2
Тамара прижалась щекой к моему плечу:
- Как придешь, сразу же позвони.
- Ты плохо себя чувствуешь?
- Нет. Мне всякий раз становится страшно, когда ты ночью уходишь из дома.
- Глупенькая, ничего со мной не случится.
- Слышишь? Опять стреляют.
К этому привыкнуть нельзя. За каждой развалиной, кажется, подкарауливает беда. Руины, слепые окна домов таинственны и враждебны.
Кручу барабан нагана. Это единственное оружие на всю редакцию. Его подарил нам военный корреспондент "Комсомольской правды". Теперь каждый отправляющийся на ночную вахту в типографию берет наган с собой. Есть у нас товарищи, которые никогда не держали оружия в руках, и все же они увереннее чувствуют себя в городе, окутанном мраком, когда карман брюк оттягивает револьвер.
В типографии с вечера пропала "третья фаза". Линотипы не работали, и вот только сейчас они начали деловито перестукиваться. Выпуск номера затянется. Надо позвонить Тамаре, чтобы не беспокоилась.
В корректорской, где стоит телефон, накурено. В ожидании гранок горячо обсуждаются последние события на фронтах. Затянувшийся, как видно, спор редакционных "стратегов" обрывает на полуслове далекий отзвук тяжелого удара.
Звякнули стекла, ветер подхватил непрочитанные гранки, настежь распахнул двери. Бросились к окнам. Высоко в лунном небе облачко.
- "Фау", немцы запустили "фау".
- Вот оно, секретное оружие.
- Просто бомбежка.
Предположения следуют одно за другим. И вдруг новый взрыв, еще большей силы. Погас свет.
На ощупь набрал номер телефона дежурного по обкому.
- Что стряслось?
- Что-то в районе вокзала. Точно не знаю.
Позвонил Тамаре.
- Как самочувствие?
- У нас в спальне вылетели стекла, на кухне тоже.
- Ничего, будем спать в столовой. До свидания.
Несколько минут спустя мы узнали о катастрофе, которая произошла в районе вокзала. Воинский состав, следовавший с авиационными бомбами, наскочил на эшелон со снарядами. Взрывом уничтожен энергопоезд, паровозное депо, вокзал, несколько жилых домов.
Сегодня читатель не получит газеты. Можно идти спать, а с утра типография снова пересядет на "кобылу".
Изгнание труса
1
Кто такой Рындин? Какая роль ему отведена в редакции? Сегодня я впервые задал себе эти вопросы.
Утром зашел в общую комнату и застал редакционное воинство за "честным трёпом". Олег Криницкий рассказывал о первом дне войны, как его часть отступала от западной границы.
Среди слушателей Олега был и Петр Рындин. Увидев меня, он перебил Криницкого и тоном следователя спросил:
- Откуда ты взял, что мы отступали? Отходили! Улавливаешь разницу между этим? Не отступали, а отходили! Отсебятину порешь, старший лейтенант.
Черт знает что… Пора уже привыкнуть к этому уродливому слову "отсебятина". Оно хлестнуло не только Криницкого, но и меня, как кнутом. Почему в журналистике, где всегда должна биться живая, творческая мысль, надо карать за "отсебятину". Вялые, бесхребетные статьи, густо уснащенные цитатами, не вызывают раздражения - привыкли. Другое дело, если статья написана темпераментно, автор нашел свои слова, выразил свое отношение к увиденному. Обязательно найдется человек, который грозно спросит:
- Где вы эти мысли взяли? Почему отсебятину порете?
Вот и сейчас, после того, как Рындин произнес это магическое слово, наступила тишина.
- Что ж ты молчишь, Олег? - в голосе Рындина слышался явный вызов.
- Разве ты сам не прошел горьких дорог, разве тебе не стреляли в спину с чердаков или из-за угла? - вопросом на вопрос ответил Криницкий.
