- А-а… - взгляд Твердышева стал радостным. - Я думал, что участковый… Входите, - предложил неуверенно и посторонился.
Захлопнул дверь, пошел, семеня, непрестанно оглядываясь, по коридору, заставленному какими-то допотопными сундуками, сложенными раскладушками, детскими колясками. Открыл дверь в комнату, впустил Андрея.
- Извините, теснота… У нас не прибрано. Так что не обессудьте, - Дмитрий Иванович остановился около широкой кровати. Попробовал было заправить ее, начал расправлять скомканные, давно не стиранные, а оттого какие-то серые простыни, но передумал. Накинул на постель клетчатое светло-зеленое одеяло с огромным рыжим пятном-подпалиной посередине, кое-как подровнял его. От этого постель - комковатая, с торчащим углом пестрой, без наволочки, подушки - стала еще неприглядней.
Андрей осмотрелся. Буфет - старый, облезлый - с редкими стаканами и тарелками за мутными стеклами. Уныло обвисшие бледно-голубые шторы на окнах, от пыли почти черные в складках. На стене и около - этюды: фиолетово-багровые городские пейзажи с деформированными, покосившимися домами, с маслянистой, будто сточная канава, рекой; натюрморты - булыжник среди осколков гипсовых пастушек, столик в стиле ампир, на нем засохшие васильки и жаба; портреты худой и, видимо, злой женщины с изогнутым язвительным ртом, хитрыми, ехидными глазами, выполненные в болотно-зеленоватой или мутной желто-коричневой тональности… Стол со сползшей одним углом почти до пола скатертью. На столе чайник, стаканы, тарелка с окаменевшими огрызками хлеба, крошками, обрывками фольги плавленого сыра, окурками.
- Простите, - Андрей потоптался у двери, - а… жена ваша дома?
- Нет, нет, - Дмитрий Иванович засуетился. Схватил веник, махнул два-три раза по полу. Швырнул веник под кровать. - Это хорошо, что вы в воскресенье пришли. Ирины Федоровны нет. Она к родственникам уехала, - сдернул носки с батареи у окна. - Вчера выпили немного, повздорили, то да се… Женщина, сами понимаете. Не убрала вот. Извините… - сунул в нижние ящики буфета, сорвав со стула, женскую комбинацию, чулки. - Хорошо, что уехала. Не любит она катерининских… Деревня, мол. Предрассудки, конечно, но сами понимаете… Да вы садитесь.
Андрей сел к столу, сдвинул тарелку, стаканы, загнул угол газеты, засаленной, мятой, хотел положить на скатерть локоть, но не решился.
- Да-а, уютно живете, - заметил невесело.
- А это уж наше дело! - Твердышев, высоко подняв чайник, пил из носика. Огрызнувшись, сверкнул глазами, но тут же смутился. - Уюта, может быть, и маловато, но ведь не в этом счастье. Да и не всегда так, - подошел к окну, попытался, изогнувшись, увидеть что-то на улице. - Так вы, собственно, по какому делу?
- Я, собственно, - насмешливо начал Андрей, но Твердышев перебил:
- Простите… Вы шли, не видели - на углу пиво продают? Будочка такая желтая. Вы бы заметили. Там всегда народ толчется.
- Нет, не продают.
- Ах, досада, - Твердышев запустил руку в карман, вытащил пригоршню монет. Посмотрел на них. - Вот досада, - искренне расстроился он. - Голова, понимаете ли, побаливает, и вообще… - пошевелил в воздухе пальцами, изображая что-то неуловимое и неприятное. - Дискомфортно. Но мне моя бесценная Ирина Федоровна оставила только вот эту мелочь… Бутылки разве сдать? - потер подбородок, отчего щетина на нем заскрипела. - Хлопотно: долго и далеко… Так слушаю вас.
- Кончать вам надо с первой семьей. С Анной, - хмуро сказал Андрей.
- Вот как?! - изумился Дмитрий Иванович. - Это почему же?
- Потому, - Андрей достал из внутреннего кармана пиджака фотокарточку, протянул через стол. - Узнаете?
