Зубатов прохаживался по кабинету. Оглядывая ссутулившегося арестанта, медленно опустился в кресло, теплыми глазами указал на стул:
- Ну-с, Феофил Алексеевич, вы поразмыслили? Да вы садитесь. В ногах, говорят, правды нет. Не так ли? Садитесь, садитесь. Я надеюсь, сегодня мы побеседуем по душам. - Пододвинул раскрытую коробку с папиросами. - Пожалуйста! Ах, вы не балуетесь табачком? А водочкой, позвольте спросить?
- По малости. Ежели когда престольный праздник али день ангела…
- Похвально! Я вижу, у вас характер положительный.
Слепов изумленно смотрел на спокойное лицо Сергея Васильевича, на его выпуклый светлый лоб, будто видел перед собой совсем другого человека. Тем временем Зубатов, выпустив струю дыма в сторону, облокотился на стол, глянул в глаза:
- Так как же, Феофил Алексеевич? Вы готовы дать чистосердечные показания?
- Показание у меня одно: подбросили, стервы. - Слепов помял светленькую бородку. - Покамест в нужник ходил…
- Стервы, говорите? А ваши то-ва-ри-щи величают их героями.
- Да какое же тут геройство? Против царя-батюшки, помазанника божия… Одно слово - смутьяны! Не знался с ними и знаться не хочу.
- Выходит - есть они на заводе? Кто же? Не припомните ли?
- Да ведь как сказать… - замялся Слепов. - Без паршивой овцы, говорят, ни одно стадо не обходится.
- Вот вы ругаете их: "стервы", "паршивые овцы". Допустим, что мы вам поверили. А скажите, когда у вас замышляется стачка? И как вы относитесь к забастовщикам?
- Провались они пропадом!
- Это почему же? Другие говорят: стачка мастеровым на пользу. Что-то я не пойму.
- Нерадивым, может, и на пользу. А я - трудовик. У меня, ваше степенство, руки-то - вот они! - в мозолях. И я на мозоли не жалуюсь: они - моя гордость мастерового. Слесарь завсегда зарабатывает справно, кладет в карман верные деньги. А забастовка вроде карточной игры: чем она кончится - никто не скажет. Покамест бастуешь - в карманах-то ветер гуляет. Одна пустота. А прибавят ли хозяева - это бабушка надвое сказала. Можно ведь и проиграться.
- Бабушка умная! - Зубатов, улыбнувшись, кинул цепкий взгляд в маленькие глаза арестованного. - Но если забастовщики взяли верх над противниками карточной игры, тогда как? Можно решить дело подобру?
- Ежели с божьей помощью…
Зубатов провел ладонью по лбу: "Кажется, не прикидывается. А Евстратушка еще поразузнает о нем". Звонком вызвал Медникова и распорядился:
- Стакан чаю господину Слепову. - Вставая, спросил через стол: - Желаете покрепче? - И снова - к Медникову: - Да, конечно, покрепче. И с печеньем фабрики Эйнем.
У Слепова от неожиданности задрожала нижняя губа, и и он смог ответить только после некоторого промедления:
- Бла… Благодарствую.
Зубатов взял со стола тощую папку - "дело" обвиняемого - и, поскрипывая подошвами ботинок, отнес в сейф. Погремел ключом на короткой цепочке. Оглянулся на арестанта, припавшего к стакану чая. На крепких зубах оголодавшего человека хрустело самое лучшее печенье. Сер гей Васильевич покрутил в руке ключ и заговорил мягко:
- Вы уж извините нас, Феофил Алексеевич, что мы устроили вам нечто вроде великого поста, но, поверьте, только в интересах дела. - Зубатов опустил ключ в карман и, возвращаясь к столу, напомнил: - Вот вы сказали: "с божьей помощью", добрые слова приятно было слышать, но не надо забывать и о его наместнике на земле. Много благого творится на Руси с его помощью. И с нашей, - подчеркнул он. - Мы - верные слуги государя. У вас будет время подумать об этом до следующей встречи.
…И вот четвертая встреча.