- Мне в спину не стреляли, - заявил Рындин. - Даже в самые горькие минуты, переходя на новые позиции, я не чувствовал себя покинутым. Мы не были щепками, которые безвольно болтались на гребне волн. Всегда я знал, что обо мне думает командование, что есть человек, который направляет не только весь ход войны, но и каждый шаг в лесной пуще.
- Некоторые товарищи путают редакцию с дискуссионным клубом. Вместо того, чтобы решать давно решенные проблемы, вы бы потрудились сдавать материал. Следить за этим надо прежде всего вам, товарищ Соколов.
Мне показалось, что Криницкий обрадовался моей нотации, - начатый разговор его тяготил. Он получил благовидный предлог для отступления. Рындин нагло ухмылялся. И в этой ухмылочке чувствовалось его явное превосходство, сила.
- Зайдите ко мне, - попросил я Рындина, - есть интересный материал.
Опубликованная в газете статья П. Рындина о лесорубах вызвала неожиданный отклик. В редакцию пришло письмо от самих героев очерка. Они сообщали, что неизвестные каждый день присылают записки с угрозами, требуют от них "выматываться из лесу или писать завещание". Рындин, несколько раз перечитав письмо, стукнул огромным кулаком по столу:
- Гады! Это им так не пройдет! Надо немедленно сообщить в органы государственной безопасности.
- Я сообщил. Но у меня есть конкретное предложение: поезжайте-ка вы на место. Там договоритесь с работниками госбезопасности о защите своих героев. Вы понимаете, в лесной пуще это нелегко сделать, но надо. Мы каждый день станем печатать ваши отчеты о работе лесорубов. Пусть знают гады, что советских людей не запугаешь.
- Правильно! - согласился Рындин. - Очень правильно. Я горячо поддерживаю ваше предложение, Павел Петрович. Пошлите Криницкого. Пора его проверить на настоящем деле.
- Поедете вы.
- Не претендую. За славой не гоняюсь.
- Получите у секретаря командировку.
- Боюсь, что кое-кто сочтет нецелесообразным мой отъезд из города.
Рындин испытующе посмотрел на меня. Этот взгляд должен был, очевидно, меня устрашить. "Помните, мол, за мной стоит кое-кто, если вы преднамеренно или даже случайно поступите вопреки воле этого таинственного кое-кого, то вам может не поздоровиться".
Вспомнил день, когда пришли в редакцию Маркевич, Криницкий и Рындин. В кабинете Соколова Урюпин рассказывал им о пресловутой ошибке, которая чуть не прошла в номер. Хотя ошибка и была выловлена, но о ней узнали в партийной коллегии обкома. После разговора с Разиным я терялся в догадках, кто мог сказать. Сейчас почти убежден, что сделал это Рындин. К тому же он хвастался, что на Урале до войны учился или работал вместе с Разиным. Так вот этот таинственный "кое-кто", на кого так охотно ссылался Рындин!
- Передайте кое-кому, что я дал приказ сегодня же вечером выехать в командировку именно вам.
Рындин вразвалочку покинул кабинет.
2
Вечером ко мне в кабинет несколько раз заглядывала Ольга Разина. Улучив минуту, когда я остался, наконец, один, она рискнула зайти.
- Слушаю вас, Ольга Андреевна.
- Я хотела вам сказать…
Мне показалось, что Ольга сильно волнуется. Я опустил глаза и стал рисовать на бумаге кружочки и звездочки.
- Может, лучше мне уйти из редакции? - спросила Разина.
- Вам не нравится работа?
- Очень нравится.
- Так в чем же дело? Вас кто-то обидел!
- Нет, что вы!
- Тогда не вижу повода.
- Видите, знаете… - прошептала Ольга. - Но если вы хотите, останусь.
- Конечно, оставайтесь. Будем считать, что этого разговора не было.
- До свидания, Павел Петрович. Будьте осторожны с Рындиным.
- Нашли кого бояться!
- Да. Я его боюсь. Он мужу наплел о нас… Вы не знаете, какой он человек… - Ольга скрылась за дверью.
