10
Солнце скрылось за Акаро–горой. К аулу медленно двигалось стадо коров. За ним плелся глухонемой Хабиб. Он часто заменял своего дядю, пастуха Думалава, уходившего чабанить в горы. Хабиб обрадовался, увидев Абдулатипа, который возвращался домой с отцом, жестами объясняя, что потерял своего красного петуха и очень переживает. Башмаки на нем давно разорвались, и видны были красные замерзшие пальцы. Но глухонемой не замечал этого. "И сапог у него нет", - с жалостью подумал, глядя на него, Абдулатип, шагая за отцом по грязным от таявшего снега улочкам. Сейчас он возвращался домой с удовольствием. Гнев отца улегся, это Абдулатип почувствовал еще в мастерской Нуруллы. Когда отец бывал дома, Абдулатип ел досыта, сидя рядом с ним у очага. Издаг делалась тогда нежной и доброй, но такие дни выпадали редко, отец почти всегда был в отъезде, занимаясь своими торговыми делами.
"Вот если бы отец ушел к Атаеву. И он бы, Абдулатип, вместе с ним", - мечтал Абдулатип, шагая вслед за отцом.
Подходя к дому, отец вдруг остановился, глядя, как во двор Дарбиша входили одна за другой, отделившись от стада, пять коров с полным выменем молока.
- Везет этому подлецу Дарбишу, - зло сказал Чарахма. - И коровы ему попадаются молочные, и телята у него рождаются по два, да все ярочки, - и он положил тяжелую ладонь на плечо сына. - Ну, ничего, и мы, даст Аллах, когда‑нибудь разбогатеем. Может, и чайхана будет.
- И шашлыки будем жарить? - спросил обрадованный Абдулатип.
- И шашлыки будем жарить, сынок, - вздохнул Чарахма. - Надо только, чтобы руки любили трудиться и голова работала, а не мечтать впустую, как тот пастух.
- Какой пастух? - не понял Абдулатип.
- Есть такая присказка про пастуха, который мечтал разбогатеть. Был у того пастуха кувшин. Вот и решил пастух копить в нем масло. Не буду, решил он, есть масла год, буду складывать его в кувшин, накоплю и продам на базаре. На выручку куплю теленка, вырастет из него корова, и будет приносить мне в год по два теленка. Год за год, глядишь, и целое стадо. Возьму я в руки палку и выгоню свое стадо на лучшие луга, и так увлекся тот пастух в своих мечтах, что в азарте размахнулся палкой, будто стадо уже перед ним стояло, да и попал по кувшину. Он упал и разбился.
- И больше не было у него кувшина? - спросил Абдулатип.
- Нет, сынок, тот был единственный, - сказал отец. - Ну, ничего, не унывай, мы не будем с тобой мечтать впустую, как тот пастух. У нас теперь есть лошадь. А руки у меня работу любят. Может, теперь мне повезет. До сих пор удача обходила меня стороной. Сколько раз, казалось, богатство было уже у меня в руках. Ездил я в Бухару за каракулевыми шкурками, они тогда стоили у нас в горах дорого. Вернулся с полными мешками шкур, а в аулах уже продавался каракуль Дарбиша. Пришлось мне привезенное за полцены отдать Дарбишу. А помнишь, открыл я ларек в крепости, торговал мясом, и дела мои шли неплохо. А тут опять Дарбиш: построил чайхану и начал торговать мясом и готовыми шашлыками. И я разорился. Всегда этот подлец стоял на моем пути. Деньги сами ищут карманы Дарбиша. И вот теперь единственное, чем я могу гордиться, - это мой конь. Даже у Дарбиша нет такого, - и отец открыл ворота.
Во дворе на привязи стоял конь. Красной масти с белым пятном на лбу и такими же пятнами на ногах, высокий и сильный. Он ел сено. Увидев хозяина, конь бросил есть, повернулся к Чарахме с горящими глазами и, ударив копытами об землю, заржал так громко и красиво, словно сообщал всему аулу о своем появлении. Абдулатипу казалось, будто он говорит: "Садись на меня, я в один миг доставлю тебя туда, где все люди сыты и одеты". Тут и Горач, вначале молча смотревший на коня, подал голос. Негромко тявкнул и, будто устыдившись, замолк. Наверно, позавидовал коню, увидев, с каким восхищением смотрит на него Абдулатип.
