13
Гусейн и горбоносый мюрид с удовольствием ели петуха, частенько опустошая рога с бузой. Сначала на столе выпивки не было. Когда Издаг положила на ковре тарелки с мясом, Гусейн, потянув носом аромат, исходивший от дымящейся курятины, сказал:
- А чего‑то все‑таки не хватает у тебя, сестра, - и хитро подмигнул Издаг.
- Я ж говорила тебе, Чарахма, что Гусейн любит бузу, - упрекнула Издаг мужа, сверля его глазами. - Иди теперь с кувшином к Кайтмазу, да побыстрей.
- Откуда я знал, что люди, идущие под знаменем газавата, будут пить, - съязвил Чарахма, но вид у него все же был виноватый. - Наш имам а походах, кажется, не пил бузы, и Кораном это запрещено. А может, вас, мюридов, это не касается?
- В Коране, Чарахма, сказано, чтобы служители Аллаха не пили вино, а о бузе там ничего не говорится. В пути, сам знаешь, буза веселит душу и снимает усталость. Так что не жадничай, ступай за бузой, а о своих душах мы сами как‑нибудь позаботимся.
- Что мне жадничать. Думал - не будете пить, вот и все. Иди, Абдулатип, к Кайтмазу. Скажи - осенью мерку пшеницы отвалю, пусть сейчас даст бузы. Да чтоб воды не добавлял. Скажи, мол, самому господину офицеру нужна.
- Сходил бы сам, знаешь ведь жену Кайтмаза, - сказала Издаг.
- Ничего, и он справится, взрослый уже, - ответил Чарахма.
Взяв большой кувшин, Абдулатип отправился за бузой. Он точно передал слова отца жене Кайтмаза. Поговаривали в ауле, что они частенько обманывают людей, добавляя воду в бузу и самогон. Но сейчас, выслушав Абдулатипа, жена Кайтмаза обиделась.
- Скажи отцу, чтоб он на свой‑то аршин людей не мерил, - зло ответила она. - Сам он всех обманывает, все разбогатеть хочет. Вот от зависти на нас и наговаривает, - но бузу все‑таки черпала из огромного кувшина, куда вмещалось литров сто.
Абдулатип, прижав кувшин к груди, боясь расплескать бузу, торопился обратно. От бузы шел опьяняющий запах. "Почему мужчины так любят ее? А ну, если попробовать?" Он хлебнул на ходу. Буза была горькая, обожгла горло, Абдулатип закашлялся и чуть не расплескал содержимое кувшина. А в голове непривычно шумело. Сделал еще Абдулатип несколько глотков. Вдруг все вокруг словно потеряло свои обычные очертания, стало расплываться, и Абдулатип не помнил как приплелся домой. Издаг, торопливо выхватив кувшин у него из рук, не заметила его состояния. Она налила ему суп, посадив отдельно от старших.
Абдулатип прихлебывал горячий суп, не чувствуя его вкуса. Постепенно ему начало казаться, что перед ним сидят два Гусейна с куриной ножкой в руках. А вместо одного усатого мюрида он видел троих, таких же носатых, в лохматых папахах. По усам у них стекал жир, а в глазах пряталась недобрая улыбка. Абдулатипу захотелось крикнуть: "Уходите, разбойники, вы съели нашего лучшего петуха", но крик застрял в горле вместе с чуреком, на глазах выступили слезы. И вдруг ему стало смешно: он совсем не боялся этих важных черноусых мюридов. Но что это с отцом? Какой он стал высокий, и форма офицерская на нем. И тут вся комната вместе с отцом и мюридами словно стала проваливаться куда‑то, заплясали перед глазами тарелки и кувшины, стоявшие на полках у стены. Но вот к Абдулатипу подошла Издаг, бросила ему в тарелку горло петуха, взглянув с такой злобой, что Абдулатип сразу протрезвел. У него пропало желание смеяться.
- За нашего великого имама, - услышал он резкий голос Гусейна.
- За имама! - повторил усатый мюрид, он поднес рог с бузой ко рту и, громко причмокивая, стал пить. Буза текла по усам, по пыльной бороде. - Хороша буза! - довольно сказал он. - Налей‑ка еще, Чарахма, хочу выпить за упокой души проклятых большевиков. При одном воспоминании о них на душе у меня муторно становится. Но ничего: скоро повстречается Атаев с мюридской пулей. Давненько у меня ручей по нему чешутся.
