни, как он быстро вытащил из буфета чурек, который она готовила брату, и сунул себе за пазуху. "Пошли", - сделал он знак Шамсулваре.
Растерянные аульчане, покрепче закрыв сундуки, выходили на веранды, тревожно переговаривались.
С той стороны аула, куда скакали вооруженные мюриды, раздавались выстрелы, слышны были крики. Со стороны крепости стреляли орудия.
- Ой, накликали на нас беду эти мюриды, - говорила, стоя на своей веранде, жена Гимбата. Прижимая к груди маленькую девочку, она вздрагивала при каждом выстреле. Еще вчера Гимбат, ничего не сказав ей, ушел прямо с поля неизвестно куда, но она догадывалась, где он теперь, с тревогой глядя в сторону крепости.
Никто из аульчан не вышел на работу, хотя день стоял ясный, солнечный, и пахота была уже начата. Мюриды принесли беспокойство, и не до работы теперь им было. Женщины тревожились за своих мужчин. Одни из них были с красными, другие с белыми, а третьи, не зная еще, чью сторону держать, молча чистили винтовки, а у кого их не было - кинжалы и напряженно ожидали чего‑то.
Абдулатип торопливо шел по улице, толстый Шамсулвара едва поспевал за ним.
- Вчера трехмесячного ягненка у меня из сарая мюрид взял, - жаловалась женщина соседке.
- А у меня он курицу утащил, - отвечала ей та. - Будь мой муж дома, посмотрела бы я - посмел бы он забраться.
- Разбойники. Чистые разбойники, - причитала женщина.
- Прикусили бы языки, бессовестные, - зло крикнула им со своей веранды старая Ханича, - ее сын был среди мюридов, - Они, не жалея животов своих, вышли на газават с этими гяурами во имя ислама и всех нас, а вы про них такое. Красные партизаны крадут, а вы на мюридов имама вину валите.
- Глаз у нас, нет, что ли? Ты, старая, поди, уж совсем не видишь. Мюриды тащили, а не красные, - сердилась женщина.
Тут Шамсулвара толкнул локтем Абдулатипа: старая Рукият вышла с веранды с кувшином меда и масла и засеменила в сторону огорода.
- Куда это ты, Рукият? - полюбопытствовала соседка, та, что спорила с Ханичей.
- Пойду спрячу эти кувшины, кто их знает - этих белых, да красных, того и гляди стащат добро, разбойники. - И Рукият заторопилась в огород.
- Пойду‑ка и я ковер в подвал спрячу. Для дочери делала, к свадьбе, а эти непрошеные гости, того гляди, и его к рукам приберут, - крикнула она Рукият и сердито посмотрела на мужа, который спокойно сидел на веранде, попыхивая трубкой.
- Ишь, старая, засуетилась, - вздохнул, посмотрев на жену, Гамзат. - Да, времена наступили. Брат с братом воюют, сын супротив отца идет. Эй, джигиты, далеко ли путь держите? - крикнул он Абдулатипу и Шамсулваре. - Что‑то вид у вас подозрительный, уж не воевать ли тоже собрались? Эх, времечко. Говорят, вон Осман‑то, сосед мой, среди красных, а отец его, Аминтазе, сегодня с мюридами уехал на газават. Глядишь, и напорятся друг на дружку в бою. Ну и времечко.
А в это время за холмом, что слева от аула, уже разгорался бой. Слышна была стрельба, крики "лаила" и "ура" красных.
- 1 Бежим, посмотрим, - Абдулатип потащил друга за рукав.
- А если нас убьют? - испугался Шамсулвара.
- Тогда стой тут, если боишься, а я сбегаю вниз к озеру, там с дерева хорошо видно.
- Я тоже с тобой, только на дерево не взберусь.
- Ты внизу постоишь, а я тебе все рассказывать буду, что увижу.
Мальчишки направились было по тропинке к озеру, где тесными рядами росли тополя, но вскоре натолкнулись на дозоры мюридов. Оказывается, никто не мог войти в аул и выйти из него. Мюриды прикладами отгоняли любопытных ребятишек. Кое‑кто из старух и женщин в тревоге стояли тут же.
- Пустите меня, пустите! - неистово кричала какая‑то женщина. - Один он у меня остался, пустите, они убьют его, - но мюрид оттолкнул ее.