Абдулатип долго не мог отвести глаз от коня. Сейчас даже их двор показался ему широким и красивым. Мысленно он уже скакал на красном коне. На плечах - бурка, в руках - шашка. Вот он бросается вместе с Атаевым в атаку на мюридов. Среди мюридов и Назир, и его отец, толстый Дарбиш, и все, кого он ненавидел. Вот он настигает Назира, тот едва плетется на своей кобыле, и кричит от испуга: "Не губи меня, Абдулатип, я больше не трону твоей звезды…"
- Теперь, сынок, - прервал его мечты отец, - будешь каждый день чистить коня. Он должен блестеть как атласный.
- И поить водить, - сказал довольный Абдулатип.
- Да, утром и вечером поить надо.
- А как его зовут? - нетерпеливо спросил Абдулатип.
- Тулпар. Значит - быстрее ветра.
- Надо бы покрыть коня старым ковром, чтобы кто не сглазил, - вмешалась Издаг, - Попрошу отца, чтоб он талисман дал от сглазу. - Ее глаза из‑под тонких бровей так и сверлили Абдулатипа. "Боится, что я расскажу отцу, как прогнала меня из дома. Не бойся, я не ябеда, как ты", - подумал про себя Абдулатип.
Тут Издаг заметила на Абдулатипе новые сапоги и гимнастерку. Глаза у нее расширились, но она промолчала, очевидно решив, что Чарахма привез их сыну из города.
- Я бы не старым ковром покрыл его, - ответил Чарахма, не обратив внимания на изумленное лицо жены, - а купил бы на базаре самое красивое покрывало. Накрывал бы Тулнара, когда вел на водопой. Вот бы Дарбиш лопнул от зависти. Да жаль - денег нет.
- Вай, Чарахма! К чему это! Так и сглазить можно коня, - недовольно бросила Издаг.
- Не сглазят! Сколько бедняков с завистью смотрят на молочных коров Дарбиша да на его откормленных баранов, а он от этого не беднеет. Деньги к нему так и текут. А теперь и Дарбиш пусть позавидует. И у него нет такого коня, как мой Тулпар, - довольно потирая руки, сказал Чарахма.
"Отец Дарбиша не боится", - с гордостью подумал про себя Абдулатип, любуясь конем.
- Дарбиш - одно, а мы другое. К его богатству все давно привыкли. А наш конь всем бросится в глаза. В один момент сглазят, вспомнишь тогда мои слова. - Издаг, недовольная тем, что муж не слушает ее, ушла в дом, хлопнув дверью.
- Сглазят… Столько лет я мечтал о таком коне, и вот теперь, когда он появился у меня, я должен скрывать его от людей? Никогда! - Он подошел к коню, погладил его по спине. - Жаль, что придется на нем пахать, - грустно сказал отец.
- Пахать? - удивился Абдулатип.
- Что делать, сынок, - ведь других лошадей у нас нет, да и волов тоже. И пахать придется на нем, и урожай с поля вывозить. А жаль такого коня, - сказал он, поднимаясь на веранду.
Всю ночь Абдулатип не мог сомкнуть глаз. Лег на веранде и слушал, как Тулпар ел траву, переступая с ноги на ногу. Не спал и Горач. Время от времени он негромко лаял, глядя на Абдулатипа, словно говорил ему: "Спи, я буду хорошо стеречь Тулпара".
В чистом небе ярко горели звезды. Абдулатип смотрел на них, слушал, как журчит вода в аульской речке, недавно освободившейся ото льда, и, постепенно засыпая, уносился в мир своей мечты. Вот он верхом на Тулпаре скачет в сторону гор! Навстречу, гонимые ветром, словно буран, несутся черные тучи. Но кто это там, за ними? Да ведь это аздаха девятиголовый. Одна его голова точь–в-точь как у Назира. Изо рта изрыгается огонь, огненные волны отбрасывают Тулпара с Абдулатипом назад. И тут вдруг, словно из‑под земли, появляется мастер Нурулла, в руках у него шашка, он протягивает ее Абдулатипу: "Бери, сынок, иди на аздаху смело", - говорит он. И Абдулатип берет шашку. Красный конь его отрывается от земли и скачет по небу к аздахе. С диким ревом поднимает свои огнедышащие головы аздаха, но красный конь не боится огня. Абдулатип размахивается шашкой и рубит ту голову, которая похожа на назировскую. Раздается звук, будто разбился глиняный кувшин, и голова слетает с тела аздахи. Тут, откуда ни возьмись, появляется Горач, хватает голову и бросает в глубокое ущелье.
