В настежь распахнутое окно залетал ветерок, пахнущий отцветающей сиренью, шевелил длинную белую занавеску, она покачивалась и упруго выгибалась, легко, едва ощутимо касаясь лица Козырина. Он смотрел через занавеску на центральную крутояровскую улицу и ждал, когда на узком тротуарчике, обсаженном с обеих сторон тополями, появится высокая стройная фигура директора универмага Мартыновой. Вот сейчас она величаво выплывет из-за дальнего тополя и, твердо, решительно шагая, так, что стук каблуков по асфальту услышится даже здесь, в кабинете, пройдет мимо раскрытого настежь окна, торжественно пронесет горделиво поднятую голову с высокой прической. Козырин приготовился увидеть знакомую картину, но, когда показалась Мартынова, он вздрогнул от удивления. Мартынова почти бежала, то и дело оглядываясь назад, прическа сбилась набок, а под глазами темнели разводы подмокшей туши.
"Дура! Мокрая курица! Тьфу!" - ругнулся про себя Козырин и, захлопнув створки, отошел от окна.
Мартынова совсем потеряла голову, но у нее еще хватило ума плотно закрыть за собой дверь кабинета и только после этого негромко взвыть:
- Петр Сергеич, беда!
- Вот вода в графине, садись попей. Пей, пей. А теперь подойди к зеркалу и приведи себя в порядок. Высморкаться не забудь.
И снова у него появилось желание достать белый отглаженный платок и старательно вытереть руки, каждый палец в отдельности.
Кое-как Мартынова поправила прическу, вытерла тушь под глазами и села сбоку стола, стараясь держать себя в руках, но голос дрожал и пресекался.
- Петр Сергеич…
- Это я уже слышал. Короче.
- В ювелирном отделе… Ну, как у нас договоренность была по золоту…
Пришел из редакции… этот, в очках, Рябушкин. И сразу - дайте документы.
Девочка растерялась, расплакалась, ну и сказала, что мы золото… перед наценкой… и теперь… В общем, заставил ее объяснительную написать, забрал и ушел.
- А ты где была?
- Я? В кабинете была.
- Тупица. Ты должна была стоять у отдела.
- Что нам теперь будет?
- Это от тебя зависит. Золото убрали?
- Убрали сразу же.
- Иди на место. Ничего не случилось. Поняла? Продавщица должна молчать, как рыбешка. Все.
Мартынова ушла. Козырин молча сидел за столом, пощипывая аккуратно подстриженные усы и сводя над переносицей брови. Думал.
…Домой Рябушкин всегда ходил через сосновый лесок, чтоб хорошенько подышать после работы свежим воздухом. Ходьба обычно его успокаивала, вызывала неспешные мысли. Но сегодня старый порядок был нарушен. Рябушкин торопился, едва не бежал, напружиненный, возбужденный, еще не веря нежданно свалившейся на него удаче.
В универмаг он зашел совершенно случайно. Впрочем, он давно искал такую случайность и верил, что в конце концов найдет ее. Проходя мимо ювелирного отдела, из чистого любопытства глянул на застекленный прилавок.
Давно уже обещал жене сделать подарок - купить какое-нибудь кольцо. Но жена, а она работала в районном финансовом отделе, говорила, что после наценки давно не поступало золота. Разговор происходил вчера вечером, а сегодня, глянув на прилавок, он увидел там кольца и перстни на разный вкус. Как хорошая охотничья собака, почуяв добычу и боясь спугнуть ее, Рябушкин вышел из универмага, позвонил жене - нет, поступления золота не было, если бы было, она бы знала. Тогда откуда появилось? По всей вероятности, было куплено раньше, а после наценки его снова выложили на прилавок. Торгуют, а деньги, уже с процентами, кладут себе в карман. Кассового аппарата в универмаге нет, деньги берет продавщица. Как проверить? Очень просто: если золото продается законным путем, должны быть документы, а если незаконно… Рябушкин вернулся в универмаг. Документов, как он и ожидал, не оказалось…
Напугать молоденькую продавщицу удостоверением и взять с нее объяснительную было делом нескольких минут. Теперь Рябушкин предвкушал тот момент, когда встретится с Козыриным.
Тропинка в последний раз мелькнула на опушке между раскидистыми соснами и выскочила на дорогу, потерялась на ней, а снова обозначилась только перед воротами рябушкинского дома, серой строчкой прошивая густую зеленую траву. На непримятой траве, в цвет, стояла зеленая "Волга". Рябушкин беззвучно ахнул и прибавил шагу. Он хорошо знал, что "Волга" принадлежит Козырину.