- Дома сиди. Не твое дело туда лезть, - грубо сказал он.
К полудню с поля боя в аул начали таскать на носилках раненых мюридов. Женщины с криком бросались навстречу носилкам, всматривались в лица раненых - не свой ли. Привозили и убитых, их относили в мечеть.
- Видать, неплохо мельница работает, раз мешки то и дело носят, - усмехаясь в усы, говорил жене Гамзат. - Эй, джигит, долго там еще стрелять будут? - спросил он проходящего мимо мюрида, который вел раненого.
- Красные уже в третью атаку идут, да со стороны крепости стреляют. У них, оказывается, и пушки есть, - сказал мюрид.
К вечеру носилок с ранеными и убитыми становилось все больше.
"Крепость окружена, но эти красные и не думают сдаваться", - говорили мюриды. Двое из них присели у источника рядом с Абдулатипом и Шамсулварой, не торопясь пили воду, видно, им не хотелось возвращаться туда, где раздавались выстрелы, и они мешкали тут. "Так вам и на–до! - думал про себя, глядя на них, Абдулатип. - Атаев скосит вас всех и Гусейна". Он представлял, как красные идут в атаку, как строчат пулеметы со стен крепости.
- Пошли, - мюрид показал в сторону мечети, - там у меня кунак раненый.
Абдулатип подмигнул Шамсулваре, и они пошли следом за мюридами.
Около мечети толпился народ. В мечети носилки уже не помещались, их ставили у входа.
- Воды, пить! - стонал раненый с перевязанной тряпками головой. Тряпки покраснели от крови.
- О, Аллах, покарай их, - слышался предсмертный стон умирающего.
Сельский лекарь Магди, едва держась на ногах от усталости, перевязывал раненых. По щекам у него катились капли пота, а в глазах была боль за всех этих страдающих, умирающих людей. Других врачей в ауле но было, и глаза раненых с надеждой смотрели на него.
Вот принесли новые носилки. Раненый кричал. Отрубленная шашкой рука едва держалась на мякоти. Заголосили стоявшие у мечети женщины. Магди быстро подошел, велел опустить носилки и тут же, вытащив из сумки нож, отрезал болтавшуюся безжизненную руку. Раненый страшно вскрикнул. Он дрожал в ознобе, зубы стучали.
- Потерпи, дорогой, потерпи, - успокаивал его, как мог, Магди. - Я прижег рану, заражения теперь не должно быть. - Мюриды, принесшие носилки, накрыли раненого, дрожавшего в ознобе, буркой.
Абдулатип с жалостью смотрел на него, забыв, что это мюрид. Мюрид, притащивший носилки с раненым, сел около безрукого.
- Много в крепости красных? - спросил у него Магди. - Долго ли еще носилки будешь таскать, - лицо его потемнело от усталости.
- Кто их знает, - махнул рукой мюрид. - Только крепко держатся, сволочи. Маленькими отрядами атакуют. Выскочат с поднятыми шашками - ив бой. В таком вот бою кунак, - он показал на безрукого, - и руку потерял. А в это время и с крепости палят. Откуда у них только пулеметы. Постреляют, свою атаку поддержат, и тихо. Ну, думаешь, нечем у них больше стрелять, да и самих немного осталось. Мы - вперед. Только к крепости подъедем, а они и пальнут, да так, что многие наши тут же с жизнью расстаются. Метко стреляют, ничего не скажешь, - мюрид сплюнул.
Тут вдруг опять закричал в бреду раненый: "Шашки вон!", "Голову отсечь гяуру…" Магди подошел к нему, положил руку на пылающий лоб, но раненый продолжал метаться, рвал материю, которой были перевязаны раны. "Сам, сам воюй, имам, не хочу, не хочу умирать", - он дернулся и вдруг замер. "Улетела душа в рай", - качая головой, сказала какая‑то старуха.
- Эй, паренек, сбегай‑ка за водой, - попросил Магди, обращаясь к Абдулатипу. Мальчик схватил кувшин и помчался к источнику. Толстый Шамсулвара едва поспевал за ним.
- Куда ты? Давай лучше уйдем отсюда, я не могу смотреть, - просил Шамсулвара.
- Магди велел воды принести. Видишь, раненые пить хотят.
- Это мюриды. Они моего отца увели.
- Твой отец говорил, что слабых обижать нельзя, им надо помочь, - ответил Абдулатип.