Предупреждение Разиной опоздало. Сразу же после того, как Рындин отказался выполнить мой приказ, я собрал редакторат. Соколов предложил объявить Рындину выговор за недисциплинированность. Виктор Антонович не согласился.
- Выговор ему, что мертвому припарка, - горячо заявил он. - Гнать надо из редакции.
Голоса разделились. Мне лично пришлось больше по душе предложение Урюпина, но все же я решил внять голосу рассудка, позвонил секретарю обкома Рудису и рассказал о своих сомнениях.
- Рындин не входит в номенклатуру обкома, - ответил секретарь. - Решайте как подсказывает партийная совесть. Лично я трусов терпеть не могу…
Партийную совесть мне не пришлось долго спрашивать. Перед самым приходом Разиной у меня в кабинете побывал Рындин. Я ему сообщил, что он уволен из редакции.
- Формулировка? - теряя обычное самообладание, спросил Рындин.
- Трусость! Уволены из редакции как трус.
А вот теперь пришла Ольга и предупредила о грозящей опасности. Ну что ж! Будет писать кляузы. Он на это способен.
Позвонила Тамара:
- Танцуй, Пашенька! Танцуй!
- Только и осталось, что танцевать.
- Слушай, - она, не скрывая торжества в голосе, прочла телеграмму главного редактора "Красного знамени". В ней сообщалось о награждении меня орденом "Знак Почета" за организацию фронтовых молодежных бригад на машиностроительных заводах страны.
Оказывается, не так уж плохо жить на свете, когда рядом друзья. Молодцы в "Знамени"! Ушел я от них, а вот не забыли, представили к награде.
- Спасибо, Томка, за добрую весть. Спасибо!
- Спасибом не отделаешься. Приходи пораньше домой, поужинаем.
Не нужно оваций
1
Владас Рудис встретил меня в коридоре обкома.
- Заходи, заходи, именинник, - пригласил он, распахнув дверь своего кабинета. - С тебя причитается.
- За этим дело не станет.
Впервые секретарь обкома обращался ко мне на "ты".
- Так вот, друже, прочитал я Указ, наградили тебя орденом за организацию соревнования в промышленности…
- Есть такой грех. На автозаводе помог организовать первые фронтовые бригады, потом в газете об этом писал… - похвастал я.
- Вот видишь, дело хорошее сделали. Почему же в "Заре Немана" вы так нудно пишете о соревновании? Вот полюбуйся…
Владас Рудис протянул мне сегодняшний номер "Зари Немана". На первой полосе публиковалась подборка об организации соревнования на заводах области. Тоска зеленая. "Отвечая на призыв вождя, коллектив завода взял обязательство выполнить план на 150 процентов", "Стахановец (фамилия), включившись в соревнование, дал сегодня две нормы". И так из заметки в заметку. Строчек много, а толку мало.
- Ну как, нравится? - спросил секретарь.
- Да уж чего тут… Плохо, конечно, плохо. Но здесь и условия другие. Где найдешь такие коллективы, как на автозаводе? Предприятия все маленькие, народ опыта не имеет. Никогда не организовывали соревнования…
- Загнул, редактор, - засмеялся Рудис. - Даже работая в подполье, мы слышали о соревновании, изучали опыт стахановцев, верили, знали, что когда-нибудь пригодится. Вот и настало время. Помоги, а?
- Все, что будет в моих силах.
- Сходил бы ты на завод, показал своим товарищам пример, как писать, а главное, как организовать соревнование.
Я не стал ссылаться на занятость. В конце концов организация труда в редакции зависит от редактора. У меня, как видно, нет таких способностей. Стыдно признаться: восемнадцать часов в сутки занят в редакции, типографии, на заседаниях. Как же хватало времени в "Красном знамени"? На заводах я бывал тогда часто.
Вернувшись домой, стал раздумывать о разговоре с Владасом Рудисом. Появиться на заводе не велика хитрость. Толк бы вышел, вот что важно. В ящике письменного стола нахожу старые блокноты. Вот и записи, сделанные во время командировки на Горьковский автозавод, где создавались первые фронтовые бригады.
