- Нет, неправильно рассуждаешь, Савелий Игнатьевич. Я за тобой машину на следующей неделе пришлю, отвезут в больницу и там что надо сделают.
- Хлопоты лишние… ну уж раз так, - дед снова хитровато улыбнулся. - Я хоть свою старуху напоследок укушу. Спасибо на добром слове, Ляксандр Григорьич, дальше покандыляю. Мне-то нечего делать, только лясы точить, а у тебя забот под завязку. Езжай.
Улыбаясь, Воронихин закрыл дверцу, плавно тронул машину и быстро, уверенно выехал за деревню, на полевую дорогу. Она еще не пылила и, казалось, дышала свежестью, как дышали свежестью опушенные яркой листвой березы и матово чернеющие, только что засеянные поля. Воронихин быстро взглядывал на поля, на колки, на дороги и неторопливо, все еще улыбаясь после встречи со стариком, говорил:
- Вот на таких мужиках вся здешняя земля после войны и держалась. Я тут председательствовать начинал. Думалось, им век износу не будет. А вот гляди ж ты…
Андрей не узнавал Воронихина. После разговора с Савелием Игнатьевичем первый резко, прямо на глазах изменился. Обмякло лицо, потеплели глаза, а голос, обычно пружинистый и энергичный, зазвенел раздумчиво, с едва заметным дрожанием.
- А когда вы работали здесь?
- Давно, - протянул он, - а было мне чуть за двадцать. Теперь и не верится, что было…
Впереди, на поляне между двух колков, показался полевой стан. Воронихин переключил скорость и снова, без всякого перехода, стал прежним. И прежнему ему Андрей уже не осмелился задать вопрос, который так и вертелся на языке.
Машину первого уже засекли, и местное начальство было здесь в полном составе: директор совхоза, секретарь парткома и председатель профкома - тоненькая, миловидная женщина. Рядом с директором и секретарем парткома, мужиками кряжистыми, солидными, с заметно выступающими из одинаково широких коричневых пиджаков животами, она была похожа на стройную, трепетную ветелку между двумя мощными осокорями. За ними, густо дымя после обеда самокрутками, стояли механизаторы, сеяльщики, с любопытством поглядывали на приехавшего к ним первого секретаря.
Воронихин энергичным движением руки остановил директора совхоза - "извини" - и подошел к женщине, крепко, но осторожно пожал ее тоненькую руку, приветливо заглянул в лицо.
- Здравствуйте, Нина Александровна. Как осваиваетесь с работой?
Нина Александровна чуть смутилась.
- Особо гордиться пока нечем, Александр Григорьевич.
- А первое место в районе? В этом и ваша заслуга, большая заслуга. Давайте и дальше в таком же духе.
Воронихин ласково пожал ей локоть, ободряюще кивнул и двинулся к механизаторам. Здоровался и каждого называл по имени-отчеству, у многих спрашивал про здоровье домашних и при этом жену и детей тоже называл по именам. Это нравилось. Не требовалось большой наблюдательности, чтобы заметить - механизаторы с удовольствием пожимали его крепкую руку, с радостью отвечали на вопросы, то и дело раздавался добродушный хохоток. В последнюю очередь, сухо и официально, первый поздоровался с директором совхоза и секретарем парткома. Те незаметно обменялись тревожными взглядами, догадались, что обнаружен какой-то непорядок, и скоро, вот только закончится торжественная минута, им придется за этот непорядок отчитываться. Но все произошло так быстро и незаметно, что никто, кроме них троих, ничего не понял.
Воронихин достал из машины папку и зачитал итоги районного соревнования.
- Друзья! - как всегда негромко, едва слышно, сказал он, сделав перед этим паузу, как будто хотел отделить свои слова от казенного вступления. - Первое место вы завоевали своим трудом вот на этих полях. Вы сделали все, чтобы осенью на них вырос хороший урожай. - Голос постепенно поднялся и зазвенел. - За ваш труд, за вашу совесть перед пашней низкий вам поклон. Земной поклон!
Воронихин неожиданно сделал шаг вперед и склонил голову.
Нет, что ни говори, а умел он удивить нестандартностью, умел сразу расположить людей к себе. И ведь сказал-то простые слова, а как глядели на него все, кто стоял сейчас на полевом стане!
- А теперь вас слушаю. - Воронихин вплотную подошел к механизаторам. - Давайте за жизнь - что кого тревожит.
Мужики смущенно переглянулись.
- Вроде все нормально. Только вот… мелочь, правда, неудобно.