- Смотрите, каким тигром сделала буза этого молодца, - засмеялся Чарахма. - А если Атаев тебя свинцом покормит? Слышал я - он тоже малый бравый, служил в армии, офицером, говорят, был, и в бою у него рука не дрогнет.
- Был царским офицером, а стал большевистской сволочью! Продался красным. Но скоро мы рассчитаемся с ним, - злобно сказал Гусейн.
- За что ты с ним хочешь рассчитаться? Или он кровник твой? - спросил Чарахма.
- Он враг ислама, враг нашего имама! - почти кричал Гусейн. - Не будет ему пощады.
- Нехорошо говорить так о человеке, с которым никогда не встречался, - покачал головой Чарахма.
- А что? Может, ты с ним встречался? Что‑то не нравятся мне твои слова, Чарахма, - вскипел Гусейн.
- Где мне с ним встречаться… Я его знать не знаю, да только если смог человек собрать вокруг себя столько людей, и вояки, слышал я, у него неплохие, да и то: в крепости держатся крепко, - стало быть, человек он стоящий. Иначе бы и ты не пришел сюда со своими мюридами.
- Да, я иду в поход против этих проклятых иноверцев, и Аллах увидит, на что способен сын муллы Салих–Мухамеда! - Гусейн ударил волосатым кулаком по столу так, что задрожали тарелки. - Я этих большевиков заставлю на коленях ползать. Повету всех до единого, пусть будет уроком для некоторых, - он злобно взглянул в сторону Чарахмы. - Нора избавиться от этой чумы. Чтоб и следа от нее не осталось. Всю Россию заразили эти проклятые гяуры, самого царя сбросили, хотят и до гор добраться! Ну уж нет, этого им не удастся, есть еще в горах честные мусульмане.
- Есть, - усатый мюрид обтер ладонью жирные губы. - И дома этих большевиков надо дотла сжечь, чтобы не будоражили честных людей. Царь с большевиками не справился, а мюриды имама положат им конец. - Иса взглянул на Гусейна.
- Видишь, какие у нас мюриды, - Гусейн покровительственно похлопал Ису по плечу. - Правда твоя. Мы еще покажем этим красным.
- На словах‑то все можно, - спокойно сказал Чарахма. - Если из них - кровь, то и из вас не молоко потечет. И вас могут убить.
- С нами Аллах, - Гусейн выпятил губы.
- У них тоже, говорят, кое‑что есть.
- Что есть? - резко повернулся к нему Гусейн. Лицо его побагровело.
- Общее одеяло, - захихикал Иса. - У них кровь в жилах чешется, вот и надо ее выпустить.
- Землю они обещают взять у богатых и раздать беднякам. И свобода…
- Ха, ха! Свобода! Их свобода лишает людей религии, семьи, собственности. Обещают… Разговоры одни. И есть же люди, которые верят этой болтовне. Или и ты, зять, не прочь получить часть чужой земли. Например, уважаемого мной Дарбиша?
- Мне чужого не надо, как‑нибудь сам добьюсь себе побольше земли. Слава Аллаху - конь теперь есть. Мне мир нужнее.
- Ха, ха! - недобро смеялся Гусейн. - Мирно жить захотел? Это теперь‑то! А я слышал, между прочим, что твой кровник Асадулла у красных. И это тебя не касается?
- Это мое личное дело. Я отомщу ему и без вас.
- Ну нет, Чарахма! Ты должен мстить ему и ему подобным вместе с нами. В такие времена горцу не подобает греться у очага дома.
- Нет, Гусейн. Я не пойду с вами.
- Не хочешь - твое дело. Да только смотри, не пожалей потом, - Гусейн глянул пьяными ненавидящими глазами на Чарахму, залпом выпил стакан бузы. - Да, говорили мне тут, что ты завел дружбу с этим лудильщиком. Как его? Нуруллой… Смотри, не обожгись. Мы разберемся, кто он такой.
- Он человек спокойный. Мастер.
- Вот–вот, именно мастер. Мусульманам честным голову забивает. Большевиков, говорят, хвалит?
- Не знаю, я не слышал. - Чарахма встал из‑за стола. - Хороший он мастер, все в ауле довольны его работой.
- Вах! А мне говорили, что как раз и ты был в тот день у него, когда он хвалил хурият. Петля по нему плачет!
