А ливень все полоскал, точно в громадной плотине открылись разом все водосливные шандоры. Стало еще темнее. Запах леса сгустился, отяжелел… Максим погладил ладонью спину и плечи. Лидии, проверяя, не очень ли она промокла… Но она ни одним движением не отзывалась на это. Боязнь грозы сковала ее тело до бесчувствия. Оно сжалось в комок и словно оледенело. И вдруг слепящий розоватый огонь полыхнул под самой елью, и Максиму почудилось, что воздух на мгновение зашипел, как масло на раскаленной сковородке, и стал горячим. Вслед за этим раздался сухой, оглушительный треск ель дрогнула и как будто зашаталась.
Лидия по-детски вскрикнула и упала на игольчатый настил, закрыв лицо руками. Но Максим не услышал этого крика. Он на время оглох и не сразу пришел в себя. В ушах его тоненько звенело. Пожалуй, он даже испугаться не успел. Наконец он опомнился, вскочил и поднял Лидию. Она дрожала и была бледна.
- Что это? - едва пошевелил Максим губами.
Она не ответила и метнулась из-под ели, оставив в его руках мокрый пиджак.
Максим, теперь уже и сам не на шутку напуганный, кинулся вслед за нею. Сквозь плотную завесу ливня при вспышках молний он видел, как она убегала по извилистой, залитой водой тропинке. Он догнал ее, схватил за руку.
- Лидуша, милая, не бойся, - это где-то в стороне ударило, - запыхавшись, вымолвил он.
Дождь продолжал лить, но гром громыхал все реже и глуше, гроза уходила на юг. Максим и Лидия вновь забежали под дерево, но от дождя это не спасало: вода лилась сверху потоками. Зубы Лидии стучали, плечи вздрагивали. Ее платье промокло, сквозь тонкую ткань светилось розовое тело. Она пришла наконец в себя, протянула руку, показывая в сторону той чащи, где они недавно укрывались. Только теперь Максим заметил тонкий синеватый дымок, застилавший его.
- Гляди, - сказала Лидия. - Ты видишь? Ель, что рядом с нашей… Вон же, вон - гляди…
И Максим в мутном дождевом сумраке увидел расщепленное, обугленное и дымящееся дерево. Вся его крона почернела и светилась тускло, как гнилушка, а верхушка горела ярко, будто свеча.
- От нас совсем недалеко ударило. Уйдем отсюда. Теперь все равно нигде не спрячешься, - не попадая зуб на зуб, сказала Лидия.
Взявшись за руки, они побежали… Когда добрались до опушки, дождь совсем ослабел, небо посветлело. Но тут раскрылось перед ними ужасное зрелище: внизу, на склоне лога, неестественно ярким, голубоватым пламенем пылал телятник. Дым стлался низко над землей, вползал в лесистый овраг. От деревни и от поселка к месту пожара сбегались люди, мчался грузовик, за ним, что-то крича, скакал верховой. Люди, точно муравьи, сновали вокруг невзрачного на вид строения. Слышался глухой рев телят.
Лидия остановилась, приложив руки к груди. В расширенных глазах ее застыли ужас, удивление. Максим испугался - так побелело ее лицо.
- Скорей! Скорей! - вскрикивала она, хватая Максима за руки, - Я знаю - телят загнали туда… На время, пока подготовят летнее стойло. Бежим спасать.
Максим придержал ее руку:
- Лида, зачем тебе это нужно? Мы промокли насквозь… Не лучше ли нам вернуться домой и обсушиться? Ну что за бессмыслица? Ведь мы все равно ничем не сможем помочь.
Она обернулась к нему, сказала, задыхаясь:
- Почему не сможем? Эх, ты! Иди, сушись! Иди!
Струйки воды стекали по ее лицу, и Максим с удивлением заметил: вокруг ее чуть вздернутого носа более заметными стали мелкие, как пылинки, веснушки - дождь точно промыл их.
Когда они подбежали к пылающему телятнику, из поселка примчались две пожарные машины. Пожарники быстро прилаживали к местной артезианской скважине, питавшей автопоилки, длинный пожарный рукав. Не прошло и трех минут, как водяная струя с пронзительным шипением ударила из брандспойта по пламени. Часть кровли уже сгорела, часть растащили баграми. Несколько пожарников с огнетушителями уже лазали по самой кромке стены и направляли белопенные струи в быстро разрастающиеся очаги огня.
