- Какой же муж тебе разрешение должен давать? Комсомольская совесть разрешает - и ладно.
В дни вынужденного безделья мы несколько раз ездили за город. Неизменно рядом со мной в машине оказывалась Ольга. Об этом заботился Урюпин. В дороге мы, конечно, болтали, смеялись. Ни разу мы с Ольгой не оставались наедине. Мне хотелось этого, и я боялся. В "Красном знамени" мы руководствовались правилом: "Там, где работаешь, не ухаживаешь". Здесь, где редакция только рождается, это правило особенно следует помнить. Да и у меня заботы совсем другие. Тамара болеет… Странно, всякий раз, когда я вижу Ольгу, я вспоминаю о Томке.
- Я принесла клише, - сказала Ольга, остановившись на пороге.
- Везет нам сегодня, - обрадовался я. - Движок работает, клише готово. Заходи.
В комнате полумрак. Зашторивать окна не хотелось, зажигать карбидку - нельзя. Я подошел к балконной двери, стал рассматривать оттиски. Определенно я поступил мудро, что взял у фоторепортеров "Красного знамени" около полусотни снимков, сделанных в тылу и на фронте. При нашей бедности они всегда выручат.
Привстав на цыпочки, Ольга через мое плечо смотрит на оттиски. Я осторожно оборачиваюсь.
- Спасибо, Оля… Пойдем в типографию, проверим, работает ли движок.
- Пойдемте, - соглашается Ольга и, как мне кажется, облегченно вздыхает.
На улице Ольга говорит, что завтра из Москвы идет первый эшелон в Принеманск, едут семьи работников обкома и облисполкома. Может, с ними приедет и Николай. Впервые она назвала мужа по имени. Я думаю, что с этим же поездом может приехать и Тамара. В последнем письме она писала, что начала выходить из дома. Очевидно, бог с Арбата действительно хороший врач.
За квартал до "Луча" слышно тяжелое пыхтенье движка. Газета начинает жить. От радости я сжимаю руку Ольги. Зеленые глаза вопросительно смотрят на меня.
- Хорошо, Оля, очень хорошо.
6
Согнувшись над талером - так называют типографские столы, на которых стоит подготовленный к печати набор, - подписываю вторую полосу. Третью, сельскохозяйственную, подписал еще вечером. Заканчивается верстка первой полосы. Четвертую читает корректор. Это высокий, седой мужчина по фамилии Крижевский. Урюпин уверяет, что Крижевский знаток русской словесности. Еще при царе преподавал этот предмет в юнкерском училище.
- Смотри, чтобы этот знаток нам ятей не понаставлял, - предупредил я заместителя.
- Не волнуйся.
Крижевский выставляет на полях гранок обилие запятых и тире. Линотипист правит корректуру и ворчит:
- Запятых в кассах не хватает.
Приносят вторую полосу. Разворот готов. Урюпин, Платов и я, словно почетный эскорт, сопровождаем метранпажа в стереотипный цех. Сейчас отольют матрицы. Виктор Антонович подмигивает, щелкает пальцами по горлу. Словно передразнивая его, подмигивает электрическая лампочка. Свет становится тусклым.
Платов, успевший сбегать в линотипный цех, возвращается удрученный:
- Пропала "третья фаза".
Метранпаж матерится:
- Когда же этому будет конец!
Мне тоже хочется вспомнить всех святых и их родственников. "Пропала "третья фаза"" - это значит упало напряжение, остыл металл, не успели выправить первую полосу.
Урюпин шутит:
- Роды переносятся на завтра. Родовые схватки продолжаются.
- Никаких "завтра", - размахиваю я руками. - Платов, покажите, на что вы способны. Бегите к "кобыле", погоняйте ее с часик.
- Кончились дрова, - протирает очки Платов.
- Достаньте дрова! Чему вас только в институте учили? - серьезно произношу эту трамвайную фразу. Никто не смеется. Положение аховое. Работники польской и литовской газет лучше нас ориентируются в обстановке, они организуют экспедицию за сухими дровами для прожорливой "кобылы".