- Болтать все можно! Язык без костей. А у того, Гусейн, кто это тебе сказал, я вижу, он слишком длинный. Если будете всех вешать, на кого подлецы клевещут, народ не простит вам, мюридам. А то вот говоришь, Гусейн, что вы в поход вышли, чтобы честных мусульман защищать. Ведь газават - священная война, а не братоубийство. Так ведь говорю? Не слушай этих ложных хабар, а то потом как бы не пришлось тебе ответить перед Аллахом и честными мусульманами. Помни горскую пословицу: огонь бедствия легко зажечь, да трудно потушить.
- Вижу, Чарахма, спорить ты мастер. Спасибо за предостережение. Да только вот что, - красивые глаза его злобно сверкнули, - этот твой хваленый лудильщик, который так искусно подковал твою лошадь, отказался подковать моего коня! Не умею, говорит, подковывать коней, иди к кузнецу. Ну, да ничего! Я ему руки укорочу, будет знать, как перечить мне, офицеру! Проклятый большевистский лазутчик! Он у меня вот где! - Гусейн сжал кулак.
Абдулатип поперхнулся, чуть не подавившись чуреком. Хмеля как не бывало. Гусейн подошел к нему.
- Ну–ну! Смотри не задохнись. Мужчина… - он хлопнул его по спине. - А может быть, ты слышал, что этот Нурулла людям говорил? Ты ведь там тоже частенько бываешь. - Сузившимися глазами Гусейн выжидающе смотрел на паренька.
- Не слышал я ничего, - шмыгнув носом, ответил Абдулатип. - Дядя Нурулла красивые кувшины делает, вот к нему все и ходят.
- Кувшины, говоришь, мастерит? - ехидно улыбнулся Гусейн. - Ну ладно. Тогда скажи, какие тебе в крепости Атаев подарки дал? А?
Абдулатип с удивлением уставился на белого офицера. Теперь ему казалось, что не один, а десять Гусейнов стоят перед ним и все они ненавистны. "Откуда он узнал, что я был в крепости? - лихорадочно думал он. - Ну, конечно же, от Назира. Ведь с сеновала он видел, как рано утром мюриды заходили во двор Дарбиша. Проклятый Назир. И о звезде, наверно, сказал", - он с тревогой взглянул на стоявшего перед ним Гусейна.
- Ну, что молчишь? - Гусейн повертел в руке плетку.
- Ничего я не знаю, и в крепости не был, - сказал Абдулатип. Голова паренька напряженно работала. "Как бы выбраться из дома и сообщить дяде Нурулле о грозящей ему опасности". Когда Гусейн заявил, что отрежет мастеру руки, суп застрял у Абдулатипа в горле, он поперхнулся, это и выдало его. Гусейн обратил на него внимание, припомнив, кстати, и то, что услышал от Назира. "Ничего ты от меня не узнаешь, - думал про себя Абдулатип, - хоть сколько хочешь сверли меня глазами". Но что‑то все‑таки надо ему ответить, чтобы побыстрее избавиться от него и выйти из комнаты.
- Что же молчишь? - не отставал Гусейн. - Много там их в крепости? Может, ты обиделся, что мы не угостили тебя бузой? Пожалуйста. Вот тебе стакан. Пей, - и он протянул Абдулатипу полный стакан бузы.
- Я не хочу, - отвернулся Абдулатип.
- Как хочешь, - Гусейн поставил стакан, расплескав бузу. - Так что ты видел в крепости?
- Не был я там. Сапоги и гимнастерку я на базаре купил.
- Купил? А деньги откуда взял? - вмешалась Издаг. - А мне ты го–ворил… - но, увидев, что Чарахма зло смотрят на нее, замолчала, стала во"зиться с посудой.
- Может, и красную звезду ты на базаре купил? Ну‑ка, покажи ее мне.
"Откуда он знает про звезду? Неужели Издаг рассказала?"
- Сломалась она у меня, - сказал Абдулатип.
- Ай, ай, ай, - смеялся Гусейн. - Как же можно ломать такой подарок. Ведь сам Атаев тебе ее подарил. А может, ты потерял ее, когда тебя били?
- Нет, - Абдулатип вскочил как ужаленный. "Значит, Назир еще болтает, что бил меня. Ну, погоди, трус!"
- Ха–ха, - смеялся Гусейн. - Видно, большевиком сделал тебя Атаев. Да, - самодовольная улыбка на его лице вдруг внезапно погасла, - эта большевистская зараза распространяется подобно чуме, даже молокососа успели обработать. Смотри‑ка, Иса, с какой ненавистью смотрит на меня этот щенок. Ничего. Мы их быстро образумим. А если волка убить, с волчатами справиться легче. Уничтожим Атаева, а потом и в ауле порядок наведем.