Крутом бегали люди, чихали, кашляли. Многие прибежали с ведрами, лопатами, вилами и граблями. Ребята и девушки - откуда их набралось столько? - образовали цепочку и, поливая друг друга водой из ведер, с гиканьем ныряли в раскрытые двери телятника, исчезали в клубах едкого дыма и через несколько минут выводили оттуда, а некоторые на руках выносили тоскливо мычащих телят. Шерсть на них дымилась.
Смельчаков тут же окатывали водой, и они вновь бросались в телятник.
Потом Максим узнал: это были экскурсанты из Москвы. Они расположились где-то поблизости и первыми прибежали тушить пожар.
Максим ощутил удушливый запах горелой шерсти.
Вокруг, ломая руки, ахали женщины, мужчины покрикивали на нерасторопных. Совершенно растерявшийся пожилой лысый мужчина стоял на самой верхушке пожарной лестницы и хриплым голосом отдавал приказания:
- Растаскивай ту связь! Выводи!
- Егор Антипович! Председатель! - гневно кричали ему снизу женщины. - За телят с тебя спрос! Ты бы еще коров из лагеря загнал…
- Горит-то как! И всегда после молоньи вот так, - услышал Максим позади старческий голос. - И скажи на милость: только теляток загнали - тут она и ахнула.
Максим оглянулся и встретил взгляд еще крепкого на вид старика.
- Эх! Машина плохо качает. Воды маловато, - огорченно проговорил старик.
- Филипп Петрович! Филя! - окликнул старика знакомый женский голос. - Не суйся хоть ты в огонь.
Максим обернулся и увидел Феклу Ивановну. Она прибежала в чем была - босая, на плечах ее уже успела взмокнуть какая-то наспех накинутая дерюжка. Доброе лицо ее исказили страх и тревога. Максиму показалось, она взглянула на него с неприязнью.
- И вы тут? А где же Лидуша? - спросила она и оглядела его измятый, облепленный глинистой грязью костюм.
Максим растерянно озирался. Как только они прибежали сюда, Лидия скрылась в толпе, и он потерял ее из виду. Он недоуменно пожал плечами.
- Мы вместе с ней были. Нас молнией чуть не убило, - счел нужным сообщить он и вопросительно взглянул на старика.
Филипп Петрович косо и насмешливо оглядел Максима:
- Вы, молодой юноша, шли бы отсель, а то, чего доброго, совсем испачкаете костюмчик.
- Я пойду искать Лиду, - смущенно сказал Максим и, чтобы как-нибудь уйти от пристального взгляда колхозного кроликовода, смешался с толпой.
Ливень перешел в ровный, затяжной дождь. У всех лица были мокрые, перемазанные сажей. Трещало и стреляло, как из многих ружей, пламя; в горле першило от вяжущего, едкого дыма.
Максим протиснулся сквозь толпу, все время ища в ней русоволосую голову Лидии. Он бы, конечно, ушел, плюнув на пожар, на всю эту суматоху, если бы не Лидия. Странная девушка! До всего ей было дело, как будто кролики и телята принадлежали ей лично.
На Максима никто не обращал внимания. Только один раз кто-то сильно толкнул его в плечо, так, что чуть с ног не сшиб.
- Чего растопырился? Глазеешь тут? Помогать надо! - яростно прикрикнул на него парень с черным от сажи лицом.
Максим не заметил, как очутился среди работающих. Они выносили ослабевших, мокрых телят. Бережно, как детей, клали их на траву. Телята вставали на дрожащие ножки и жалобно мычали.
Наконец у дымящих ворот телятника Максим увидел Лидию. Он едва узнал ее, так она изменилась. По лицу ее тянулись черные полосы, платье было в грязи, саже, навозе. Вместе с какой-то плечистой, видимо, очень сильной девушкой она тащила за ноги красно-шерстного теленка, он брыкался и громко ревел.
- Лида! Лида! - позвал Максим.