Твердышев, прищурясь, всмотрелся в снимок: солнечный, ясный день, пляж, вдали лодки с отдыхающими, а на этом фоне - счастливые, смеющиеся Шахов, Анна в купальных костюмах и мальчик лет четырех. Он задрал голову, глядит влюбленно на Андрея.
- Антон? - Твердышев ткнул мизинцем в фотографию. - А это, стало быть, вы?.. И по какому же, осмелюсь спросить, праву?
- По такому… Вы по какому праву издеваетесь над женщиной? Ни вдова, ни жена. Сын отца не знает. Сбежали, живете хуже свиньи…
- Любопытный разговор, - Твердышев оценивающе глядел на гостя. Прищурился. - Ситуация, м-да… Оригинально! Приходит некто молодой, красивый, наглый и заявляет: отдай мне жену! - голос Дмитрия Ивановича стал самоуверенный, иронический. - Смотрите пожалуйста, какой "Хаз-Булат удалой, бедна сакля твоя…". В песне за жену коня, шашку предлагают. А что ты мне дашь?
- Я тебе дам по шее, - твердо пообещал Андрей. - Или по морде.
- А если я тебя сейчас вышвырну? - Твердышев начал приподниматься.
- Бросьте, Дмитрий Иванович, - Шахов откинулся к спинке стула, засунул руки в карманы. - С вашими-то бицепсами? Шутите… - Он улыбнулся. - Не скрипите зубами. Дуэли не будет. Я вам просто переломаю кости.
Встал.
- Шел я сюда, страшно мне было, врать не стану. Помню вас по Катерининску: гусар, супермен… А сейчас? - Он презрительно усмехнулся: - Посмотрите на себя! Живете на содержании у какой-то вздорной бабы…
- Но-но-но! - Твердышев, ненавидяще следивший за Андреем, вскинул голову, сжал кулаки. - Выбирай выражения, юноша!
- Извините… Опустились, выклянчиваете медяки на пиво.
- Я не выклянчиваю, я их заработал, - тихо, еле сдерживаясь, чтобы не заорать, четко выговорил Твердышев. - Творчеством своим заработал! Ты еще альфонсом меня назови, щенок. Я - художник!..
- Были, - жестко перебил Андрей. - Когда в Катерининске жили. А потом что: богемы захотелось?.. Сколько раз вы выставлялись, после того, как удрали сюда? - Он вцепился в спинку стула, наклонился к Твердышеву. - Ни разу! Анна следит за вашим, будем его так называть, творчеством. Что вы написали за это время? Эту мазню? - брезгливо повел рукой в сторону этюдов.
- Да ты кто такой, чтобы мне указывать?! - закричал Дмитрий Иванович. Вскочил, отшвырнул стул. - Мальчишка, технарь, невежда в эстетике!
- Кончайте вы свою блажь, - устало сказал Андрей, - а то утонете в этой грязи. Здесь не Монмартр, не Латинский квартал. Да и подвалы с мансардами не для вас… Идите-ка снова в школу, если возьмут. Ведь о вас как об учителе до сих пор вспоминают.
- Вон отсюда, сопляк! - Твердышев затопал, выкинул руку в сторону двери. - И чтобы тобой здесь не пахло! - задохнулся, захрипел.
- И вот что еще, - спокойно продолжал Андрей, - вы посидите, успокойтесь. И завтра же подавайте на развод. Расходы я покрою. Хватит тянуть волынку. Не сверкайте, не сверкайте глазами, не страшно… Анна не хочет подавать. Вашего отца жалеет. А вы даже не спросили, как он там?
- Обойдется! - Твердышев подтянул стул, тяжело опустился на него.
- Повторяю, Анна не подаст. Подадите вы.
- И не подумаю, - Дмитрий Иванович, успокаиваясь, тяжело дышал, а глаза его совсем уж недобро следили за Шаховым.
- Подумаете. - Андрей отодвинул стул, уперся в край стола, нагнулся к самому лицу Твердышева: - Я не Анна. Я с тебя, гад, с живого не слезу. Ты у меня, обгоняя собственный визг, в загс побежишь. Понял?
- Не пугай, не пугай, - Дмитрий Иванович расшвырял пальцем окурки в тарелке, выбрал один, побольше.