Цеха пустеют. Остаюсь с недоделанной полосой. Вспоминаю о принесенных Ольгой клише.
- Поставим клише вместо этой статьи, - говорю выпускающему.
- То невозможно, редактор, - качает головой выпускающий, - на первой полосе уже стоит портрет Сталина. Два клише - это замного.
- Замного, - передразниваю я. - Портрет оставим. На первую перебросим иностранную хронику с четвертой полосы. На ее место поставим снимок.
Я достаю из полевой сумки клише. Лампочка еле мерцает. Трудно разглядеть, что изображено на оттиске. Кажется, домна в Нижнем Тагиле. В "Красном знамени" мне приходилось из номера в номер давать материалы о ее стройке. Домну и тиснем на четвертой полосе. Отодвигаю тяжелые колонки старого набора. Склоняюсь над талером, сочиняю что-то о развитии металлургии, о больших стройках на Востоке страны.
Из дровяной экспедиции возвращаются работники дружеских редакций. Они, сдерживая улыбку, рассказывают, что Урюпин и Платов решили снять ворота в соседнем дворе. Ворота были деревянные, тяжелые. Долго возились. Вышел хозяин, уставился на ночных гостей. Очевидно, морская форма Урюпина произвела на него неотразимое впечатление. Он робко осведомился:
- Что вы делаете, Панове?
Виктор в ответ как гаркнет:
- Мещанина из-за тяжелых ворот на оперативный простор выводим. Понял?
- Понял, Панове, - испуганно ответил хозяин, а сам пятится к дому.
- Какой я тебе пан? - разъярился Виктор. - Не я, а ты пан, стоишь тут, рукой шевельнуть ленишься! Бери за этот край, помогай снимать ворота.
Схватился хозяин за ворота, помог снять их с петель. Наверное, и рубить бы стал, если бы хозяйка не вышла, - баба отчаянная, - да не прогнала наших заготовителей.
Спустился во двор типографии. Здесь субботник в разгаре. Руководители типографии, редакционные работники вооружились пилами, топорами. Вспомнился Николай Островский, комсомольцы на топливном фронте.
Когда метранпаж принес на подпись последнюю полосу, багряный рассвет уже окрасил двор типографии. Часам к восьми утра снова бойко запыхтел движок.
Гурьбой вошли в печатный цех. У маленькой, очень старой немецкой ротационной машины возился черный человек. Типографская краска, казалось, въелась в каждую пору его морщинистого лица.
- Когда пан начнет печатать? - спросил Урюпин.
- То уже скоро, товарищ редактор, - сверкнул зубами печатник.
Разворот был исправлен. Стереотипер ставил матрицу первой полосы.
- Можно считать, что схватки кончаются, - констатировал Платов, - младенец идет головой.
- Полный вперед! - скомандовал Урюпин. - Курс на "Розу". Редактор угощает!
Я не возражал. В восемь утра начинала работать столовая для руководящих работников, к которой мы с Урюпиным были прикреплены. Платова провели контрабандой. Запасные талоны у нас есть.
- За первенца, за нашу "Зарю Немана"!
Журналистское счастье
1
Что такое не везет и как с этим бороться? Вспомнил изречение Семена из "Красного знамени". Не везет? А может быть, в этом невезении скрыта моя удачливость. По существу мне удивительно повезло. Кто знает - воспользуйся я сегодня утром правом на сон - возможно, сейчас должен был бы держать ответ в обкоме партии за серьезную ошибку в газете.
Утром, это было уже часов в восемь, подписав последние полосы, пошел завтракать. Ко мне за столик подсел заведующий областным земельным управлением Бурокас. Я спросил его, почему не отвечают на выступления газеты. Крестьяне из Озерска жаловались на нарушение Постановления о реформе. Бурокас, оторвавшись от тарелки, буркнул:
- Газет не читаю.
