Максим сидел, прислушиваясь к разнообразным звукам ночи. Вот мелодично на низкой ноте прогудела на полустанке сирена электрички, и многократное замирающее эхо отдалось по лесам, вот где-то в деревне взмыли девичьи голоса, затянувшие песню, и тут же умолкли. Залаяла собачонка, прошумела, фыркнула мотором автомашина, стукнула калитка…
И вдруг по саду прокатился негромкий вкрадчивый свист, как будто засвистал озорник-парень, вызывая свою милую, и умолк, притаился. Но в следующий миг свист повторился, разливаясь все более уверенно и громко, и наконец рассыпалась залихватская трель… Ему отозвались из соседних кустов и из ближнего лесистого лога, и потекли на все лады соловьиные высвисты. Словно волшебный оркестр из множества сереброголосых флейт начал свой торжественный, с каждой новой нотой набирающий силу концерт.
Максим невольно заслушался, дивясь красоте и силе соловьиной песни. Безотчетный восторг охватывал его. Он сидел, не решаясь лечь, и все время повторял про себя: "Выйди же, выйди, Лида. Я жду тебя!"
И вот опять пришла мысль, что перед ним развертываются страницы неизвестной, еще не прочитанной книги, в которую он прежде не верил, над которой посмеивался, а теперь поверил, и она захватила его целиком.
- Выйди же, выйди!.. - шептал он, как бы пьянея.
Но вот ночь точно сомкнула над ним свои гремящие музыкой своды. Он лег не раздеваясь на раскладушку и забылся. Прошло неведомо сколько времени. Тихий, осторожный звук - не то шорох, не то скрип - заставил его очнуться, открыть глаза. Лунный свет, теперь голубовато-яркий, заливал весь сад. Пласты белого тумана, заполнявшего близкий овраг, сияли, как снежные сугробы.
Соловьи самозабвенно досвистывали свою симфонию. Максим привстал, озираясь, в первые мгновения не понимая, где он находится. Луна ткала за тонкими стеклами терраски затейливую вязь света и теней. Все изменилось, перемешалось, словно утратило реальность. Максим прислушался, все еще не понимая, что с ним… И в эту минуту скрип позади повторился. Максим оглянулся. Створки рамы небольшого окна были распахнуты, в нем что-то белело. Сначала он не поверил, что это могла быть Лидия… Но потом бросился к окну, протянул руки. Лидия приложила палец к губам. У нее было строгое и бледное лицо, а глаза казались огромными и черными, как лунные тени. Плечи ее были покрыты большой старинной теткиной шалью. Из окна на Максима пахнуло давно обжитым домашним теплом.
- Тебе не холодно? - шепотом спросила Лидия, чуть высовываясь за подоконник.
Максим не ответил и привлек ее к себе. Как будто два молота разом застучали в их ушах, вторя друг другу, - это были могучие молодые удары их сердец. Максим и Лидия сжимали друг друга в объятиях, почти не разъединяя губ.
Так они и простояли, разделенные подоконником, до самой зари. Уже померк лунный свет и тени в саду расплылись, небо позеленело, потом порозовело, туман хлынул из оврага и затопил яблоневый сад. Стало холодно, и даже соловьи на время притихли…
Совсем развиднелось, когда Лидия отстранила Максима и сказала: "Иди!"
…Не чуя под собой ног, охмелевший от счастья, Максим не заметил, как прибежал на полустанок и едва успел вскочить в последний вагон утреннего поезда…
28
Валентина Марковна хотя и очень огорчилась отказом Максима остаться в Москве, во продолжала все-таки надеяться, что сын в конце концов одумается, с помощью того же Аржанова вернет путевку и пристроится работать в министерстве. В последние дни она изо всех сил старалась, чтобы он ни в чем не испытывал недостатка, - оставляла на его столе деньги, покупала подарки, самую модную и дорогую одежду, кормила лучшими блюдами. Но Максим как будто ничего этого не замечал.
Чтобы задобрить его еще больше, отвлечь от приготовлений к отъезду, Валентина Марковна решила устроить вечеринку и прил гласить на нее тех товарищей Максима, которые благополучно устроились в учреждениях Москвы.
Возвратясь домой, Максим сразу же кинулся в постель, как поваленное буреломом дерево, да так и не пошевелился до самого обеда. Перфильевна поспешила сообщить Валентине Марковне о странном виде Максима и особенно грозно изобразила его перевязанную руку.