Страничка из блокнота:
"Перед сменой члены первой фронтовой волнуются:
- Большое дело затеяли. Вдруг опозоримся?
- Не можем опозориться: прав у нас таких нет, и совесть не позволит, - рассудительно отвечает бригадир. Он успокаивает ребят. - Дело, конечно, новое. С непривычки, конечно, странно, как это - фронтовик в тылу. А по существу - нормально".
Вспоминаю бригадира, молодого парня, курносого с плутоватыми глазами. Однажды, уже будучи именитым бригадиром, он увидел меня в цехе, схватил за рукав:
- Корреспондент, помоги! Жениться хочу.
- А что, сам не справишься?
- Не в том дело… Помоги свадьбу справить. По карточкам не сильно разгуляешься, сам понимаешь.
- Что ж, дело хорошее, - говорю я. - И во время войны не грех о личном счастье подумать.
А в голове уже план статьи о первой свадьбе во фронтовой бригаде рождается.
В тот же день пошел в партком, комитет комсомола, к директору. Там тоже вдохновились: первая свадьба во время войны, женятся лучшие люди завода. Справили свадьбу как в мирное время: и выпивка нашлась, и еды хватило. В газете снимки напечатали, отчет. Только молодые в ЗАГС не ходили, никаких намерений создавать семью не имели. Просто погулять захотелось.
Потом их драили на комсомольском собрании, а мнимые жених и невеста с невинным видом оправдывались:
- Из-за чего шум? Может, потом мы и вправду друг дружку полюбим, тогда и поженимся, а сейчас вину свою трудом искупим. Ежедневно - триста процентов плана давать станем, всей бригадой. Устраивает?
Комитетчики вздохнули и решение приняли, чтобы липовые молодожены звание фронтовиков не позорили.
В редакции мне тоже тогда влетело за отчет о несостоявшейся свадьбе. Однако вскоре они все же зарегистрировали брак в ЗАГСе. В гости в Москву ко мне вместе приезжали, счастливые.
История забавная, но вряд ли она мне пригодится при организации фронтовых бригад в Принеманске. Вспомнил клятву, которую давали фронтовые бригады на автозаводе. Стал искать, кажется, я ее тогда записывал.
Проснулась Тамара, улыбнулась:
- Ты чего не спишь, полуночник?
- Дела, милая, дела.
- Ложись-ка. Уже поздно.
- Ладно, не привыкать. Слушай, сегодня с утра, как придешь в редакцию, скажи Соколову и Урюпину, что меня весь день не будет. Пойду на завод.
- Правильно, - приподнялась на локте Тамара. - Я давно тебе хотела посоветовать. Боялась - обидишься.
Мне хотелось бы многое объяснить жене, но она, подложив ладонь под щеку, отвернулась к стене. Пусть поспит. Очевидно, она и сама понимает, что не из любви к кабинету я день и ночь торчу в редакции и типографии. Вот наладится дело, и я снова буду неразлучен с корреспондентским блокнотом.
В парткоме машиностроительного завода меня ждала встреча со старым знакомым-москвичом. Только мы с секретарем партийной организации Юозасом Мицкявичюсом начали говорить об организации соревнования в цехах, как в кабинет вошел рослый мужчина в офицерском кителе без погон, в синем галифе и до блеска начищенных хромовых сапогах. Мицкявичюс обрадовался:
- Знакомьтесь, наш директор Александр Сергеевич Чувалов.
Директор широко улыбнулся, дружески обнял:
- Мы знакомы. В Москве не раз доводилось встречаться. Помните?
Да, я помнил Александра Чувалова, инженера с шарикоподшипникового. Он некоторое время руководил одним из цехов. В "Красном знамени" мы его однажды критиковали за то, что не помогал молодым новаторам.
- Значит, не усидели в кабинете? - осведомился Чувалов. - Я так и думал. Как прочел в "Заре Немана" вашу фамилию, так и решил, что не дадите нам покоя. Станете по цехам шнырять. Милости просим. Помощь нам очень нужна.