- Не пугаю, а предупреждаю… Думай. Хорошо думай! - Пошел к выходу. Обернулся. - Я еще приду.
Хлопнул дверью. Что-то забренчало, громыхнула упавшая раскладушка.
9
В понедельник, как и всегда в этот день, приемная управляющего трестом была полна посетителей. Одни подремывали, утомленные долгим ожиданием, другие уткнулись в докладные, отчеты, сметы, готовясь к разговору с начальством, третьи нервничали, притворялись, что читают газеты, выходили покурить, выразительно посматривали на секретаршу - Нонну Степановну. Та со строгим лицом печатала на машинке, делала вид, привыкнув за двадцать лет работы, что не замечает умоляющих, сердитых, вопрошающих, гневных взглядов посетителей, отвечала четко и сухо по телефону: "Совещание. Освободится, доложу о вас. Передавайте", - и записывала телефонные просьбы, рапорты, но сама, при всей внешней невозмутимости и деловитости, тоже недоумевала - такого еще не было, чтобы Владимир Семенович нарушил регламент приема. Поломан весь четкий, хорошо отрегулированный Нонной Степановной график работы: с десяти часов, именно в это время вошли в кабинет управляющего директор Катерининского рудника и его главный геолог, до… Нонна Степановна посмотрела на часы - сейчас уже тринадцать пятьдесят, нужно было пропустить шесть человек. Теперь придется уплотнять график, кого-то перенести на завтра, а на завтра намечена конференция. Словом - все кувырком!.. Когда часы мелодично отбили два раза, секретарь управляющего не выдержала, всунула в красную папку "Для доклада" проект приказа по премиям, хотела войти в кабинет Владимира Семеновича, чтобы под благовидным предлогом намекнуть начальнику: люди, мол, ждут, нехорошо руководителю подрывать свой авторитет необязательностью, но массивная, покрытая лаком дверь распахнулась, и наконец-то вышли катерининский директор с главным геологом. Владимир Семенович проводил их до приемной.
- Завтра после конференции уточним, - продолжал он разговор, начатый в кабинете. - Не знаю, что из этого получится, но вас выслушаем. Я сегодня обо всем доложу в главк. Нонна Степановна, - управляющий тяжело развернулся к своему секретарю, - через полчаса соедините меня, пожалуйста, с Москвой, с Багдасаровым.
- Хорошо, - Нонна Степановна порхнула карандашиком по блокноту.
- Что я скажу Москве? - спросил управляющий у директора рудника. - Когда прилетим, если в этом возникнет необходимость?
- Через две недели, пожалуй, - директор глянул на Сокольского.
- И у вас будут готовы все материалы? - удивился управляющий.
- В первом варианте, чтобы заинтересовать главк. - Сокольский засмеялся. - Как вас заинтересовали.
- Их надо убедить, а не заинтересовать. Меня вы не убедили, - строго заметил управляющий. - Учтите, придется выступать на коллегии министерства, а со временем, возможно, и в Госплан с предложением входить, так что все должно быть солидно… Ну хорошо, отдыхайте, - пожал руку директору, главному геологу. - Завтра в двенадцать милости прошу, - открыл дверь кабинета. - Не забудьте Москву! - напомнил Нонне Степановне.
Та возмущенно повела плечами.
Сокольский и директор, погасив на лицах вежливые улыбки, вышли в коридор, молча спустились на первый этаж, молча вышли на улицу.
- Ты куда? - спросил Василий Ефимович. - Пойдем пообедаем?
- Нет, - директор поглядел на часы. - Я в горном институте пообедаю. Меня там ждут. Надо поговорить, если они возьмут дешевле, тогда отдадим им составление проекта. - Вздохнул. - Да, заварил ты кашу!
- Расхлебаем, - пренебрежительно отмахнулся Сокольский. - Кстати, узнай, как там дела с дипломом Шахова. По-моему, он завтра защищается.
- Хорошо. Ты в гостиницу?
- Нет. Пообедаю - и в фонды. Надо архивы посмотреть… До вечера.
- Пока, - директор приложил ладонь к шляпе. Усмехнулся: - Чтоб тебе навсегда покоя лишиться…
- Уже лишился, - Василий Ефимович безмятежно заулыбался. Развернулся и быстро пошел вниз по улице. Он по-молодому проскальзывал между прохожими, вежливо приподнимал, извиняясь, шляпу, если задевал кого-нибудь портфелем, перебегал, не дожидаясь зеленого света, перекрестки.