Но она не услышала. Тогда он рванулся к ней и очутился у самого входа в телятник. Здесь было жарко невмоготу. Наверху из-за кирпичной стены вываливалось пламя и, казалось, вот-вот готово было лизнуть кого-либо отчаянных смельчаков огненным языком. Из широко раскрытых ворот валил черный горячий дым.
- Еще можно! Можно! - во все горло кричал рядом с Максимом паренек. - Давай! Охлестывай!
Холодная струя окатила черномазого парня и вместе с ним Максима. Его опахнуло нестерпимым зноем, а горло перехватило, как тугой петлей. Максим отшатнулся и отбежал в сторону. Он все еще не решался кинуться на помощь отважным ребятам.
В груди его словно медленно натягивалась и взводилась какая-то пружина, чтобы в какой-то миг разжаться, бросить его вперед, в самое пекло, но, как только Максим подходил к воротам телятника, пружина ослабевала, ей как будто недоставало упругости и силы.
Несколько раз он подходил к воротам телятника и невольно возвращался.
Кто-то язвительно сказал за его спиной:
- А этот все крутится. Дачник…
Эти слова точно подхлестнули его. Пружина вдруг натянулась и разжалась.
Он не мог после вспомнить: так ли нужны были ему в ту минуту колхозные телята, как они были необходимы Лидии. Он только подумал, что Лидия посмеется над ним, если узнает, как трусливо вел он себя на пожаре. А там, чего доброго, она отвернется от него с презрением. Она такая… Она не пощадит его, если он опозорится.
При этой мысли Максим бросился в ворота телятника. Едва он переступил порог, как стал задыхаться от дыма. Но он куда-то упрямо шел, вытянув руки, ничего не видя. В телятнике стояла удушающая жара, багровый свет пламени слепил, треск горящего дерева оглушал. Руки Максима обожгло, и он закричал от боли. И вдруг он столкнулся с парнем, который тащил волоком дымящегося теленка.
- Помогай! - рявкнул парень страшным голосом.
И Максим, почти не соображая, схватил что-то мокрое, пахнущее навозом и паленой шерстью, и с помощью парня потащил за порог. В это время горящая балка подломилась над воротами, вал огня обрушился позади Максима и заслонил вход…
Они вытянули чуть живого полугодовалого бычка. Максим упал тут же за дверью. Его и других парней щедро поливали из шланга. Максим захлебывался. Его дорогой костюм прогорел в нескольких местах. Рукам было больно, голова трещала, но - странное дело - ему было весело.
Потом в памяти был какой-то провал. Он очнулся, сидя на мокрой, отрадно холодной траве. Над ним склонились парни и девушки. В одной из них Максим узнал Лидию. Она удивленно смотрела на него и размазывала по щекам вместе с сажей слезы. А он почему-то виновато улыбался.
27
Пожар потушили к вечеру…
Смеркалось, когда Максим, Лидия и Фекла Ивановна возвращались домой. Позади стихал взбудораженный людской гомон. Противный запах горелого мяса разносился повсюду. Из красноватой от закатных лучей, точно наполовину растаявшей тучи накрапывал мелкий дождь. Всюду по сторонам над черными гребешками лесов сверкали далекие тусклые молнии.
Лида была печальна.
- Успокойся, Лидуша… Что же теперь поделаешь. Не убивайся так, - уговаривала ее Фекла Ивановна. - Два-три года пройдут - еще больше коров и телят будет. Да и что тебе - ты ведь не колхозница.
Лидия сморщила губы, готовая заплакать, сказала обиженно:
- Ах, тетя! Разве только в этом дело?
Максим взглянул на свою подругу обледневших щеках еще не смытые потоки сажи, платье испачканные руки в мелких ожогах. Он бережно взял ее под руку..
- А я думала, ты убежишь, - сказала Лидия. Она на ходу пригладила его еще мокрый вихор. - Тетя, куда же мы его такого отпустим? Надо хотя бы просушить, почистить и выгладить его костюм.
- Дома обсушусь и почищусь, - пробормотал Максим.
Фекла Ивановна ласково оглядела обоих:
- Ах вы, голуби… Вот придем - обсушитесь. И рубаху чистую найдем.
Максим отмахнулся:
- Неважно.