Абдулатип все боролся. Одну за другой отрубал головы аздахе. Вот и последняя огнедышащая голова полетела в пропасть. Абдулатип вытер шашку облаками, и она заблестела. Тут Абдулатип услышал топот копыт: к нему скакали Атаев и Сааду. Наверно, спешили на помощь. Увидев поверженного аздаху, стали поздравлять Абдулатипа. Но кто это еще с ними? Знакомый и незнакомый. Да ведь это же Асадулла. "Ты мой кровный враг?" - спрашивает его Абдулатип. "Нет, мальчик, теперь мы братья. Революция уничтожила вражду", - улыбнулся Асадулла. Он взял Абдулатипа за руку… и в этот момент от лая Горача Абдулатип проснулся. Поднял голову. Во дворе стоит Тулпар, жует сено и бьет копытом о землю. Абдулатип сунул руку под подушку, там лежала гимнастерка, Абдулатип нащупал звездочку на ней, огляделся. А где же шашка, которую подарил Нурулла? Да, она была только во сне.
В доме было тихо. Отец и Издаг еще спали. Абдулатип потянулся, встряхнул головой, на небе блестела утренняя звезда, которую в горах зовут Заграт, по имени девушки. Легенду о ней рассказывала когда‑то Абдулатипу бабушка. Жила однажды красивая девушка по имени Заграт. Отец хотел выдать ее замуж за ханского сына, а она всем сердцем любила бедного охотника. Узнала Заграт о намерении отца, стала умолять его не отдавать за нелюбимого. Но отец был неумолим. Решила тогда Заграт тайно бежать из дому в горы к любимому. Случайно узнав об этом, отец рассвирепел. Велел он дочери надеть одно лишь легкое платье и следовать за ним в горы. А на дворе стояла холодная зимняя ночь. Отец надеялся, что, испугавшись холода, дочь даст согласие выйти за выбранного им жениха. Достигли они скалы, где свистел ледяной буран, и велел отец встать дочери у этой скалы. "Будешь стоять здесь, пока не выбросишь из сердца любовь к бедняку", - сурово сказал он. "Лучше я умру, чем буду жить с нелюбимым. И ханский дворец мне не нужен", - сказала Затрат. Поднялся вдруг снежный буран. "Прощай, отец, я девушкам Аварии завещаю свою любовь", - крикнула Затрат, и тут исчезла она в снежном вихре, словно крылья вдруг унесли ее в небо. С тех пор, говорят, превратилась она в звезду, и люди назвали ту звезду именем прекрасной девушки. Появляется она на небе перед утренней зарей, когда бедный охотник выходит из дома. Увидев ее, охотник надеется на удачу, Затрат сопутствует ей. Неярко горит утренняя звезда, грустно глядя на землю. Влюбленные, говорят, просят Затрат помочь им в счастье.
Горит в небе звезда Затрат едва мерцающим огнем, словно плачет по бедному охотнику, который лежит давно где‑то в сырой земле со своей несбывшейся любовью.