В зал ресторана Василий Ефимович вошел в таком же отличном настроении. Остановился у двери, осмотрелся с интересом. Обеденный час пик уже спал, и все же почти все столики были заняты. Было, правда, два свободных, но один приткнулся в углу за эстрадой, а второй - около самого входа в кухню. И тот, и другой не понравились Василию Ефимовичу. Он хотел было пройти в центр зала, где допивали компот хохотушки в голубых форменных халатиках - продавщицы из соседнего универмага, - но тут увидел у окна уютный и симпатичный столик. За ним, уткнувшись в газету, сидел спиной к дверям лишь один человек.
- Разрешите? - Василий Ефимович подошел, взялся за спинку стула.
Человек за столиком поднял от газеты лицо.
- Андрей… Михайлович? - Сокольский растерялся. Но тут же овладел собой, протянул руку. - Вот неожиданность. И вправду - мир тесен!
Шахов, увидев главного геолога, дернулся. Стиснул зубы, раздул ноздри, но сдержался - Сокольский заметил, что сделал он это с усилием.
- Так можно сесть с вами? - Василий Ефимович все еще держал над столом ладонь. Поперебирал пальцами в воздухе, взял меню.
Шахов медленно сложил газету, пригладил на сгибах.
- А что, других мест нет? - глядя в окно, спросил отрывисто.
- Ну зачем такой тон, - нахмурился Сокольский. Положил меню на стол, прихлопнул ладонью. - Вежливость всегда украшала человека.
Отошел, покачался с пяток на носки, оттопырив нижнюю губу и опустив голову. Решительно вернулся к столику Андрея.
- Я думаю, здесь мне будет удобней всего. - Сел, уперся локтями в стол, уставился насмешливо на Шахова. - Извините, если мешаю.
- Жаль, что заказ уже приняли, - словно раздумывая вслух, сказал огорченно Андрей. - Ну, бог с ним. - Достал из кармана пять рублей, положил на блюдечко. - Скажите официанту, что это от меня.
Хотел встать, но Василий Ефимович перехватил его руку, сжал ее.
- Сидите. Если не умеете вести себя - ваше дело. Но оскорблять меня, даже такими способами, я никому не позволю! - И решительно потребовал: - Извольте объясниться!
Шахов уселся поудобней, закинул ногу на ногу, забросил руку на спинку соседнего стула и откровенно изучающе принялся разглядывать главного геолога. Ему были противны сейчас и высокий лоб Василия Ефимовича, и крупный, с горбинкой нос, и крутой, синий от бритья подбородок, и выжидающие глаза под кустистыми бровями, и особенно белые пылинки перхоти на синем бостоне костюма. Этой неприязни Шахов не скрывал.
- Ясности ждете? - спросил он наконец. - Что ж, объясню. Сам люблю ясность. Спасибо за рецензию.
- Пожалуйста, - серьезно ответил Василий Ефимович. Он тоже изучал Шахова, разглядывая его серое, злое лицо, сузившиеся от ненависти глаза, ввалившиеся щеки. Подождал. Уточнил удивленно: - И это все?
- Это действительно все, - засмеялся Андрей. Точнее, сделал вид, что засмеялся: заклокотал горлом, показал зубы и сразу же улыбка-оскал исчезла. - Лучше и не скажешь!
Подошел официант: молодой, томный, со скучающими глазами. Поставил перед Шаховым салат, открыл бутылку "Боржоми".
- Слушаю вас, - повернулся к Сокольскому, приготовился записывать.
- Так, пожалуйста, салат "Столичный", харчо, цыпленок…
Официант кивнул и отошел.
И сразу же лицо Сокольского стало серьезным: резче проступили складки около уголков губ, глаза стали холодно-требовательными.
- Так что же вас ошеломило в рецензии? - спросил он. - Я предупреждал: лгать не буду, мнение выскажу честно и предельно откровенно.
- Куда уж откровенней, - Андрей, ковырявший салат, бросил вилку. - Да вы мою работу просто-напросто раздраконили в пух и прах.