Мне хотелось заехать ему тарелкой по физиономии. Нашел чем хвастать: газет не читает. Какого же черта ты носишь в кармане партбилет? Мы ночи не спим, сердце замирает, когда скажут, что исчезла проклятая "третья фаза", а он, извольте радоваться, газет не читает. Да еще и хвастает этим. Люди нам пишут, надеются, а он не желает читать! Чтобы скрыть волнение, унять дрожь в пальцах, я засунул руки в карманы, нащупал мелочь, бросил на стол:
- Вот вам, купите газеты. Следует надеяться, что вы умеете читать. Иначе откажитесь от своей должности.
Бурокас застыл с ложкой, поднесенной ко рту. Я не стал ждать, пока он соберется с мыслями, ушел из зала. Спать расхотелось. Решил еще раз взглянуть на газету, которую чинуши не желают читать. Начинают сдавать нервы. Не велика доблесть обругать человека.
У ворот типографии встретил Бориса Задорожного.
- Много нашли ошибок?
- Несколько лишних запятых сковырнул. Черчилля напечатали с одним "л"…
- С одним "л" - так с одним, переживем. Вот что, Борис Иванович, - если вы печатаете критические статьи, то добивайтесь по ним действенности. Сегодня же дайте справку, на какие сигналы не получили ответа из облзу.
- Я же "свежей головой" был, - взмолился Задорожный, - спать охота.
- Сначала сделайте, потом выспитесь.
В печатном цехе белый ручеек стремительно мчится из ротационной машины. Черный печатник сверкнул зубами:
- Посмотрите, как приправлены клише - люкс…
Я взял номер газеты:
- Какой там люкс, серятина. В Москве это браком посчитали бы.
- В Москве! Дайте мне такие машины, как в "Правде", и я вам покажу класс. Из этой старушки мы выжимаем все, что можем.
У меня вдруг рубашка прилипла к спине. В последней фразе вместо буквы "л" в слове "главнокомандующий" красовалось белое пятно, словно кто-то стер злополучную букву.
- Остановите машину! - крикнул я. - Много отпечатали?
- Тысяч пять.
- Где подписанные к печати полосы?
Печатник передал бумажный мешочек, в котором хранились подписанные мною страницы. Взглянул на конец передовой статьи. Все в порядке: "Главнокомандующий". Куда же пропала буква "л"?
- Кто правил газету после моей подписи?
- Никто. Случилось что?
- Читайте.
Печатник прочитал указанную мной строку, побледнел. Стали рассматривать матрицу. На металле, где положено быть букве "л" - капля клея.
- Возможно, когда я приправлял полосу, - размышлял вслух печатник, - капнул клеем. Весь ущерб возьму на себя. Пусть взыщут за бумагу.
- Пойдем к директору, - предложил я. - Заприте цех. Вы понимаете, ни один экземпляр газеты не должен увидеть свет.
- Можете быть уверены, товарищ редактор.
Директор типографии испугался не меньше моего.
Закрывшись в стереотипной, втроем, чтобы не привлекать постороннего внимания, мы жгли экземпляр за экземпляром. Смотрел я на пламя и думал о тяжелой шапке, напяленной на голову редактора. В газете десятки тысяч знаков, и каждая буковка, не на месте стоящая запятая, вот, даже капля клея - могут подвести.
Будь благословен Бурокас! Не поскандаль я с тобой за завтраком - не пошел бы в типографию. И кто ведает, каким бы сегодня было мое пробуждение?
2
В двенадцать дня, когда я только заснул после пережитых волнений, забесновался телефон:
- Срочно вызывают в обком, - сообщил Соколов.
Началось. Все-таки надо было поставить в известность обком. Но ошибку мы предотвратили. Мысли ворочались лениво, медленно. Мною овладело безразличие: вызывают так вызывают!
Секретарь обкома партии по пропаганде и агитации Владас Рудис, коренастый, среднего роста человек, с большими залысинами, поднялся из-за стола:
- Пока вы спите, мы тут за вас работаем, кадры подбираем.
- Поздно подписал газету.
- Да, только получили, - секретарь нажал кнопку звонка, но, вспомнив, что нет электричества, крикнул: - Олеся! - В кабинет заглянула секретарша. - Пригласите товарищей.