А на востоке за Седло–горой уже вставала утренняя заря. Вскоре и солнце появится оттуда. Абдулатип потер слипшиеся было опять глаза. Отчего так беспокойно лает Горач, словно чует что‑то неладное. Что значит этот лай? Абдулатипу стало тревожно, он приподнялся, выглянул на улицу. На краю аула он заметил чьи‑то крадущиеся фигуры. С сеновала было плохо видно. "Волки или бандиты? - подумал Абдулатип. - Если пойдут в сторону нашего дома, разбужу отца". Горач, увидев поднявшегося Абдулатипа, еще беспокойнее заметался по двору, громко лая. "А может, это белые или красные вошли в аул? - с интересом подумал Абдулатип. - Любопытно, куда они пойдут?" Теперь мальчик хорошо видел: их было трое, крадучись, они двигались к дому Дарбиша. Абдулатип хорошо видел их папахи. Вот один, пригнувшись, перебежал от одного дома к другому и махнул рукой двум остальным. Те последовали за ним. Так, крадучись, они достигли дома Дарбиша. Во дворе у богача послышался приглушенный лай собак и вслед за этим звонки у ворот. Неизвестные вскоре скрылись за дарбпшевскими воротами. "Кто же это? - думал Абдулатип, возвращаясь к постели. - Если просто люди, то зачем они шли тайно, боясь, что их заметят, и в такое время, когда вое в ауле еще спят".
Вскоре дверь в комнате открылась, и на пороге показался отец.
- Хороший день. Хорошо будет начать пахать, - сказал он Издаг, которая еще находилась в комнате.
- Отец! А отец! - позвал Абдулатип тихо, чтобы не услышала Из–даг.
- Пора вставать, сынок, - сказал отец.
- Какие‑то трое сейчас пошли в дом к Дарбишу. Крались так, чтобы никто их не заметил.
- Воры, наверно. Украли у кого‑нибудь скот и несут этому подлецу. А ему Есе равно: свое или крадепое, лишь бы купить по дешевке.
- Воры… - у Абдулатипа пропал интерес к ранним пришельцам. Он‑то думал… вооруженные мюриды.
Заря, брызнув через Седло–гору, осветила вершину Акаро–горы. Отчетливо стали видны позеленевшие склоны, гор. Во дворах горланили петухи, слышен был скрип открывающихся окон и дверей. Люди пробуждались ото сна, выходили на веранду, перебрасывались словом с соседями. Вот из комнаты на веранду вышла с недовольным видом Издаг, крикнула Абдулатиду, чтобы убирал постель, и, прихватив охапку сена, пошла доить корову. Совершив утреннюю молитву, вышел и отец, на ходу завязывая пояс.
- Кто рано встает, тому счастье улыбается. Готовься, сынок, - на ходу бросил он Абдулатипу, направляясь в сарай посмотреть, все ли готово к севу. Чарахма любил во всем порядок. Весь инвентарь, до мелочей аккуратно сложенный, лежал в сарае, каждой лопате было предназначено свое место. Но когда кто‑нибудь приходил с просьбой дать топор или вилы, Издаг обычно отвечала: "Не знаю где это, Чарахма засунул куда‑то". Как‑то Абдулатип потихоньку от нее дал на время вилы дяде Гамзату. Обнаружив это, Издаг ничего не сказала Абдулатипу, а рассказала об этом Чарахме. Отец выпорол тогда Абдулатипа. "Не для того я деньги тратил, чтоб ты каждому оборванцу инвентарь давал", - зло сказал он.
И вот теперь Чарахма доставал из сарая все, что нужно было для сева. Абдулатип, засучив рукава, чистил коня. Сначала прошелся по крупу грубой большой щеткой, которую отец специально для этого привез из города, потом гладил бока коня рукой, пока они не заблестели. Что и говорить, ни у кого в ауле не было такого красавца. Абдулатип вскочил в седло, направляя лошадь на водопой. Со вчерашнего дня он с нетерпением ждал этого момента: проскакать на Тулпаре по всем улицам аула. Правда, он довольно часто водил лошадей на водопой, но то были чужие кони, либо приезжих в гости к отцу, либо соседей. Мальчик с ранних лет хорошо деряшлея в седле, но о своем коне еще совсем недавно он и не мечтал. Отец частенько поговаривал, что купит коня, да только долго не мог собрать денег. И вот, наконец, у них есть конь. Да еще какой!