Слепов сидит у того же стола. Но теперь перед ним уже не стакан чая - тарелка борща, принесенного из соседнего филипповского ресторана, знаменитого на всю Москву. Аппетитный пар приятно щекочет ноздри. Медников приносит салфетку, помогает заправить за воротник, рядом с тарелкой кладет увесистую серебряную ложку.
Феофил Алексеевич хлебает наваристый борщ, чмокает толстыми губами. Зубатов сидит против него и равномерным движением указательного пальца как бы вдалбливает издалека в его круглую голову каждое слово:
- Вы будете запросто приходить ко мне во всякое время, когда потребуется наша помощь.
- Сюда?! - Слепов положил ложку, провел пальцем по губам. - К вам в охранку?!
- Ну-ну, Феофил Алексеевич! Как вы неуважительно. Не в охранку, а в Охрану. Привыкайте.
- Но меня могут увидеть… Шпиеном посчитают.
- Шпи-е-ном, - скривил губы Зубатов. - Этак, чего доброго, вы и меня назовете шпионом. А я поставлен охранять престол государя. Он для всех нас как отец в большой семье. Доводилось вам видать такие семьи, где все от мала до велика чтут старшего - родителя или деда, слушаются во всем. Так ведь в крестьянской жизни?
- Этак у меня самого на памяти…
- Вот и я об этом же толкую вам. Царь - отец империи, батюшка для всех нас. От него и порядок. А если без отца… Сыновья того и гляди из-за пустяков передерутся, снохи одна другой в волосы вцепятся, и пойдет потасовка! Водой не разольешь. Так?
- Да уж это как пить дать! Пойдет. В деревне бывало…
- А чтобы этого не случилось, надо бороться с ослушниками. Верно я говорю?
- Так-то оно так. Я сам - за царя-батюшку.
- Вот и выходит, что мы с вами - единомышленники.
- Доносить на кого-то… Это мне поперек сердца.
- Да не доносить. Поймите меня - советоваться. Я сам когда-то был молод, увлекался, читал запрещенные книжки, бегал в тайные кружки, пока господь бог не вразумил. И сейчас я, можно сказать, демократ, только не разделяющий революционного метода борьбы.
Борщ остывал, и Слепов снова взялся за ложку. А Зубатов продолжал:
- У нас одна забота - мир и благоденствие, согласие между трудом и капиталом. Я понимаю: вам, мастеровым, нужны, даже необходимы свои организации. Но почему непременно тайные? Можно ведь открыто, чтобы все было по закону, мирно, спокойно.
- Неужто будет так?
- Обязательно будет.
- Чтой-то мне неявственно.
- Все просто: и хозяева, и рабочие - все дети государя. Вас, мастеровых, - миллионы, и у царя-батюшки первая забота - о вас.
- На словах-то красиво. Только помнится мне…
- Вы не верите государю? - Зубатов вскочил. - Вам бы только смутьянство замышлять!
- Да я… Да что же это? Господи!..
Вошел Медников. На тарелке, которую он нес, источала пар отбивная с косточкой.
- Отставить! - скомандовал Зубатов, хотя никогда не был военным. - Господин Слепов отказывается от второго, - у него вдруг пропал аппетит.
"Что-то будет сегодня? - думал Слепов, передвигая ноги мелкими шажками. - Если не согласиться, он и впрямь в Сибирь закатает. А так клонит вроде бы сходственно. Чтой-то было слышно про эти нетайные организации рабочих. Будто бы на пользу…"
…Третий час шла беседа. Давно Медников унес опустевшие тарелки. Давно отодвинуты чашки, в которых был подан чай. А голос Сергея Васильевича все журчал и журчал:
- Если случится где-либо забастовка, я первый приду рабочим на помощь. И вся наша полицейская армада будет на вашей стороне: уладим спор подобру - заставим хозяев понять ваши нужды.
"Славно-то как! - пела душа у Феофила Слепова. - Как же раньше-то до этого не додумались? Сколько людей зазря головы сложили. Если бы знатье… Но не было такого человека, как Сергей Васильевич. Воистину ума палата!"