Хозяин сидел за рулем, полузакрыв глаза. Рябушкин подошел, остановился. Козырин спокойно открыл глаза, спокойно посмотрел на него, неторопливо вышел из машины, потянулся.
- Здравствуй, друг сердешный, как самочувствие?
- Почти прекрасное, Петр Сергеевич.
- А-а, ну как же! Как же. На такое дело напал, прямо на золотую жилу. Руки чешутся? Да?
- И давно уже. Вам об этом хорошо известно, Петр Сергеевич. Особенно после одного телефонного разговора. - Рябушкин не удержался и открыто улыбнулся.
- Реванш? Ну что, товарищ Рябушкин, давай напрямую. Как я понимаю, объяснительная тебе нужна не для законности, а для того, чтобы ее повыгодней мне продать. Какая цена? Что ты хочешь купить у меня? Машину, барахло какое?
Рябушкин рассмеялся ему прямо в лицо:
- Ваша профессия, Петр Сергеевич, сказывается во всем. Но вы не учли одного - барахло мне не нужно. Я к нему равнодушен, как к средствам передвижения. А получить хочу моральное удовлетворение.
- Слушай, давай попроще.
Вот она, долгожданная минута! Козырин приехал на переговоры и теперь уже ре будет отчитывать Рябушкина, как тогда, по телефону, он теперь уже в зависимости от него. И придет время, Козырин полностью, живой и тепленький, окажется в цепких Рябушкинских руках. "И уж тогда мы развернемся, - думал о себе Рябушкин во множественном числе. - Уж тогда мы повластвуем всласть!"
Вслух он, однако, сказал:
- Что ж, давайте попроще. Я могу молчать, но могу и говорить. И то и другое зависит от вас. Еще проще - от вашего благоразумия. Давать расшифровку не нахожу нужным - сами понимаете.
- Ну, жук! - Козырин потерял свое обычное спокойствие и даже слегка выпучил глаза. - Ну, жук навозный! - закончил уже с восхищением.
Рябушкин поправлял очки, вздрагивал плечами, ждал. Он ждал, что Козырин скажет дальше. Тот неторопливо открыл дверцу машины, так же неторопливо сел на сиденье, включил мотор и только потом повернулся:
- Я думаю, что контакт мы нащупали. А подробнее поговорим в ближайшее время. Объяснительную только не потеряй. Я за это время чуть подумаю. Водится за мной такая слабость - раздумывать на досуге.
"Волга" лихо развернулась на зеленой траве и выехала на дорогу, подняв жидкую ленту пыли. Рябушкин проводил машину веселым взглядом.
26
Разбирая записи в своем блокноте и расставляя по местам сведения, которые узнал за это время о Козырине, Андрей задержался в редакции до вечера. Газета в этот день не выходила, все уже давно разошлись по домам, и тишину нарушал лишь глухой гул печатной машины на первом этаже. В прокаленном за день кабинете стояла липкая жара. Андрей сидел за столом, расстегнув на рубахе все пуговицы. Как от липкой жары, задыхался он от своих мыслей. Выстраивал добытые сведения в одну цепочку, и ему становилось ясно, что Козырин не родился некоронованным королем Крутояровского района, он им стал за время своей работы. Стал с помощью Воронихина.
То, что Андрей узнал о Козырине за эти дни, не давало покоя. В иные минуты ему даже хотелось бросить свой блокнот, бросить ручку - пойти, взять Козырина за грудки и просто-напросто вытряхнуть из него душу. Постепенно накапливаясь, глухая ненависть захлестывала его сейчас с головой. Теперь он понимал, откуда она, эта безудержная ненависть. Козырин мешал ему жить, мешал верить в то, во что он, Андрей, всегда верил.
Занятый невеселыми мыслями, он не расслышал шагов, в коридоре и, когда открылась дверь кабинета, вздрогнул от неожиданности. На пороге стоял Рябушкин. Передергивал худенькими плечами под тонкой белой рубашкой. Молча, без обычной своей говорливости. Это удивляло и настораживало. Уселся за свой стол и вдруг тихим, почти неслышным и потому совсем непохожим голосом произнес:
- Брось, Андрюша. Я тебя прошу - брось. Жалко ведь, свернешь шею.