- Не иначе как побоище устроил где-нибудь да попал в милицию, - заключила Перфильевна.
Напуганная Валентина Марковна побежала в комнату сына, но тот уже спал блаженным сном, откинув стянутую марлевой повязкой руку. Валентина Марковна не решилась будить сына, вышла из его комнаты на цыпочках. Ее бросало в дрожь от самых страшных предположений.
"Что же с ним случилось? Кто избил моего мальчика? Неужели с Бражинским опять столкнулись?" - думала она.
Максим вышел к обеду заспанный, но сияющий. Валентина Марковна кинулась к нему с вопросом:
- Где ты был? Что у тебя с рукой?
- Ничего особенного, мама. Просто я поехал вчера под Москву к одному товарищу, и там, в деревне, мы тушили пожар.
Валентина Марковна побледнела:
- Какой пожар?
- Самый обыкновенный… от молнии. Загорелся колхозный телятник… Стали выводить телят.
И Максим, как о чем-то не стоящем внимания, рассказал о пожаре, многое скрыв или представив совсем не в том виде, в каком происшествие рисовалось ему вчера.
- Ах, Максик! Ведь ты мог сгореть, и я ничего не знала бы. Какой кошмар! Какой, ужас! - ломая руки, причитала Валентина Марковна.
Максиму казалось смешным ее волнение по сравнению с тем чувством, какое он испытывал прошедшей ночью.
- Все это пустяки, мама, - сказал он. - Давай поговорим о другом… Я решил жениться. Завтра мы должны зарегистрироваться.
Валентина Марковна ахнула:
- Как - зарегистрироваться? С кем? Кто невеста? - расслабленным голосом спросила она. - Почему ты ничего мне не говорил об этом раньше?
Максим пожал плечами:
- Не было уверенности, мама, что так получится. А вчера все определилось окончательно. Моя невеста - Лида Нечаева, студентка строительного факультета нашего института. Очень хорошая девушка.
Валентина Марковна растерялась. Она еще не знала, радоваться или огорчаться от столь ошеломляющей вести, и спросила:
- Она тоже уезжает с тобой в эту, как ее… Степновскую область?
- Нет, мама… Ей еще целый год учиться. Потом она закончит институт, получит диплом и будет проситься на работу туда, где буду я.
- Лицо Валентины Марковны осветилось радостью - новая надежда осенила ее.
- Так вы хотите пожениться, и она останется в Москве? Как же ты ее оставишь?
- Ну, не совсем оставлю. Я же приеду в отпуск. А пока она будет жить у своих родителей.
Валентина Марковна сказала растроганно:
- Сыночек, милый… Но почему же у своих, а не у нас? Я и отец будем рады, если она… вы будете жить у нас. А потом отец постарается достать вам отдельную квартиру. Теперь тебе, милый, никак нельзя уезжать. Кто же оставляет молодую жену?
- Мама, не возвращайся к старому. А зарегистрироваться мы решили завтра. Завтра я приведу ее сюда, - твердо заявил Максим.
- Ты и не посоветовался с нами. Не познакомил нас с ее родителями, - упрекнула Валентина Марковна.
Максим поморщился:
- Ее родители - хорошие, скромные люди.
- Ну что ж… Тебе виднее.
Валентина Марковна вздохнула. Она поняла: скоро, очень скоро сын окончательно уйдет из-под ее власти.
29
На другой день, в полдень, Максим поехал на Белорусский вокзал встречать Лидию. Оттуда он хотел повезти ее прямо домой, чтобы познакомить с матерью, но девушка заупрямилась - не захотела ехать. Она была грустна, и его восторженный рассказ о том, как он обо всем поведал Валентине Марковне, почему-то не вызвал у нее воодушевления.
- Завтра, завтра… Давай отложим на завтра, - уклончиво оказала она.
Он сообщил ей, что через два дня, в воскресенье, мать готовит для него и его друзей вечеринку по случаю окончания им института.
- Вот там ты и представишь меня своей матери. Ведь я должна подготовиться… Неужели ты думаешь, что все это так просто?
- А когда будем регистрироваться? Ведь мы же договорились, - нетерпеливо настаивал Максим.
Она улыбнулась:
- И зарегистрируемся…
- Когда?
- Я тогда сама скажу тебе.
Он разочарованно вздохнул. В нем шевельнулось подозрение: все-таки эта старомодная мамаша, Серафима Ивановна, прочно стояла между ним и Лидией, и та не решалась что-либо обещать Максиму без ее ведома.