А Зубатов продолжал:
- Пока вы отдыхали у нас тут, мы почти договорились об организации первого вполне легального "Общества взаимного воспомоществования рабочих механического производства". Пойдете к Михаилу Афанасьеву. Его выберут председателем совета, вас - секретарем. Жалованье будете получать от нас. В добрый час! - Зубатов через стол пожал влажную и холодную руку собеседника. - Раздуете кадило, и мы отправим вас в большое турне - в большую поездку - по России-матушке. Будете всюду рассказывать о первом обществе. Пусть во всех городах, где есть рабочие, последуют этому богом подсказанному примеру.
Зубатов открыл сейф, достал две хрустящие бумажки с портретом Александра Третьего и великодушно протянул Слепову:
- Вот вам жалованье за тот месяц, который вы провели в этом вынужденном заключении. У вас ведь семья.
- Большущая. Тяжеленько бабе с детками пришлось без меня. - Слепов поклонился. - Расписочку написать?
- Помилуйте, какие расписки могут быть между нами.
- Благодарствую!
Кладя кредитки в карман, Слепов чуть было не прищелкнул языком: "Полсотни отвалил! Это тебе, Феофил, не баран чихнул! Деньжищи!"
2
Через какую-нибудь неделю Слепов принес Зубатову устав общества вспомоществования, переписанный с какого-то черновика в ученическую тетрадку химическим карандашом. Строчки были пестрые: густо-фиолетовые буквы перемежались серыми и бледными.
- Ладно ли переписано-то? - спросил Слепов, сутулясь перед столом начальника. - Я старался буковку к буковке, чтобы все ясно.
- Вижу ваше прилежание. - Зубатов, успевший заметить фиолетовые пятна на губах посетителя, едва сдержал усмешку. - Правда, кое-где и кое-что, - пошевелил растопыренными пальцами правой руки, - надобно поправить. С вашего разрешения, конечно.
- Сделайте милость. У меня грамотешка-то, сами знаете… В гимназиях не обучался.
- Понятно. А у нас поправить есть кому.
Перелистывая тетрадку, Зубатов, как цензор, делал пометки красным карандашом; перевернув последнюю страницу, сложил руки на столе:
- Потребуются не только орфографические, стилистические, но и логические поправки.
- Как вы изволите сказать? Я чтой-то…
- По содержанию, говорю, тоже кое-что надо привести в порядок. Мы все сделаем. Вы не беспокойтесь. Перепечатаем на ремингтоне, дадим на августейшую визу великому князю Сергею Александровичу. Ну, а там уж вы примете в окончательном виде, подпишете, тогда и представим на утверждение. Все будет законно.
- Благодарствую. Несвычно нам писарское-то дело. Без интеллигентов-то вроде и шагу не шагнешь. А как с ними обходиться? Дозвольте узнать. Ежели пожелают которые к нам в общество.
- Есть такие? Ну что же, принесете списочек - мы посмотрим.
Зубатов навалился грудью на стол, заговорил доверительно:
- Видите ли, Феофил Алексеевич, интеллигенция двоякая. Это вы, вероятно, и сами замечали. Есть солидная. Скажем, некоторые профессора помогают правительству в его заботах о рабочих. Вот, к примеру, профессор Мануйлов в здешнем университете. Недавно в одной лекции студентам сказал: "Нет больше у нас ни народников, ни марксистов, а есть социально-политическое направление, которое стремится улучшить быт рабочих и народа на почве существующего строя". Это - в ваш адрес, о вашем обществе. К сожалению, есть пока еще и другая интеллигенция, мелкая, злобная, недовольная существующим строем. Она и мутит народ. Марксята подливают масла в огонь. Им, видите ли, хочется из маленькой искорки раздуть большое пламя. Таких на версту не подпускайте. А нам о них - словечко. Тихонько, шепотком. Кроме одного меня, никто не услышит. А мы их… - Зубатов махнул над поверхностью стола растопыренной ладонью, будто хотел поймать мух, потряс кулаком. - Вот так. И - в Сибирь их, в Якутку, к белым медведям!