- Ты о чем, Рябушкин?
- О статье, которую ты задумал. Не делай вид, я не мальчик и кое-что понимаю в людях. Ты себе свернешь шею.
- А какого квасу ты пришел меня отговаривать? На тебя не похоже, Рябушкин.
- Жалко, вот и хочу отговорить.
Рябушкин боролся сам с собой. Задавал один и тот же вопрос: "Может, не надо?" И не мог на него ответить. Откажись сейчас Андрей, послушайся его, и Рябушкин бы успокоился. Но теперь он догадывался, что Андрей не откажется. Еще раз спросил:
- Значит, писать будешь?
- Буду.
- Тогда делаю тебе широкий жест, продаю с потрохами Козырина. Вот объяснительная продавщицы. Все железно, можешь сходить проверить.
Андрей прочитал расписку на листке, вырванном из тетрадки в клеточку, и поднял глаза на Рябушкина. Ему даже и в голосу не пришло усомниться, потому что хорошо знал - в таких делах Рябушкин непревзойденный специалист.
- Выходит, Козырин и до такого докатился.
- Там прямо сказано. Дарю тебе, Андрюша, сей факт на благо восстановления справедливости. Пользуйся. Перепиши, а расписку мне отдай.
Пойду завтра в милицию сдам.
У Андрея возникла было смутная настороженность, но он тут же от нее отмахнулся…
По дороге домой Рябушкин свернул с тропинки, ушел в глубь соснового бора и там сел под первым попавшимся деревом. Снял очки и, прищурив близорукие глаза, долго оглядывался вокруг и мысленно говорил себе: "Иди назад, скажи ему. Ведь парень ни при чем. Иди". А через несколько минут: "Ничего, пусть набьет шишку. Пусть разлетятся в осколки розовые стеклышки. Нет, братец, я посмотрю, как ты, чистенький, после этого запоешь. Погляжу, какие слова тогда из тебя полезут. Не надо было торопиться называть меня сволочью".
Рябушкин еще долго сидел под сосной, но больше уже ни о чем не думал. Запрокинув голову, он смотрел вверх, где медленно темнел в проеме верхушек маленький кусочек неба. Рябушкину показалось, что не так уж он далеко, этот кусочек неба, он рядом, надо только набраться терпения и подождать, когда он станет еще ближе.
На следующий день Рябушкин встретился с Козыриным и отдал ему расписку.
Статью Андрей закончил писать в среду. В четверг еще правил. А в пятницу, уже под вечер, из больницы позвонил Савватеев, спросил, как идут дела. Узнав, что статья готова, велел Андрею никуда не отлучаться, пообещал, что скоро подойдет в редакцию.
В пятницу сдавали завтрашнюю газету. По номеру дежурил Косихин, а за редактора по-прежнему оставался Травников. Полосы он обычно читал подолгу и так разрисовывал их поправками, что корректор, линотипист и верстальщик не уставали поминать его "добрым и тихим словом".
По центральной улице прокатил последний автобус, сейчас он сделает круг, вернется и пойдет на Веселый поселок. Владимир Семенович живет в этом поселке и уезжает обычно на последнем автобусе. Сегодня он тоже своего распорядка не нарушил: стукнула дверь соседнего кабинета, забрякал ключ, вставляемый в гнездо, - Травников единственный в редакции, кто запирает дверь на ключ. Слышно было, как он обратился к Косихину:
- Полосы я вычитал, вы газету подпишите, на автобус опаздываю.
Андрей сидел в своем кабинете, ничего не делал, бесцельно смотрел в окно и напевал идиотски-глупый куплетик, с утра не выходивший из головы:
Была бы шляпа,
Пальто из драпа,
А остальное - ерунда…
Савватеева все не было. Андрей уже забеспокоился и стал поглядывать на часы, когда раздался звонок.
- Андрюха, тут история, кастеляншу, или как она называется, найти не могут. Не пойду же в пижаме… Короче, забирай статью и дуй ко мне.
Павел Павлович ждал его там же, на старом деревянном диванчике, на котором они сидели несколько дней назад. Спасаясь от жары, не отпускавшей и к вечеру, он снял застиранную больничную пижаму и сидел в одной майке, подставив закатному солнцу незагорелое левое плечо, изуродованное старым рваным шрамом. Андрей увидел этот шрам в первый раз. Савватеев перехватил его взгляд, недовольно дернул плечом.
- Давай сюда свое произведение. Садись вот с этой стороны.