- Мелочей в нашем деле, Василий, нет. Говори. Пожилой мужик с широким лицом сдвинул на лоб промасленную фуражку, поскреб затылок сильными короткими пальцами, оглянулся на товарищей, словно ища поддержки, и негромко начал:
- Папирос у нас нет, беда прямо. Махорку вот тянем. Курить оно, конечно, вредно, но если уж не отвык…
- Разрешите, Александр Григорьевич, несколько слов, - смущаясь, вмещалась Нина Александровна. - Тут речь не только о папиросах. Перед посевной я сама ездила в райпо, составляли график выезда автолавок. Ни одной не было за посевную! Ни у механизаторов, ни у животноводов. А на бумаге график, между прочим, выполняется. Ездят автолавки только в те хозяйства, которые поближе. Да в райцентре торгуют. А рейсы пишут на наш счет. Такое вот обслуживание. И с быткомбинатом то же самое.
- Понятно. - Воронихин ободряюще посмотрел на Нину Александровну. - Разберемся. В самое ближайшее время. Будьте спокойны. Еще вопросы есть? Нет?.. Андрей Егорович, тебе тут, видно, побеседовать надо, останься, а я пока с товарищами проеду и потом вас заберу.
Воронихин пригласил директора и парторга в свою машину. Вернулись они примерно через час. Директор и парторг были красными, как после бани. Воронихин им сухо кивнул, не вылезая из машины.
По дороге, очевидно помня о разговоре на полевом стане, Воронихин наставлял Андрея:
- Обязательно упомяни об обслуживании. Обязательно. Это же черт знает что!
Андрей не удержался:
- Александр Григорьевич, можно вам задать один вопрос?
- Хоть два.
- Понимаете, я никак не могу разобраться…
Он хотел говорить спокойно и обстоятельно, но это у него не получалось. Голос рвался, и, уже не осторожничая, Андрей открытым текстом выкладывал все, что у него наболело на душе за последнее время, - свое недоумение, свою злость. Ведь получается так, что Козырин практически неуязвим. История с машинами, проданными налево, сошла ему с рук, торговля по запискам не прекратилась. А совсем недавно Андрей выяснил, что Козырин еще и скупает песцовые шкурки, расплачиваясь со звероводами дефицитом. Зачем ему столько шкурок? Значит, опять какие-то темные дела? Но важны в конечном счете не сами шкурки и не машины, главное в другом - все это делается почти явно, а иногда даже и демонстрируется. Взять тот же особняк… Козырину, занятому своими делами, уже некогда руководить райпо, поэтому и обслуживание механизаторов на поле организовано из рук вон… И последнее: глядя на Козырина, на его "красивую" жизнь, люди начинают думать, что сейчас так и надо жить. Рождается недоверие, точнее - безверие…
Воронихин молча, внимательно слушал. Когда Андрей закончил, неожиданно спросил:
- Видел вчера фильм по телевизору?
- Смотрел. А при чем здесь?..
- Помнишь, появился секретарь райкома и всю беду за один день развел руками? Вот в этом и заключается главная ошибка. Ты тоже снизу вверх смотришь и думаешь, что я всемогущий бог. Если бы все мгновенно делалось по нашему желанию… Да, в некоторых вещах Козырин, конечно, хватил лишку, и мы с него за это спросим, но идеальных людей нет. А я смотрю еще и с другой стороны и вижу, что таких работящих мужиков, как он, у нас мало. И если мы его уберем, заменить будет некем. Это жизнь, Андрей Егорович, а в ней не только белое и черное, но и полутона есть.
А ведь Козырин именно на это и рассчитывает, вдруг осенило Андрея, рассчитывает, что слегка пожурят за недостатки, а самую суть, корень - не тронут. А недостатки… У кого их в работе нет? И можно спокойно жить дальше так, как ему хочется, - на широкую ногу, радуясь, что взял власть над многими людьми, а со временем возьмет еще больше. И будет эта привычка - хватать все под себя - расти и шириться, влезать корнями в почву, как растет и влезает корнями вглубь цепкое крапивное семя, залавливая брошенную, неухоженную землю. Крапива быстрее всего растет там, где земля находится в запустении. Но ведь души, как и земля, не могут быть в запустении! Не должно в них падать и прорастать крапивное семя!
- Согласен со мной? - спросил Воронихин. Андрей покраснел, смешался от неожиданного и прямого вопроса, но врать он не умел.
- Нет.
18
Крутояровский район Воронихин принял в середине шестидесятых годов. Дела в районе были из рук вон. В области так и говорили - Крутоярово под яр скатилось. К этому времени уже немолодой Воронихин досыта наелся несладкого хлеба председателя колхоза, бил крепко помят жизнью и хорошо понимал, что поднять район будет непросто.