Максим проводил Лидию домой и поехал к Стрепетовым.
Сообщение о том, что он и Лидия договорились зарегистрироваться и, вероятно, на днях предстоит свадьба, привело Галю в восторг, а степенного Славика заставило состроить глубокомысленное лицо.
- Так вы уже договорились? - потирая свою плешинку, осведомился он.
- Договорились.
- И все взвесили? - спросила Галя.
- А что же взвешивать? - многозначительно промычал Славик, делая нарочито настороженные глаза. - Ты и Лидия… гм…
- Не каркай! - прикрикнула на него Галя. - Не слушай его, Максим. Он любит пугать.
- Так, та-ак, - загадочно тянул Славик. - Стало быть, в загс. И тебе нужны свидетели?
- А что? Разве обязательно нужны свидетели?
- А то как же! Раньше - шафера или там еще дружки, посаженые отец, мать, а теперь хотя бы два свидетеля.
- Ты уж мне, пожалуйста, советуй, что надо. Вот ты и Галя и будьте свидетелями…
Вид у Максима, как у всех женихов на свете, был растерянный, в движениях появилась несвойственная ему прежде суетливость.
- Так, так, - пристально вглядываясь в похудевшее и словно поглупевшее лицо Максима, тянул Славик. - Вижу: уже началось. Бегающие глаза, частое дыхание, как у загнанного цуцика…
- Перестань же! - вновь прикрикнула Галя и шлепнула мужа по макушке.
- Ну, а к отъезду-то ты готовишься? - спросил Максима Славик. - Не забывай - осталось три недели.
Максим невнятно пробормотал:
- А как же… Я всегда готов… Чемоданы в руки - и пошел…
Но на самом деле он совсем не был готов к отъезду.
- Вот-вот… Только ли одни чемоданы?.. А то я думал, ты и о дипломе совсем забыл, - продолжал подтрунивать Славик. - Где уж тут о работе помышлять… Вот только как же ты - женишься и уедешь? Как суженая твоя на это посмотрит?
- Лида согласна, - сказал Максим. - Она будет продолжать учиться. Потом приедет ко мне.
Славик покрутил головой:
- Сложное дело - начинать семейную жизнь с разлуки. Но не буду тебя расстраивать. Ты сейчас горячий, как конь на скачках.
Максим взглянул на него и Галю исподлобья:
- Вы приходите в воскресенье. Обязательно. Помянем студенческие годы.
- Придем. Спасибо, что не забыл. - И Славик вновь лукаво-насмешливо взглянул на товарища.
От Стрепетовых Максим поехал к Черемшанову.
Саша жил недалеко от Боткинской больницы, в новом доме. Его мать, работавшая в больнице санитаркой, занимала двухкомнатную квартиру на первом этаже. Максим быстро нашел ее. Саша был дома и встретил товарища с шумной радостью. Он схватил его длинными жилистыми руками, приподнял несколько раз, покружил вокруг себя и с силой поставил на пол.
- Шалопай, барчук, - похохатывая, шутливо набросился он на Максима. - Все-таки снизошел, а? За годы институтской учебы ни разу не заглянул - пренебрегал, что ли, а тут - нашел. Очень рад… Какой ветер тебя занес сюда, Макс?
- Пока московский, - ответил Максим. - В институте не было нужды забираться к тебе так далеко: виделись чуть ли не каждый день, а теперь… Принимай приглашение ко мне в воскресенье на банкет. Мама устраивает пир на весь мир. Отпразднуем счастливое окончание.
- Спасибо. Только ты извини - я вот так, как есть. Фраков и смокингов у меня нету.
"И всегда он так - за шуточками, дурачеством прячет что-то свое, серьезное, особенное", - подумал Максим.
Он окинул глазами небогатую обстановку - вещи стояли здесь в небрежном несоответствии, точно расставленные наспех… Всюду были разбросаны книги и журналы в разноцветных обложках. Максим стал разбирать их, бегло просмотрел названия. Это была литература преимущественно техническая, строительная, по самым различным видам производства - электротехнике, гидростроительству, шлюзам и плотинам, технике бетонирования, сварке конструкций и по многим другим видам знаний. Попадались тут и иностранные журналы в ярко-голубых и огненно-оранжевых обложках.
- О, да ты, оказывается, много читаешь по технике, - заметил? Максим. - Говорят даже, тут у тебя чуть ли не лаборатория.