Когда Абдулатип ловко вскочил в седло, Тулпар сначала было взвился на дыбы, бил копытами, словно предупреждал: "Смотри, не всякий может ездить на мне". Но, почувствовав на себе опытного ездока, конь успокоился и, гордо поведя головой, сорвался с места и поскакал по узкой улице. Тесные улочки не давали возможности коню перейти в галоп, он сбавил шаг и шел так плавно, ровно, словно танцуя. Абдулатип не повел его по короткому пути к водопою, а свернул на широкую улицу, где за железной оградой, выкрашенной ярко–зеленой краской, стоял большой дом из тесаного камня с огромной застекленной верандой, дом Дарбиша. У дверей веранды на подпорках висел олений череп - для отвода завистливых глаз. Абдулатип специально поехал здесь: пусть хвастливый Назар хоть раз позавидует ему, но лейивый сын Дарбиша в это время еще нежился в постели. Зато па веранде с трубкой в зубах стоял сам Дарбиш, он посыпал солью шкуру, только что снятую с ягненка. Услышав стук копыт, он повернулся, а увидев Тулпара, так и застыл, трубка чуть не выпала изо рта. Положив руки на пояс, он вышел на крыльцо, с завистью глядя на красавца коня.
- Эй, сын Чарахмы, вернись‑ка обратно. Хочу еще раз взглянуть на коня.
Абдулатип повернул коня и, ударив потихоньку ногами о бока, ускорил шаг. И Тулпар, словно поняв намерение хозяина, поскакал быстрее, словно на показ. Солнечные блики играли на его лоснящихся боках.
- Машаалах, - вырвалось у Дарбиша, он провел рукой по пышным усам. - Какого интересного кунака привез на своей спине этот красавец?
- Никакого кунака он не привозил. Это наш конь, - гордо ответил Абдулатип и пришпорил коня. Тулпар, поняв его, взял в галоп. Лишь комки глины да мелкие камешки полетели из‑под копыт, ударяясь о стенку дома Дарбиша.
- Хо, хо! - засмеялся Дарбиш. - Оборванцы, откуда вам взять коня. Скорее вы затылки свои увидите, чем такого иноходца. Да этому мелкому торгашу Чарахме всю жизнь надо деньги копить на такого коня, - крикнул он вдогонку Абдулатипу. Его смех долго стоял в ушах мальчика. "Оборванцами нас назвал, - с обидой думал он. - Ну и пусть. Тебе, проклятый Дарбиш, никогда не видеть такого коня, как наш Тулпар".
Вот, наконец, и река. Абдулатип соскочил с коня и, не торопясь, повел на водопой. Тулпар пил жадно и долго. И все, кто проходил мимо в поле, останавливались, с интересом глядя на него, и каждому Абдулатип говорил: "Это наш конь, отец купил".
Наконец Тулпар напился. Абдулатип черпал ладонями воду, лил ему на спину, на бока, мыл Тулпара. А Горач, который прибежал к реке вслед за ними, увидев, как старательно ухаживает его хозяин за лошадью, с обидой взглянул на Абдулатипа и, подбежав к реке, тоже стал пить скорее от горя, чем от жажды.
Обратно Абдулатип ехал той же дорогой, надеясь, что Назир уже во дворе и увидит Тулпара, но у Дарбиша во дворе никого не было. "Ну ничего. Не сегодня - завтра увидишь моего коня".
Отец уже ждал Абдулатипа около дома.
- Во двор не веди. Его подковать надо. Пойдем к дяде Нурулле.
Отец любовался конем, гладил его по лоснящимся бокам.
- Много денег содрал с меня его прежний хозяин. Но ничего, за него и двести туманов не жаль. Правда, сынок?
- Конечно, отец. - Абдулатип был рад, что отец так ласково говорит с ним и как равный с равным. Он непривычен был к отцовской ласке, и потому она была особенно дорога ему.
Нурулла ждал их. Он рано встал, чтобы подготовить подковы для Тулпара.
- Машаалах, машаалах, - говорил он, обходя коня. Посмотрел ему в рот. - И молодой. Дай бог, чтобы он счастье принес в твой дом, браток Чарахма. Ну‑ка, подними ему переднюю ногу. Вот так. Хороша подкова: в самый раз. Ты, Абдулатип, держи Тулпара за уздечку, да покрепче, а ты, Шамсулвара, - обратился он к сыну, - голову коня держи. Чарахма, положи‑ка левую ногу коня к себе на колени. Вот так. Давно я коней не подковывал.
Нурулла снял старую износившуюся подкову, почистил ножом, подправил ногу. Тулпар беспокойно переступал, пытаясь вырвать у Чарахмы ногу.