На третий день после пленума райкома партии, на котором его избрали первым, Воронихин рано утром выехал из Крутоярова на стареньком "газике" своего предшественника. В райкоме предупредил, что вернется только через двое суток и что связь будет держать по телефону. Он мотался по разбитым полевым дорогам, был на фермах и в мастерских, разговаривал с людьми. И чем больше ездил, чем больше разговаривал, тем сильнее мрачнел. Из той долгой и невеселой поездки, из многих разговоров ему почему-то больше всего запомнилась одна поучительная история. Он ее и сейчас помнит во всех подробностях.
Машин на уборке, как всегда, не хватало, зерно лежало на току и могло загореться. Его надо было срочно вывезти на элеватор. Колхоз как раз находился возле бойкой дороги, которая вела в соседний район, и по ней к элеватору густо шли машины. Потеряв надежду выбить дополнительный транспорт, председатель взял в колхозной кассе деньги - все сотни пятерками - и вышел на дорогу. Останавливал пустую машину, идущую в соседний район (своих ближних соседей обижать побаивался), давал шоферу пятерку, и тот сворачивал на колхозный ток, грузился зерном и ехал на элеватор. К вечеру весь хлеб вывезли.
Тем председателем был Панюшкин.
Есть в этой истории, думал Воронихин, свой смысл и своя логика.
Вернувшись из поездки по району, он заперся в своем кабинете и обложился личными делами районной "кадры", хотя большой нужды в этом не было - он почти всех знал. Составил длинный список и против каждой фамилии рисовал плюс или минус. Плюсов было мало. Да, с такой "кадрой" район не поднимешь, пришел к жесткому, но верному выводу. Людей надо было воспитывать и растить, но на это требовалось время, а за дела с него спрашивали уже сегодня: район проваливал план по молоку, не выполнил по хлебу, и даже леспромхоз, который всегда выручал, отставал.
И опять Воронихину, сидящему в своем кабинете над списком, вспоминался Панюшкин, вышедший с деньгами на дорогу.
Нужны были крутые, деловые мужики. А такие по объявлению не приходят. И Воронихин искал. Строил для них дома, давал квартиры, сам ездил в город уговаривать жен, не желающих переезжать в райцентр или в деревню. Он все делал для того, чтобы вытащить район из прорыва. Не знал ни дня, ни ночи, ни отпусков, ни выходных и того же требовал от других. Каждый центнер хлеба, каждый центнер молока, каждое успешное строительство он принимал как победу. Тащил и тащил свой тяжелый воз по трудной, ухабистой дороге от одного столбика до другого, и ему некогда было смотреть по сторонам.
А посмотреть в это время стоило. Уже через несколько лет зазвенели первые звоночки предупреждений, правда не очень громко, и Воронихин их не услышал.
Проворовался Панюшкин. Одним из первых в районе он затащил в свой колхоз шабашников, за лето они "состряпали" на центральной усадьбе два жилых дома, и председатель расплатился с ними звонкой монетой. При дележке не забыл и себя. Была ревизия. Воронихин вызвал Панюшкина и устроил такой разнос, что от того летели пух и перья. Но отпустил живым. А результаты ревизии замял.
Через год после этой истории в одном из совхозов обнаружили "подпольное" стадо. В обиходе так и говорили - подпольное. Числилось на ферме сто восемь коров, а на самом деле их было больше. "Лишние" - коровы ни по каким документам не проходили, а молоко, полученное от них, вроде бы получали от "законного" стада. Таким образом вытягивали показательную цифру.
Стадо обнаружили в самый неподходящий момент - району вот-вот, по всем расчетам, должны были присудить первое место в области по животноводству. И снова от директора совхоза в кабинете Воронихина летели пух и перья, но директор, как и Панюшкин, отделался испугом, а дело с подпольным стадом замяли, спустили на тормозах. Зато район занял первое место в области, и Воронихин, умело пользуясь этим, под шумок выбивал стройматериалы, новую технику. Для пользы дела, считал он, можно пойти и на некоторый обман. Нужны, позарез нужны результат, победа, которые давали право на оправдание самого себя и тех людей, чьи не совсем благовидные дела он хранил в своей памяти, как в несгораемом сейфе. И эти люди знали: Воронихин может простить многое, скрыть от других, сделать вид, что забыл, но никогда не простит и не забудет одного - недостигнутого результата и победы.