- Почему же. Я отметил и положительные стороны, - Сокольский разглядывал на свет бокал, протирал его салфеткой. - Налью? - потянулся к бутылке "Боржоми". - Пить очень хочется.
- Лейте, - Шахов снова взялся за вилку. - Вы извините, что я ем. У меня от злости всегда аппетит появляется… "Положительные стороны", - передразнил он. - Отметили стиль, богатое воображение, хорошее оформление. Это же издевательство! - пристукнул кулаком по столу. - Стиль, воображение! Что я, Пушкин? Жюль Верн?
- Не утрируйте, - Василий Ефимович смаковал воду, осматривал без любопытства зал. - Есть и положительные оценки по существу.
- По существу? В вашей рецензии? - Андрей рывком налил воду себе в бокал, выпил большими глотками. - Не знаю. Если и есть, то вы их так упрятали, что ни один эксперт-криминалист не найдет.
- Посмотрим, что скажет комиссия, - решил уйти от разговора Василий Ефимович. - Последнее слово, в конце концов, только за ней.
- Уже сказала, - Андрей чертил вилкой в тарелке. Головы не поднял. - Мой оппонент Муханов потешался над работой как мог. Еще бы! Какой-то студентишка посягнул на ортодоксальную теорию рудообразования, а кюрия эта всю жизнь Муханова кормит-поит…
- Вот как! - Сокольский замер. - Разве защита уже состоялась? А я думал - завтра. И что?
Шахов осторожно вытянул из стаканчика салфетку. Вытер рот.
- Зарубили, - он притворно зевнул. - Доработать и прийти на следующий год. Лучше всего, рекомендовано, не дорабатывать, а сменить тему.
- Да-а, - Василий Ефимович медленно поставил бокал. Постарался придать лицу соболезнующее выражение. - Это меняет дело. Поверьте, что такого исхода я не хотел, - голос его был полон сочувствия, но глаза следили за собеседником внимательно и не сострадательно. - Обидно, обидно очень, но… Вот видите, не один я считаю вашу работу несовершенной. - Он вздохнул. - В комиссии были такие светила, они-то могли…
- Что светила?! - Андрей вскинул голову. - Все враги мои подкрепляли свои допотопные геологические представления ссылками на вас как на специалиста с места, знатока месторождения. Шпарили цитаты из рецензии целыми страницами.
- Очень обидно, - повторил Василий Ефимович. - Я не знал, что мое мнение сыграет такую роль.
- Все вы прекрасно знали, - уверенно сказал Шахов. Отодвинул тарелку, огладил ладонями скатерть. - Знали! Вы и отзыв-то так выстроили, что он стал ре-зю-ме-е, - передразнил кого-то, сделав брезгливое лицо.
- Вы переоцениваете меня, - Василий Ефимович опустил глаза, покачал скорбно головой. Вынул портсигар.
Подошел официант, и пока он накрывал на стол, главный геолог и Шахов не смотрели друг на друга: один, нахохлившись, играл ножом, другой - с тонкой, грустной улыбкой несправедливо обиженного человека разминал папиросу.
- Нам надо о многом поговорить, и поговорить спокойно. - Я хочу, чтобы вы тщательно проработали вашу гипотезу, сделали ее более аргументированной и неуязвимой.
- Зачем? - удивленно покосился на него Шахов.
- Я верю в успех вашей, а теперь, возможно, и нашей работы.
- Вот оно что! Довольно откровенно, если я вас правильно понял.
- Давайте сразу же называть вещи своими именами, - Василий Ефимович задумчиво потер лоб. - Я знаю, что вам пришло в голову. До этого вы считали себя молодым непризнанным гением, а меня ретроградом, который вставляет палки в колеса прогресса. Считали?
- Допустим, - Шахов, хмуро глядя на главного геолога, поерзал, устраиваясь поудобней. - Кем же я считаю вас теперь?
- Сейчас вы считаете меня прохиндеем администратором, который хочет примазаться к открытию молодого гения и, оттеснив его, стать автором, - серьезно ответил Сокольский. Посмотрел твердо, без улыбки. - Верно?
- Верно, - подумав, согласился Андрей.