Прочитав, Савватеев аккуратно сложил страницы, подравнял их, осторожно подержал в руках, думая о чем-то своем. Тряхнул головой.
- Авторучка есть? На первой странице, в правом верхнем углу, где обычно пишут "в печать", Савватеев поставил три своих закорючки, а в скобках, уже печатными буквами, четко и ясно вывел: "П. Савватеев".
- Держи. Кто сегодня в редакции дежурит? Косихин? А Травников где? О, деятель, опять на автобус опаздывает! Ладно. Значит, так, набирайте и ставьте на четвертую полосу.
Андрей удивился - зачем нужна такая спешка? Савватеев невесело вздохнул:
- Вот что значит молодость! Для меня, Андрей, теперь каждый день на счету, стараюсь успеть. Понимаешь? Ну, двигай.
Косихин, открыв настежь окна своего кабинета, дожидался, когда принесут полосы, и, коротая время, играл сам с собой в шахматы. Андрей без разговоров отодвинул в сторону доску и положил перед ним подписанную Савватеевым статью.
- Пожар? - как всегда невозмутимо спросил Косихин.
- Хуже. Читай.
Косихин спокойно прочитал, перевернул последнюю страницу и опередил Андрея:
- Объяснять не надо. Все понял. Бери банки в типографии и дуй за молоком.
- За каким молоком?
- За коровьим. Пока наберем, пока переверстаем - магазин к тому времени закроется, бабы типографские знаешь какой шум поднимут. У них ведь ребятишки. Понял? Беги, я тут кое-что почищу.
Нет, его ничем нельзя было удивить, этого Косихина!
Женщины в типографии сначала пошумели, поворчали, но деньги и банки Андрею все-таки дали. Нагруженный, как молочник, он скоро вернулся.
Линотипистки, разделив статью пополам, уже набирали ее. Постукивали отлитые строчки, выстраиваясь одна за другой. Чем дальше набирали линотипистки, тем молчаливей и сосредоточенней они становились.
На четвертой полосе сделали переверстку и поставили статью. Скоро внешний разворот был подписан, и загудела печатная машина, заставляя подрагивать крепкий пол типографии. Ее тяжелым вздохам вторил тонкий стакан, позвякивая на горлышке графина с водой.
Андрей с Косихиным вышли из редакции.
- Пока, - Косихин подал руку. - Поздненько, черт возьми, просплю завтра на рыбалку.
27
До чего же они короткие, летние ночи, - как тихий вздох. Не успеет темнота дождаться, когда на западе иссякнет свет вечерней зари, не успеет улечься на землю, как с востока ее уже тревожит утренний свет. В такие короткие ночи не спится, о многом думается, рождаются в душе особые слова и хочется говорить их искренне, не таясь.
Волосы Веры, рассыпанные на подушке, пахли особым, родным запахом, то ли духами, то ли травой… Андрей зарывался в них лицом, дышал спокойней, тревога отступала. Неясные тени неслышно бродили по комнате. У них тоже был домашний, родной запах. Рука, тонкая рука с тонкими пальцами касается невесомо, тепло, как может касаться только солнечный луч. И голос, тихий, спокойный голос:
- Что ни случится, я с тобой рядом.
- Могут быть крупные неприятности.
- Мы их разделим на двоих, я всегда буду любить тебя и всегда буду брать половину твоей ноши. Придвинься ко мне ближе, положи голову вот сюда, успокойся, усни. Я рядом с тобой, всегда с тобой. Усни, мой хороший, я верю в тебя.
Как чудно пахнут волосы, как тепла и невесома рука, как прекрасно знать, что ты не один в этом сложном мире, как хорошо, что чья-то верная слабость придает тебе мужества. Мужества, которое так необходимо, без которого нельзя жить.
Тени неслышно уходят, а окна впускают в комнату пока еще неяркий тихий свет. Он ложится плавно и трепетно. Новый наступающий день не пугает. Этот день и следующие за ним будут трудными, но их не надо бояться, надо просто знать, какими они будут трудными, и смело встречать их.
Статья называлась так: "Хозяин жизни?". Она разорвалась в Крутояровском районе, как бомба. Ее читали и говорили о ней везде, газету, в которой она была напечатана, не выбрасывали, хранили. В семьях на работе, на лавочках возле домов люди яростно спорили, и лишь одно мнение в этих спорах было единым: наконец-то сказали правду о том, о чем все давно знали.