Юозас Мицкявичюс извлек из письменного стола папку. На ее обложке тушью было написано: "Ход социалистического соревнования на Принеманском машиностроительном заводе". Хотя папка была и объемистая, но сведений в ней оказалось не так уж много.
- Бумагой пока не обросли, - самодовольно сказал Чувалов, - соревнование здесь стихийно начинается, не как у нас.
- Душевно, от сердца люди стараются работать, - поддакнул секретарь парткома.
- Эх, Юозас, пойми, наконец, что ни душу, ни сердце к отчету не подошьешь. Честно надо признаться, есть еще недоработки, отдельные недоделки, так сказать…
- Я, товарищ директор, и не пытаюсь скрывать наших недостатков. Редактор сам увидит. Надеюсь, в цеха зайдем…
- Буду признателен.
- Я сопровождать буду, на правах старого знакомого, - предложил директор. - На первый раз с сопровождающим, а потом сами запросто приходите. Пропуск выдадим. Завод не велик. На моем родном "Шарике" в одном цехе весь завод бы разместился.
По дороге Чувалов пожаловался, что кадры малоквалифицированные. "Вот вы познакомились с Мицкявичюсом. Разве это парторг завода? Зелен еще".
Я возразил. Парторг на меня произвел неплохое впечатление. Ну, а если опыта не хватает, не беда. Опыт - дело наживное.
В маленьком, тесном цехе - скрежет, визг, рев. Подошел к первому станку, поздоровался с высоким пожилым рабочим:
- Как успехи?
Рабочий посмотрел вопросительно на директора.
- Ты говори откровенно, - пробасил Чувалов. - Это наш редактор, так сказать, общественное мнение.
- Чего ж мне, товарищ директор, лукавить. Не то нынче время…
- Это верно, - согласился Чувалов. - Давай рассказывай, как план гоните, как соревнуетесь.
- Помаленьку соревнуемся. Каждый понимает, что сейчас от нашего труда многое зависит. Вон какие развалины гитлеровцы оставили.
- Какие обязательства взяли? - спросил я.
- Цех брал. Начальник знает.
- А вы лично с кем соревнуетесь?
- С ним, - рабочий кивнул в сторону соседнего станка. За ним стоял токарь в замасленной солдатской гимнастерке, со шрамом через все лицо. На мой вопрос о социалистическом соревновании он иронически ответил:
- Какое соревнование? Смех да и только. Помню, до войны на Уралмаше…
- Вы что, в Свердловске работали?
- Оттуда я, - вздохнул рабочий, и шрам на лице побагровел, - в стахановцах ходил, портреты на доске почета висели…
- Вам и карты в руки, помогите товарищам организовать соревнование. Как ваша фамилия?
- Иван Букин. Не доводилось слышать? Да это и не важно. Погиб Ванька Букин, когда ему морду разукрасило.
- Ранение - не позор.
- Эх, редактор, ранение! Не будь я ранен, так и в плену не оказался бы. Теперь какой я человек? Измученный, издерганный, душа растревожена.
Из цеха мы пошли в кабинет к директору. В полутемном коридоре заводоуправления Чувалов спросил:
- Фактики на поверхности. Критиковать нас не трудно.
- А я и не собираюсь вас критиковать, Александр Сергеевич, напрасно нервничаете. Давайте вместе думать, как лучше соревнование организовать. Чтобы на других заводах поучились.
- Это дело. Поможете - в ножки поклонюсь.
К нам подошел высокий худой мужчина в сером костюме, спросил:
- Товарищ директор?
- Не видите - занят!
- Простите, я хотел бы с вами встретиться.
Чувалов поморщился, как от зубной боли:
- По какому вопросу?
- Допустим, по личному.
Директор ткнул пальцем в конец коридора.
- Там мой заместитель по кадрам. Он личными вопросами занимается.
- Спасибо, понял.