Вошли трое военных. Я даже не посмотрел на их погоны. Было ясно - сейчас начнется разговор об ошибке.
- Их-то мы и решили направить к вам в редакцию, знакомьтесь.
До меня не сразу дошел смысл сказанного. Я готовил себя к другому разговору. Внимательно посмотрел на вытянувшихся у стола военных. Девушка в синем берете с орденом Красного Знамени на гимнастерке, щеголеватый старший лейтенант с пышной черной шевелюрой, которая не умещалась под артиллерийской фуражкой, и высокий расплывшийся дядя в офицерской гимнастерке без погон.
- В газете приходилось работать? - начал я расспрашивать.
- Мне никогда, - призналась девушка, - выпускала "Боевой листок" в медсанбате, да вот несколько заметок напечатали в "дивизионке".
- Так. А вы, старший лейтенант, какую стенгазету редактировали?
- В тридцать девятом несколько месяцев работал в "Пионерской правде", потом призвали в армию.
- В дивизионную газету?
- Никак нет. Командовал батареей.
Секретарь прервал мой опрос:
- В редакции познакомитесь. Товарищи проверенные, коммунисты. До войны служили в наших краях, знакомы с обстановкой. Ну, и как говорится: "Была бы твердая воля, - гора превратится в поле". Мы просили политуправление фронта - нам прислали.
- Спасибо, встретимся в редакции. Пока заполните анкеты, напишите автобиографии.
Повернулись через левое плечо, вышли.
- Да они же не нюхали типографской краски, товарищ секретарь, петит от боргеса не отличат! Закончили университет "Пионерской правды", а нам нужны опытные журналисты, люди, знающие местные условия.
- Нужны, - согласился секретарь, - всем нужны. Другим редакциям еще труднее. У вас хотя бы десяток журналистов с опытом, а там почти никого… Ничего не попишешь, война.
- Товарищ секретарь, энергопоезд начал давать ток, но "третья фаза" в типографии по-прежнему пропадает. Оказывается, к линии уже успели подключиться всякие учреждения, частные квартиры.
- Всем надо.
- Не спорю, надо. Но есть объекты первой необходимости. И к ним относится типография. В редакции мы и с карбидками посидим. В обкоме тоже можно, а вот в типографии нельзя.
- К чему эта истерика? Позвоните в облисполком Кузьме Викентьевичу, он этим делом занимается.
В редакции я застал новое пополнение в тесном общении со старым. Викентий Соколов, Виктор Урюпин вводили новичков в курс дела. Когда я вошел в комнату, высокий мужчина в гимнастерке без погон спросил у моего зама:
- Так, значит, ни одного экземпляра газеты не оставили?
- Все сожгли.
Я попросил Соколова и Урюпина дать макет следующего номера. Когда остались втроем, зло спросил:
- Виктор Антонович, вы что, считаете обязательным каждого информировать об ошибках, которые обнаруживаются в редакции?
- Не каждого, - уточнил Урюпин. - А наших сотрудников, - таких же винтиков в редакции, как и мы с вами.
Соколов положил на стол дела новичков. Маркевич писала лаконично, круглым детским почерком. Старший лейтенант Олег Криницкий, видно, торопился, буквы наскакивали одна на другую, мягко говоря, почерк был не из разборчивых. В отличие от него человек в гимнастерке без погон Петр Рындин отчетливо выводил каждую букву, писал обстоятельно. Я по скупым анкетным данным, автобиографиям попытался представить характер, привычки людей, которые сегодня стали моими товарищами по оружию.
Беру анкету, лежащую сверху.
Имя, фамилия - Регина Маркевич.
Год и месяц рождения - май, 1921.
Место рождения - Западная область.
Социальное происхождение - крестьяне-середняки.
Социальное положение - военнослужащая.
Национальность - полька.
Партийность - член ВКП(б) с 1943 года.