Сергей Васильевич встал, прошелся по кабинету. Подошвы ботинок у него все еще скрипели.
- Да, - спохватился он, остановившись возле шкафа с книгами, - чуть не забыл: у меня для вас и ваших друзей приготовлен подарок. Вот! - Достал книгу Эдуарда Бернштейна, только что изданную на русском языке благодаря его, Зубатова, настоянию, подолбил по обложке указательным пальцем. - Умнейший человек! Когда я прочел это в оригинале, у меня душа затрепетала: вот, думаю, отыскался для нас союзник в борьбе с безобразной российской социал-демократией! И я не ошибся: господин директор департамента полиции со мной согласился.
Сергей Васильевич с торжественным жестом вручил книгу Слепову:
- Читайте. И рекомендуйте автора рабочим как искреннего друга, уразумевшего, что марксизм был зловредной ошибкой. Был! Мы его искореняем подчистую.
3
Слепов ходил в охранку по два раза в неделю. На Тверской, стараясь держаться поближе к домам, свертывал в Большой Гнездниковский переулок; иногда, не доходя по бульвару до памятника Пушкину, пользовался проходным двором, устроенным для удобства полиции. Каждый месяц двадцатого числа получал от Зубатова на всех "вожаков" субсидию четыреста рублей. Одному Михаилу Афанасьеву - как председателю общества - восемьдесят пять целковых! Такие деньжищи! Ему, Слепову, полсотни. Обидно! У него хлопот-то гораздо больше, чем у этого Афанасьева. И тревоги больше. Еще слава богу, что все сходит благополучно.
Но однажды поздним вечером у выхода на Тверскую он услышал за спиной шаги: его настигали двое. Он пошел быстрее. И те двое тоже прибавили шагу. Один полушепотом окликнул:
- Господин Слепов, на минутку.
Другой схватил за воротник, прошипел над ухом:
- Не уйдешь, сука!
Первый, не дав крикнуть "караул", ударил по щеке:
- Продажная шкура!
Второй со всего размаха грохнул кулачищем, как молотом, в грудь, сбил с ног.
- Братцы!.. - плаксиво взмолился Слепов. - Помилуйте!..
Но ему наносили удар за ударом, будто молотили ржаной сноп.
Лежа на узеньком тротуаре, он левой рукой прижимал портмоне с деньгами, правой сумел достать свисток и сунуть в рот. Заглушая свист, его стукнули по зубам, отшвырнули к какой-то подворотне.
Когда с Тверской улицы прибежал городовой, никого из нападавших уже не было на месте происшествия, лишь слышался топот сапог по булыжной мостовой да лаяли во дворах за охранным отделением взбулгаченные собаки.
Слепов стонал; придерживая дрожащими пальцами нижнюю челюсть, опять попытался крикнуть "караул", но захлебнулся на втором слоге. Городовой помог ему подняться сначала на коленки, потом на подсекавшиеся ноги, хотел отвести в полицию - тут всего каких-то сто шагов, но Слепов попросил помочь добраться до охранного отделения. По дороге слезливо бормотал:
- Господи!.. Зачем же этак-то? Своего же брата… Ведь я такой же мастеровой… За что?
- Стало быть, ты успел разглядеть бандюг? - спросил городовой. - Словят их. Ты сумеешь опознать?
- Где там… Ночь-то вишь какая темнущая!
- А говоришь - мастеровые.
- Это я - по ихним кулакам. Как молоты!
В кабинете Зубатова Слепов повалился на стул. Долго не мог произнести ни слова, - перехватывало горло, плохо повиновались кровоточившие губы. Серей Васильевич обошел длинный стол, подал стакан с водой:
- Успокойтесь, Феофил Алексеевич! Будьте же мужчиной!
Постукивая тычком кулака по столу, про себя сказал:
"До чего же обнаглели! Под носом у обера! В двух шагах от Охраны!.. Давно такого не было… И куда смотрят полицейские, дрянные филиппы?! Слюнтяи, сморчки!"
- Позвольте идти? - спросил городовой, успевший доложить о происшествии.
- Идите. И смотрите в оба.