Красный, словно облитый кровью диск солнца стоял над вершиной Акаро–горы, готовый вот–вот скрыться. Стрельба понемногу стихала, и вскоре послышался топот коней. Это возвращался отряд Гусейна. Всадники ехали медленно, чувствовалось, что они очень устали. Ряды их сильно поредели. Впереди ехал Гусейн. Подъехав к мечети, он приказал копать могилы для убитых.
- Они попадут в рай, это свято умершие. Мы не жалеть их должны, а завидовать им.
- Сам небось не очень в рай торопится, - толкнув в бок приятеля, сказал мюрид, стоявший рядом с Абдулатипом. - Видал, как он все в ущелье‑то хоронился от пули, а в бой так ни разу и не вышел. Знаем мы таких - чужой кровью в рай метит попасть.
- Атаев в ловушке. Не сегодня–завтра он сдастся, и мы отомстим ему, - говорил тем временем Гусейн. Он слез с коня и, отдав поводья Исе, подошел к Издаг, которая дожидалась его тут же. Абдулатип хотел было пойти за ними, спросить, где отец Шамсулвары, но, подойдя поближе, услышал, как Издаг говорила брату: "Мужа нет дома, слава богу. А знаешь, куда уехал, к самому имаму - выручать этого лудильщика". - "Дурак твой муж. Чего захотел - большевика освобождать. Имам никогда не даст согласия, а неприятности твоему мужу могут быть". Абдулатипу стало тревожно за отца, он медленно, склонив голову, вернулся к Шамсулваре, сидевшему под тополем.
- Ну как? Жив отец? - с тревогой вскочил он.
- Ничего он не сказал. - Абдулатип присел рядом. - Сейчас домой к нам не пойдем, туда Гусейн пошел, а отца дома нет. На, поешь чурека, - и он вынул из‑за пазухи хлеб.
Друзья с аппетитом ели чурек, запивая водой из источника. Прибежал Горач, видно, Издаг, отвязав, прогнала его. Абдулатип кинул ему кусочек чурека. Мальчики сидели, прижавшись друг к другу, и молчали.
- Ты иди, Горач, домой, - сказал Абдулатип. - Издаг уж точно готовит что‑нибудь вкусное своему брату, наверно и курицу зарезала. Может, и тебе перепадет что. А мы уж тут посидим.
Горач, поняв хозяина, нехотя побрел домой.
- Зачем ты его прогнал, пусть бы сидел с нами, - сказал Шамсулвара.
- Голодный он. Может, Издаг даст ему что‑нибудь.
- Эх, сейчас бы горячего супа поесть, - мечтательно сказал Шамсулвара.
- Попей вон из источника и хотеть не будешь, - посоветовал Абдулатип.
Шамсулвара напился, вытер ладонью толстые губы.
- Зачем, Абдулатип, люди воюют?
- Чтобы победить друг друга.
- А зачем? Пусть бы без драки решали, кто сильнее.
- Скажешь тоже, без драки. Так не бывает. Попробуй скажи Гусейну, что нам его имам не нужен, что бедные тоже должны хорошо жить. Так он и согласится. Или вон Дарбиш. Пойди ему скажи: раздай своих баранов бедным, дай им даром шашлык. Хотел бы я знать, что он тебе ответит.
- У Дарбиша - выпросишь, - вздохнул Шамсулвара. - Он только для мюридов ничего не жалеет, всех их сегодня бесплатно в харчевне кормил. Отца моего Дарбиш знаешь как не любил. Как‑то шел мимо нашего дома, остановился и кричит: "Эй, лудильщик, слышал я, ты с красными снюхался. Погоди, доберемся до тебя". Вот, наверно, он и послал к нам этого Гусейна. - Шамсулвара всхлипнул.
- Не плачь. Мы еще им покажем. И Дарбишу и Гусейну с его мюридами. Вот придут красные из крепости.
- Да… Когда они придут… Отца мюриды могут убить. Знаешь, как они его били. И меня один из них ногой ударил. "Щенков тоже надо уничтожать", - говорит. Я при отце не стал плакать, а когда его увели, наревелся, - шмыгнув носом, сказал Шамсулвара. - Как думаешь - жив еще отец?
- Конечно, жив, - пытался успокоить друга Абдулатип. - Вот увидишь - сегодня с моим отцом домой вернется.