Вопросы - ответы. Где же человек? Нет, не видно человека за правильными, как таблица умножения, ответами на анкетные вопросы. У каждого есть свое - характер, стремления, наконец, пройденный путь. Регине всего двадцать три года, а она уже многое видела, испытала. В автобиографии это одна строчка - вынесла с поля боя девятнадцать раненых с оружием. На гимнастерке боевой орден. А сколько пережито? Об этом в анкете и автобиографии не напишешь. И графы такой нет. Для меня эта одна строчка из автобиографии дороже ответов на все сорок вопросов анкеты. Безразлично, какой она национальности, кто были ее родители и имеет ли родственников за границей. Эта хрупкая девушка выносила раненых из-под огня. Вот это важно. Значит, она человек долга, отважная, отзывчивая. Такая не подведет, не струсит. В редакции ее место - в отделе писем. Туда приходят наши читатели со своими мыслями и бедами, порой тяжело раненые чиновниками. Им тоже нужна срочная помощь, их тоже надо вытаскивать из-под огня бюрократизма. Пусть и занимается этим делом кавалер ордена боевого Красного Знамени, сестра милосердия (не хуже звучит, чем медицинская) Регина Маркевич.
А вот личное дело старшего лейтенанта Олега Криницкого. Кокетка в офицерских брюках! А чуб-то, чуб как из-под фуражки выпустил! И автобиография у него написана манерно: "в отличие от других, у меня две матери и два отца. Родная и мачеха. Отец и отчим. Мать - режиссер, мачеха - актриса, отец - композитор, отчим - театральный критик. Обе семьи меня баловали, с детства готовили служить музам, а пришлось прислуживать Марсу…" Черт те что, не серьезно. Будто не в редакцию поступает, а в балаган какой-то. Однако воевал, видно, неплохо. Командир зенитной батареи. Награжден орденом Отечественной войны II степени и орденом Красной Звезды, тремя медалями. Даже не написал, какими медалями награжден. В отличие от него Петр Рындин перечислял названия двух медалей, которыми награжден, благодарности командования, которые получил. Здесь все было на месте - и номер приказа, и дата. Что это, педантизм? Нет, скорее аккуратность. До войны Рындин недолго работал в железнодорожной газете. Интересно, даже не сказал, что журналист, когда я спрашивал. С ним ясно. Назначим литработником в промышленный отдел.
Что делать с Криницким? Он старший по званию. Но назначить его можно только театральным репортером. А зачем нам такой? Театры, клубы только-только начинают дышать.
- Как, по вашему мнению, используем новых товарищей? Что думаете о Криницком?
- Он из них наиболее образованный, начитанный, - поспешил с ответом Викентий Соколов, - отдел культуры, например, подойдет.
- На меня он не произвел такого неотразимого впечатления. Для начала назначим репортером в отдел информации.
- Не согласится.
- Настоящий журналист тот, кто зуд в пальцах чувствует. Такой меньше всего станет о карьере размышлять.
Вспомнилось, как главный редактор "Красного знамени", когда меня направили туда для работы, спросил:
- Что вы чувствовали, когда открывали дверь редакции?
Не задумываясь, я ответил: - Священный трепет.
Главный рассмеялся: мол, будешь журналистом, мыслишь штампами.
Маркевич предложили работу в отделе писем. Она испугалась, попыталась отказаться:
- Что вы! Не справлюсь. Лучше назначьте технической секретаршей, пока освоюсь с работой редакции…
Рындин воспринял свое назначение в отдел промышленности, как должное. Криницкий удивленно поднял брови:
- Репортером в отдел информации? Писать трехстрочные заметки. Признаться, я рассчитывал…
- Стать заведующим отделом, - подсказал я.
- Нет! Очеркистом, рецензентом.
- Репортеру всегда с руки написать очерк, рецензию, конечно, если он на это способен. Не каждая зенитная батарея без промаха попадала во вражеские самолеты.
- Я вас понял. Буду репортером, - Криницкий мило улыбнулся и, прищелкнув каблуками, попрощался.
Нашего полку прибыло. Посмотрим, как это отразится на газете. Во всяком случае, пока у нас нет времени открывать школу будущих журналистов.