Черемшанов засмеялся тоненьким дурашливым смехом:
- Кто тебе сказал? Чепуха. Ну есть у меня кое-что. Я тут новый бетоноукладчик сообразил. Он автоматически разравнивает и трамбует бетон сразу несколькими вибраторами. Иди сюда.
Саша потянул Максима за руку в соседнюю комнату, где у одной стены стояла кровать с никелированными шишечками, а у другой - почерневший от времени платяной шкаф. Между шкафом и стеной, в уголке, притулился небольшой верстак, а на нем лежали пилочки, напильники, зубила, мотки проволоки, клей в банке. К верстаку привинчены маленькие тиски, почти игрушечный сверлильный станок. Тут же стояла модель какой-то Мудреной, непонятной Максиму машины.
- Вот, - вдруг посерьезнев и скромно потупив взор, сказал Черемшанов, - эта самая штуковина. Гляди. Включаю.
Он воткнул в розетку тонкий шнур, и модель зажужжала, как электрическая бритва, колесики ее завертелись, застучали, засновали маленькие кривые разравнивающие скобы, заработали трамбующие вибраторы, то опускаясь, то поднимаясь, точно зубья бороны.
- Видишь, - сказал Черемшанов, - вместо нескольких человек с вибраторами - один автомат. Трамбовка ускоряется на большей площади. Эту штукенцию я повезу с собой. Там, на месте, с практиками посоветуюсь, добьюсь, чтобы изготовили опытный экземпляр, попробую, может, пригодится.
Должно быть, он впервые показывал свое изобретение и поэтому особенно волновался.
- Ты, Саша, просто гений! - сказал Максим полушутя. И у него опять, как когда-то, засосало под ложечкой. - И на работу ты едешь не с пустыми руками.
Саша фыркнул:
- Ну вот еще! Это только дань пионерскому возрасту. Там нас ожидают вещи посерьезнее.
- Но ты уже работаешь, над чем-то думаешь, - заметил Максим Завистливо.
- А думать и читать никому не возбраняется, - ответил Саша и засмеялся. - Как же иначе, если не думать? Я люблю свою специальность и предвижу в ней большие возможности. Всякая работа требует фантазии, любви к ней. Я еду в Ковыльную, как в неисследованную страну. Авось найду там что-нибудь новое. И меня уже разбирает любопытство… А ты как думал? Разве ты без этого едешь? Ехать на стройку только для того, чтобы получать зарплату, - это сонное дело, друг мой… Что это у тебя? - изменив тон, спросил Черемшанов и потрогал повязку на руке Максима.
- А так. Чепуха… Поцарапал немного, - ответил Максим и отвел глаза. Ни у Стрепетовых, ни здесь ему не хотелось рассказывать о своих приключениях. Ему казалось: этим он выдал бы какую-то душевную, связанную с Лидией тайну.
Максим уходил от Черемшанова по-новому взволнованный не домашним беспорядком, кипами технических книг, журналов, чертежей и даже не моделью изобретенной машины, а неукротимым огнем в глазах Саши, его неустанным стремлением к какой-то ему одному ведомой цели. Черемшанов похудел еще заметнее, бледные щеки его запали, лопатки острее выпирали из под поношенного, забрызганного машинным маслом пиджака. Туговато, видимо, жилось Саше, но от этого он становился еще деятельнее и беспокойнее. И Максим впервые по-новому позавидовал всему, чем жил и чем занимался Саша. Он старался найти в своей душе что-нибудь подобное его душевному жару и не находил, и от этого ему становилось не по себе.
К Бесхлебнову Максим приехал расстроенный и хмурый. Миша встретил его с веселым радушием.
- Ты что такой мрачный? - спросил Бесхлебнов. - Или разлюбила? - и он рассмеялся.
- Пока не разлюбила, но боюсь, что разлюбит, - в тон ему пошутил Максим, заражаясь ясной веселостью Бесхлебнова.
- Почему?
Максим махнул рукой:
- Никудышный я.
Увидев на левом лацкане Мишиного пиджака отливающий золотом и эмалью новенький орден Трудового Красного Знамени, Максим сказал:
- Вот видишь, ты уже орден получил.
- Вчера, браток. Вчера вручили.
Из ясных, честных глаз Миши, казалось, летели брызги стыдливой сдерживаемой радости. Он совестился показать ее, но, как ни старался скрыть, она все-таки вырывалась наружу застенчивой и добродушной улыбкой. Во всем облике Миши было что-то праздничное, приподнято-возбужденное…
"Вот и этот тоже, как Сашка…" - подумал Максим с завистью.