Придя домой, Фекла Ивановна и Лидия тотчас же затопили печь и, несмотря на протесты Максима, заперли его в чуланчике. Старушка настояла, чтобы он снял мокрую и грязную одежду… Он смущался, просил из-за двери:
- Лида, я поеду домой. Ну что за ерунда! Выпусти меня. Слышишь?
- Сиди смирно, - спокойно ответила Лидия. - Ты наш гость. Не можем мы отпустить тебя в таком виде.
Дверь чуть приоткрылась, и девичья рука кинула в чулан что-то белое.
- Вот рубаха. Это дядина. Она великовата, но ты не смущайся. Снимай свое и выбрось мне. Да не вздумай артачиться. - Максим услышал за дверью тихий смех. - И посиди с часок взаперти. Только не скучай.
Ему ничего не оставалось, как покориться. Он снял мокрую, пропахшую дымом одежду, выбросил ее за дверь, надел чистую, из грубого полотна, просторную рубаху Филиппа Петровича.
Чувствуя нетерпение, и неловкость, Максим сидел в чулане и с трудом раскуривал отсыревшую папиросу. В бревенчатой стене изредка загоралось отблесками далекой грозы квадратное окошечко. Пахло сухими лесными травами, развешанными в пучках под темным потолком, хмелем, вощиной. В тесовую крышу все еще дробно постукивал дождь. За дверью изредка слышались приглушенные голоса Лидии и Феклы Ивановны.
Все это - прогулка по лесу, гроза, пожар и, наконец, то, что он, Максим, сидел в чулане какой-то избы, - походило на необычное приключение.
Его изумляли простота и непосредственность, с какими Лидия ухаживала за ним. Она вела себя, как сестра, как самый близкий друг, а Фекла Ивановна, которая знала его всего-то несколько часов, уже нянчилась с ним совсем по-матерински.
Он слышал, как она и Лидия оживленно разговаривали и что-то торопливо делали. Плескалась вода в корыте - это Фекла Ивановна, наверное, стирала его рубаху, потом стало слышно, как кто-то шаркал по одежде щеткой. Максим вытянулся на жестком ларе, подложил под голову руки и не заметил, как задремал. Очнулся он от стука в дверь и вскочил. В дверь просунулась рука Феклы Ивановны:
- Держите, Максим, брюки да рубаху. Одевайтесь - будем чай пить.
От Максима не ускользнуло, что старушка называла его теперь просто по имени, без отчества. И ему вспомнились ее слова о том, что если он придется ей по нраву, то она будет называть его, как родного сына.
Он оделся, вышел в прихожую, щурясь, как после долгого сна… Лидия, вымытая, причесанная, с порозовевшим, точно высветленным лицом, одетая в свой прежний домашний сарафан, доглаживала электрическим утюгом какое-то белье. Она взглянула на Максима вопросительно-ласково:
- Ну вот - теперь у тебя совсем другой вид. Можно и в Москву уехать.
Максим признательно улыбнулся. Лидия тщательно осмотрела ожог на его левой руке, смазала какой-то мазью, забинтовала куском чистой марли.
- Ехал в гости к милой, а попал на пожар, - тихонько сказала Лидия и засмеялась.
Пришел Филипп Петрович, раздраженный, угрюмый. У него было маленькое, острое лицо; нос, бритые скулы, подбородок тоже острые, глаза прозрачные, беспокойные, вонзающиеся во все, как светлые шильца. Он сумрачно, ревниво посмотрел на Максима.
"И сюда приманила кавалера. Вот девка!" - светилось в его ощупывающем взоре.
- Видел я, юноша, как вы все-таки попортили свой костюмчик, - сказал Филипп Петрович, но в голосе его уже не чувствовалось насмешки.
- Дядечка, Максим вытащил одного теленка. Он помогал нам, я сама видела…
- То-то говорю, по пиджачку видно, - буркнул старик и совсем мягко взглянул на Максима. - А молодежь у нас хваткая. Скажи на милость - приехали вроде бы по лесам прогуляться, грибы пособирать, а полыхнуло, так они, как муравьи, один перед другим в полымя прямо лезли, волосы посмолили, пообожглись. У некоторых волдыри на ногах, еле до автобуса своего добрались. Карета скорой помощи из Москвы приехала, да из тутошнего санатория одна примчалась. Одного паренька тут же забинтовали и прямым махом в Москву, в больницу. Вон как! - Филипп Петрович ласково стал журить Лидию: - А ты, Лидуха, тоже мне, расхрабрилась. Не девичье это дело - в огонь лезть.