Район шел в гору. И в какой-то момент на этом подъеме Воронихин окончательно уверовал, что путь, избранный им для подъема, - единственно верный. А жизнь переубеждать его не спешила. В жизни, наступившей в это время, как успел убедиться проницательный Воронихин, все больше утверждался принцип: товар надо показывать лицом, красиво. И при этом обязательно уметь красиво говорить. Он научился и показывать и говорить. Этому же учил людей, которые находились под его началом.
Козырин был из их числа.
Но с недавних пор Козырин перестал оглядываться, как другие, на первого и вырывался из-под воронихинской руки. Не советуясь, приглашал в район нужных ему людей, устраивал им приемы, а отдачи от этих приемов - стройматериалов, труб или железа (да мало ли что нужно в районном хозяйстве!) - не было. Значит, Козырни проворачивал эти встречи для самого себя и не считал нужным ставить в известность первого. И это чувствовалось во всем, бросалось в глаза. Пора ставить на место - решил Воронихин.
И отдал распоряжение Рубанову готовить вопрос по райпо на бюро.
Через неделю Рубанов положил ему на стол справку, а еще через день позвонил Козырин и попросил принять. Воронихин назначил время.
Козырин появился минута в минуту, свежий, отутюженный и спокойный. Он был уверен в себе. Уверенность проскальзывала в каждом слове и жесте. Воронихин неожиданно для себя обнаружил, что его посетитель стоит с ним на равных, не поднимает голову, как другие, чтобы посмотреть снизу вверх. Это его неприятно удивило.
Козырин говорил о том, что Рубанов, готовя справку, ушел в сторону от дела. Он, Козырин, готов отвечать за недостатки в работе, в частности, за плохое обслуживание механизаторов, кстати сказать, положение поправлено. А второй секретарь, вместо данных по этому вопросу, готовит чуть ли не персональное дело о так называемом использовании служебного положения в личных целях. Козырин сделал слегка удивленное лицо, когда говорил эту казенную фразу.
Воронихин невольно отметил козыринскую проницательность - в справке, лежащей сейчас перед ним на столе, говорилось именно об этом: об использовании служебного положения в личных целях. Оставаясь спокойным и даже чуть улыбаясь, он смотрел на холеное, спокойное лицо Козырина, а представлялась ему квашня на деревенской печке - такое вот странное сравнение пришло в голову. Поставила хозяйка тесто, засунула кадушку на теплые кирпичи и закрутилась, забыла. Вспомнила, кинулась, а тесто уже через край лезет, она его в кадушку, а оно - между пальцев - обратно. Лезет и лезет, без удержу.
А Козырин продолжал говорить. Обстоятельно доказывал, что он не желает быть козлом отпущения и отдуваться в одиночку, раз уж собрались его выворачивать наизнанку. Предлагал вспомнить совсем недавние факты: чем расплачивались со строителями оросительной системы, чем расплачивались с шефами за листовое железо, чем расплачивались… Тут он сделал паузу, давая понять, что перечислять может очень долго. Пояснять дальше - что он для этих людей настежь распахивал двери склада по указанию Воронихина - не стал. Считал, что все остальное понятно без слов.
Да, вырывался Петр Сергеевич из-под руки первого, был в полной уверенности, что Воронихин не сможет его поставить на место. Слишком многое их теперь связывало. И если бы Александр Григорьевич умел читать мысли, он бы узнал, что его посетитель, сидя перед ним в эту минуту, нашел удачное сравнение - они, как альпинисты, связаны прочной веревкой, и если один начнет падать, второму надо скрипеть зубами, но удерживать, чтобы не рухнуть вниз самому. Сравнение Козырину очень понравилось, и под его аккуратно подстриженными усами появилась улыбка.
До сих пор таких слов, какие скачал сейчас Козырин, в этом кабинете не говорилось. Подразумевалось - само собой, но чтобы вслух - никогда. Воронихин видел своего посетителя насквозь, явно читал его мысли и метался между крайностями, пытаясь найти середину. И нашел. Решил убить двух зайцев: припугнуть на бюро Козырина, чтобы тот не зарывался, и одновременно замять все это некстати разгоравшееся дело. И волки будут сыты, и овцы целы.
- Петр Сергеевич, условия здесь ставлю я, а не вы. Прошу уяснить. И недостатки в вопросах торговли, на которые вам укажут, вы должны будете устранить в самое ближайшее время. Контролировать буду лично. Это первое. Второе. Слишком много сигналов о том, что вы нескромно живете. Больше говорить не буду. Предупреждаю. Если не прекратите, на следующем бюро будем слушать уже не о работе, а о вас лично.
Козырин его понял. Сухо попрощался и вышел. "Я не Кижеватов, - думал он, спускаясь по лестнице. - Голыми руками меня не схватишь, обожжешься. Кое-чему научился…"