- Сергей Васильевич… Батюшка! Что же это такое? - бормотал Слепов, приходя в себя. - Чистое смертоубийство!.. Они же могли… - Вспомнив о полученной субсидии, сунул руку в карман. - Портмонет при мне, слава те господи!.. Про деньги не спросили.
- Не за деньгами шли.
- Чую - по мою душу. Но я же невиноватый… Сергей Васильевич! - Слепов сложил ладонь к ладони, готов был встать на колени. - Скажите своим… Этим, как их?..
- Филерам, что ли? - у Зубатова покривились губы.
- Тем, которые выслеживают… Пусть походят за мной… И чтобы мастеровые видели…
- Чтобы вас посчитали за революционера?! - усмехнулся Зубатов; покручивая ус, опустился в кресло. - Пустая затея. И совершенно излишняя. Поймите, Слепов, положение теперь иное. Мы к вам на собрания ходим открыто, и вы по-прежнему открыто ходите к нам. Лучше среди дня. И скоро вся мастеровщина поймет: мы ей не враги, а первые заступники. Так мы выветрим блажь из неразумных голов - марксята потеряют всякое влияние… Вас отвезем сейчас к врачу.
- А деньги-то… - спохватился Слепов. - Афанасьев ждет.
- Поезжайте сначала к нему, потом - к врачу. Вылечит! Хоть на молодой бабе снова женить вас!
- Шутки-то шутками… - Слепов осторожно дотронулся пальцем до рта. - А зубы-то теперича…
- Зубы вам отремонтируют! Хотите - золотые поставят. И на поправку мы вам добавим деньжонок. - Поигрывая ключом, Сергей Васильевич направился к сейфу, по пути хлопнул Слепова по плечу. - Выше голову, дружище!
4
Выпроводив Слепова, Зубатов торопливо поправил галстук, обмотал шею клетчатым шелковым шарфом, надел касторовое пальто и велюровую шляпу. Если бы он носил бороду, в этом наряде его могли бы принять за профессора или респектабельного адвоката.
На ходу натягивая лайковые перчатки, он через проходной двор, которым пользовалась полиция, поспешил к Тверскому бульвару. На важное свидание шел пешком, - не хотел, чтобы кучер приметил его конспиративную квартиру. Шел не оглядываясь. Кого ему опасаться? Стреляют в Петербурге - то в министра просвещения, то в обер-прокурора святейшего Синода, а в Москве тихо: слеповы успели рассказать о его заботах. Он теперь не враг, а друг мастеровых. Заступник! Пусть так и думают. Вчера он, Сергей Зубатов, ломал молодые побеги через колено, а теперь будет постепенно сгибать в дугу.
Кое-где, надо признать, шевелятся новоявленные "герои", оголтелые головы. Замышляют сколотить свою партию социалистов-революционеров, собираются подражать покойнице "Народной воле". Их нетрудно будет переловить.
Главной же опасностью престола стали ортодоксальные марксята. Эти стрелять не будут, - вознамерились грозить устоям государства, а не отдельной личности. Вон в своей "Искре" осуждают террор. Они, видите ли, опираются на пресловутый пролетариат! А мы вырвем мастеровщину из-под их влияния, уведем на тихую дорожку. С божьей помощью. Разумные профессора да священники-златоусты помогут укрепить спокойствие и благоденствие.
Так думал Зубатов, направляясь к Малой Бронной. И шел быстро только потому, что этот тумак Слепов вынудил его, привыкшего к точности, задержаться в кабинете. Из-за него главную помощницу, многократно оказывавшую неоценимые услуги, заставил томиться в ожидании. Она там тревожится. Опять попросит врача прописать бром с валерианкой. И снотворные пилюли. А Мамочке волноваться вредно. Она все время ходит по острию ножа, и самый маленький ее просчет может погубить дело. Ее надобно беречь, - она одна стоит доброй тысячи филеров. Ее сам бог послал. Преданная престолу, Охране верная душа!
Федор Данилович Грулька, юркий и поджарый, как борзая, поджидал шефа. По-старчески дрожащими руками вымыл чайную посуду, вскипятил самовар.