- Кто что сделал - не будем счеты сводить, - добродушно заметила Фекла Ивановна.
- Оно-то так, - вздохнул старик. - А все же беда случилась великая. Председателю теперь несдобровать. До сих пор летний лагерь для телят не оборудовал. Да и громового отвода не оказалось. А ведь говорили мы: без громового отвода никак нельзя. Проволоки, вишь, будто бы не хватило. А она, небесная электричества, шутить не любит: трахнула - и дело с концом.
- Садитесь чай пить, - пригласила Фекла Ивановна, расставляя чашки. - Хватит о пожаре.
Максим стал отказываться:
- Поеду домой. Уже поздно. Спасибо, - и украдкой взглянул на Лидию.
- Ничего, - неожиданно изменил тон Филипп Петрович. - Попейте чайку с липовым медком, переночуйте у нас, а завтра утречком раненько и поедете. Куда вам сейчас по грязи до полустанка шлепать. Ведь не к спеху ворочаться в Москву - не в командировку приехали.
- И то правда, - поддержала мужа Фекла Ивановна. - Переночуйте. Я вам на терраске постелю. Воздух у нас, каким в Москве нигде не надышитесь. А соловушки в саду всю ночь напролет насвистывают. Право слово, Лидуша, оставляй гостя.
Лидия, не поднимая головы, стояла у стола с полотенцем в руках. При словах тетки щеки ее зарумянились, как утреннее зоряное небо.
- Что ж… Если хочет, пусть остается, - сказала она подчеркнуто равнодушно.
После ужина и чая Фекла Ивановна и Лидия вынесли матрас, одеяло, подушку на терраску. Она была крошечная, узкая. Застекленная часть ее с раскрытой фрамужкой выходила в сад, другая сообщалась с домиком дверью и одним окном. Как видно, терраска, где стояла раскладушка, выполняла роль сторожевого поста, откуда Филипп Петрович по ночам караулил свои яблоньки.
Максиму очень хотелось еще побыть с Лидией, но она приготовила постель, кинув безразличное "спокойной ночи", ушла, и он так и не успел ничего сказать ей.
"Как глупо! Почему я не уехал?" - с досадой подумал Максим… У него было такое впечатление, что Лидия осталась недовольна тем, что он не уехал. И он решил немедля идти на полустанок. Максим зажег спичку - его золотые часы, подарок матери, показывали половину двенадцатого. Пригородные поезда на Москву уходили до часу ночи, так что он еще мог успеть.
Но он продолжал сидеть на раскладушке: какая-то сила удерживала его. Этой силой была Лидия. Она находилась здесь, рядом, за дверью, может быть, за этим окошком. Сознание, что она где-то близко, наполняло его радостным трепетом. Что она сейчас делает? Уже легла, уснула или вот так же, затаив дыхание, думает о нем? А если уснула, то пусть - он все равно просидит у ее окна всю ночь. Странное дело - после того, что он сделал на пожаре, он и себя видел в другом свете, как будто стал намного зрелее, мужественнее, благороднее…
Максим выкурил несколько папирос подряд, временами погружаясь в немотно-сладостное оцепенение. Гроза ушла так далеко, что и молний не стало видно. Только на западе, как уголья в потухающем костре, все еще тускло светилась румяная полоска поздней вечерней зари. Небо в зените совсем очистилось от туч, и крупные, точно промытые ливнем звезды высыпали веселым хороводом. А спустя немного времени откуда-то из-за угла домика протянулся сначала косой, желтоватый, потом все более яркий и вот уже бледно-серебристый свет. Максим не сразу догадался, что это взошла луна.
Насыщенный испарениями воздух становился все холоднее. Он вливался в горло плотной, несущей запахи сада и близкого леса, холодящей, как настой мяты, струей. И лишь изредка притекала со стороны недавнего пожарища горечь мокрого пепла. И тотчас же Максиму вспомнились картины пожара, сумятица, измазанные копотью злые лица, распяленные криком рты…