- Так точно, сын досточтимого муллы, - подобострастно вторил Иса. - Всех красных уничтожим. На газават, - он положил руку на кинжал.
- Куда это ты собрался? - Гусейн резко повернулся к Абдулатипу, который направился было к дверям. Паренек стоял у дверей, не зная, что соврать. Гусейн так и сверлил его глазами. "Точно, как Издаг", - подумал мальчик.
- Я за Горачем иду, - ответил он наконец.
- Поди‑ка, Иса, помоги ему отвязать собаку, - приказал Гусейн мюриду, многозначительно моргнув ему.
Абдулатип подошел к Горачу, стал медленно развязывать его, все еще не зная, как обмануть мюрида, незаметно уйти со двора. "Пугни‑ка этого мюрида", - Абдулатип показал Горачу на Ису. Пес понимающе посмотрел на хозяина. И стоило только Абдулатипу отвязать его, как он с лаем бросился к черноусому. Перепуганный мюрид, бряцая винтовкой, отходил к лестнице, чтобы в случае чего вскочить на веранду.
- Эй, щенок! Ты на меня собаку не науськивай. Думаешь, я не видел, как ты ее на меня натравливал. Убери пса, не то застрелю его, мне пули не жалко. Убежать хочешь, ну уж нет, и шага со двора не сделаешь.
"Видно, не так уж пьян этот мюрид, - подумал Абдулатип. Но ему необходимо убежать. - Что же делать?"
Из дома выскочила Издаг. Палкой замахнулась на Горача.
- А ты что смотришь, когда твой пес на гостя бросается? - крикнула она Абдулатипу. - Заставь собаку замолчать, не то велю сейчас пристрелить.
Горач понял, что лаять бесполезно, и замолчал. Виляя хвостом, виновато смотрел на хозяина: "Что, мол, друг, поделаешь". Абдулатип присел на пень, а Иса, держа винтовку между колен, устроился на лестнице, ведущей на веранду. Он уже слегка клевал носом, но продолжал исподлобья наблюдать за Абдулатипом.
- А у вас здесь неплохо, - миролюбиво сказал он. - Ишь, как сосной пахнет. И Акаро видно. Хорошо соснуть бы. С детства люблю на веранде спать. Особливо, если дождичек по крыше стучит. Завернешься в бурку - и сопишь в обе ноздри.
- Я тоже на веранде спать люблю, - сказал Абдулатип. - А еще лучше на сеновале. Сеном здорово пахнет, а на потолке в гнездах ласточки щебечут. Раньше я там часто спал, а наш белый петух меня по утрам будил. Знаете, какой боевой был, всех петухов одолевал.
- Что петушиный бой. Ерунда. Вот я люблю, когда собаки дерутся. Была у меня собака. Львом звали. Как завидит, бывало, чужака - и ну лаять, ну на цепи фваться. Первой в драках была. Да только один гад отравил ее за то, что собаку его одолела. И видел я это, да вступиться не мог.
- Почему же не вступились?
- Куда там. Он старостой аула был, мне супротив него идти - все равно, что войлочным топором дрова рубить.
- Я бы его…
- "Я бы, я бы…" Ничего бы ты не сделал. Ишь, шустрый какой. Давай спать. Ты вот тут на сене ложись, а я на постели лягу, да руку твою к своей привяжу. По глазам вижу - улизнуть собираешься. Да только ничего у тебя не выйдет: от Псы не уйдешь, ха–ха–ха. Прогони собаку. Пусть лучше коней стережет, это ее собачье дело.
В комнате утихли голоса. Видно, пьяный Гусейн улегся спать, заснули и отец с мачехой. Слышно было лишь тихое ржанье спутанных коней, да на другом конце аула лаяла, видно на непрошеных гостей, собака. Вот Пса, завернувшись с головой в бурку, захрапел. Но Абдулатип не спал, напряженно думая о том, как бы выбраться с веранды. Повернулся было на спину, но дремавший Пса тут же вскочил. Дернул за веревку.
- Ты что, щенок, шутить думаешь со мной. Я и пальнуть могу. Хочешь красным сообщить о нас?
- И повернуться нельзя, что ли? Никуда я не убегу, - Абдулатип с ненавистью смотрел на мюрида. Он потрогал свою звезду, которую носил на внутренней стороне гимнастерки. Там Гусейн и не догадался ее искать. Но что же делать, как сообщить Нурулле о грозящей опасности. Ему необходимо быстрее бежать в крепость к Атаеву, иначе мюриды отрежут ему руки. Тогда бы и Атаеву он передал, что в аул прибыло много–много мюридов.
Ярко горели на небе звезды. Им не было дела до того, что готовится на земле. Слышно было, как храпит Пса. Может, не почувствует, если развязать веревку? Абдулатип приподнялся, но тут же услышал сонный голос мюрида:
- Куда? Ложись.
- По нужде мне…
- По нужде… не обязательно во двор выходить… И с веранды можно.
Заснул Абдулатип под утро и сразу же оказался на поле сражения.
Вот он, согнувшись, пробирается вдоль речки к крепости. Одной рукой придерживает папаху, а другой штаны. Они без ремня, падают, мешают идти. Ему хочется побежать быстрей, ноги словно прирастают к земле. А спешить надо. Атаеву необходимо поскорей сообщить о мюридах. Вот они, выставив винтовки, движутся по зеленой равнине к крепости. Впереди них на белом коне - Гусейн. Вдруг он заметил Абдулатипа. "Эй, Иса, смотри, этот парень направляется в крепость сообщить о нас, скорей поймай его", - кричит он. Иса бежит за ним, направляет на него винтовку. Из‑под лохматой папахи по темным щекам струится пот. "Стой, щенок, - ясно слышит Абдулатип, - стой, убью!" - Он направляет на него винтовку, вот–вот раздастся выстрел. Но тут вдруг, откуда ни возьмись, появляется Хабиб, в руках у него большая палка, вот он подкрадывается к Исе, поднимает палку. И в это самое мгновение Абдулатип слышит выстрел.
- Ой! - вскрикнул, просыпаясь, Абдулатип.
- Кого убили? - Иса тоже вскочил. - Это ты, щенок, крик поднял, поспать не дал.
"Значит, он тоже спал, - с тоской думал Абдулатип. - Как же я мог уснуть. Упустил время. Теперь не предупредить дядю Нуруллу. Вот и рассветает уже".
Иса, ворча что‑то себе под нос, стал совершать намаз. Склонил голову к земле. А уж если мусульманин молится, то тут хоть стреляй в него, он не встанет, не нарушит молитву. Абдулатипу только и нужно это было. Незамеченный, он шмыгнул к двери и в два прыжка оказался на улице. Со всех ног бросился к дому лудильщика.
Открыв ворота в дом Нуруллы, он чуть не вскрикнул от неожиданности. Что тут творилось… По двору разбросаны инструменты: вот молоток, которым он всегда работал, вот разрезанные шашкой кузнечные мехи. В грязи блестят куски олова. Значит, успели мюриды уже побывать здесь. Абдулатип вбежал в комнату. В углу сидел^ заплаканный Шамсулвара.
- Не плачь, - тряс его за плечо Абдулатип, - расскажи лучше, что было.
- Мы спали ночью, а тут вдруг они ворвались и стали все шашками рубить. А отца связали и повели, - плача, рассказывал Шамсулвара. - Все кричали: "Большевистская сволочь". Отец просил хотя бы инструменты не трогать, а один из них сказал: эти инструменты хуже всякого оружия. И меня ударил сапогом, вот. - Только сейчас Абдулатип заметил, что левый глаз у друга совсем затек. В полутьме он не сразу разглядел его лицо.
- Кто это тебя?
- Этот, как его… Гусейн, брат твоей мачехи, твой дядька. Он и мехи сорвал, и шашкой их разрубил.
- Гусейн? - удивился Абдулатип, "Я‑то думал, он спит", - думал мальчик про себя. Теперь ему казалось, что и он виноват в том, что произошло. Проспал. Еще вчера надо было вырваться из дома, а не сидеть за столом. И отец тоже знал, что грозит дяде Нурулле, и тоже его не предупредил; у мальчика поднялась обида на отца. - Никакой он не дядька мне. Он враг. И мы его убьем.
- Убьем? - Шамсулвара с удивлением уставился на друга. - Как это? У нас даже и винтовки нет… Они убьют моего отца, - Шамсулвара опять заплакал, толстые плечи вздрагивали.
- Хватит тебе… Не девчонка. Мужчины не плачут даже перед смертью. Мне это еще бабушка говорила. Даже в аду, говорила, мужчины не плачут.