Высокий пригладил волосы, надел кепку и неторопливо пошел в конец коридора, где возле дверей, обитых черной клеенкой, стояли люди.
- Кто этот товарищ? - полюбопытствовал я.
- Кажется, конторский один. Разве всех упомнишь?
Хотя и ничего толком не успел я сделать на заводе, но в редакцию пришел довольный. Теперь хотя бы имею представление об одном предприятии. Если три-четыре раза в месяц заходить на завод, и людей узнаю, и фронтовую бригаду организую. Вот тогда и опыт будем распространять.
2
Созван первый после войны пленум Западного обкома партии. Членов пленума, избранных областной конференцией, осталось мало. Многие погибли на фронте, в партизанских отрядах, а некоторые еще продолжают воевать. Приглашен партийный актив с мест и из областных учреждений. В фойе кинотеатра сизо от табачного дыма, стоит такой рокот, словно работает ротационная машина. К сожалению, только кажется, что ротация работает. Третий день нет тока. Не выходят газеты. Едва успеваю отвечать на ехидный вопрос:
- Что-то я не нашел в киосках сегодня "Зари Немана". Где ее можно купить?
- Нигде. Газета не вышла.
- Даже к пленуму?
- Даже к пленуму! Без электроэнергии линотипы не работают. Вы слышали что-нибудь о линотипах?
Едва отбившись от одного, отвечаю другому. Подошел первый секретарь обкома, спросил:
- Будете выступать?
- Не знаю.
- Следовало бы.
- Тогда запишите.
Все время думаю о предстоящем выступлении. Но сосредоточиться нет возможности. Как много у меня появилось новых знакомых. Всюду разговор о пленуме. Интерес вызывает бригада, приехавшая из ЦК ВКП(б). Бригада большая, и это разжигает любопытство. Высказываются предположения, что кое-кто из приехавших осядет в Принеманске, мол, многие работники областных учреждений путевочку получат на заводы, в уезды, волости - там с народом туго. Коммунистов почти нет.
Пронзительный звонок. Наспех гасятся папиросы, хлопают сиденья стульев. Зал невелик, а желающих участвовать в работе давным-давно не собиравшегося пленума великое множество.
Гремят аплодисменты, когда на сцену выходят представители ЦК ВКП(б), руководители советских и партийных организаций области.
Удивительно знакомое лицо у высокого человека в сером костюме, который сел рядом с первым секретарем обкома. Я его видел, и совсем недавно. В бок меня толкает Александр Чувалов.
- Посмотри, это тот, что тогда в коридоре ко мне подходил?
Возможно, он, тот же костюм, так же, как тогда, машинально проводит рукой по волосам.
- Конечно он. Вот черт, влип. Ну кто бы мог подумать? - Чувалов вытирает платком вспотевший лоб.
Первый секретарь открывает пленум. Он говорит о больших потерях, которые понесла партийная организация области во время войны, называет фамилии членов обкома, погибших на фронте и в партизанских отрядах, фашистских застенках. В скорбном молчании поднялись люди. Много, очень много ощутимых потерь понесли коммунисты Западной области. Сравнительно маленькая партийная организация оказалась богатой героями. Нам надо обязательно писать о них в газетах. Пусть знают все о героизме коммунистов. Пусть их дети, когда вырастут, с гордостью говорят о своих отцах. Это святой долг журналистов перед памятью погибших…
И еще нельзя забывать: когда товарищи рассказывали мне о погибших, они неизменно заканчивали свое повествование гневными словами о предателях. Одна группа подпольщиков была предана лесником, у которого остановились на ночлег. Другого коммуниста выдал какой-то тип, затесавшийся в подпольную организацию. Может быть, прав Криницкий, когда говорит, что нельзя забывать и о тех, кто в сорок первом стрелял в спину нашим солдатам. Мы еще очень робко разоблачаем на страницах нашей газеты буржуазных националистов. В годы оккупации здесь были предатели всяких национальностей - польские, еврейские, белорусские, литовские, украинские, русские… Они и сегодня где-то бродят среди нас. Не жалеют слов, чтобы предать анафеме своих немецких хозяев, называют себя жертвами фашизма, а потом ночью убивают советских активистов. Надо писать об этом, чтобы народ помог нам распознать и выловить всех предателей.
Вслушиваюсь в доклад первого секретаря обкома, торопливо делаю записи в блокноте. Во многом они совпадают с мыслями, которые только что пронеслись в голове. Секретарь вспоминает о героях, погибших в войну, говорит о предателях интересов народа. Буржуазные националисты угодничали, всячески выслуживались перед фашистскими оккупантами. Еще 19 марта прошлого года они писали в своей газете "Свобода": "Мы хотим с немцами жить в согласии и сотрудничать. Мы даем им продовольствие, одежду и не спрашиваем, что получим взамен".
Вот повод для страстного публицистического выступления. Кто бы мог его написать? Надо бы обратиться за помощью к опытным литераторам. Но к кому? В области живет несколько писателей, но редакция с ними пока не установила связей.
Докладчик приводит все новые и новые документы из различных националистических изданий. Довольно откровенные признания националистов, холуйские, угоднические заявления, распродажа родного края оптом и в розницу. Как жаль, что я не знаю ни польского, ни литовского, на которых выходили эти газетенки. Опять все упирается в незнание языка. Надо изучить, обязательно изучить язык. Успею ли? Как показал мой личный опыт, корреспондентов в одном месте долго не держали. Год-два. Я не знаю ни азербайджанского, ни грузинского, ни бурятского языков. А я ведь работал в этих краях. Да, тогда корреспондентом, а сейчас редактором. Все равно не верю, что долго удержусь в этой области. Куда-нибудь перебросят. Ох, уж это сидение на чемоданах!
Слово предоставляется представителю ЦК ВКП(б) Андрею Михайловичу Саратовскому. Участники пленума дружно аплодируют, а мой сосед все вздыхает:
- Он, конечно, он. Наверное, думает, что я бюрократ, махровый бюрократ. Сейчас как врежет между глаз! Такой острый факт. Будь здоров! Директор не захотел разговаривать с представителем ЦК. Дальше ехать некуда… Как думаете, зачем он приходил на завод?
- Кто его знает.
Представитель ЦК ВКП(б) длинными пальцами проводит по пшеничным волосам, зачесанным на пробор, выжидающе смотрит в зал, пока смолкнут аплодисменты. Говорит он громко, выразительно. Чувствуется подлинный трибун, а их не много. Случается, что на трибуну поднимается бесстрастный чтец написанного помощниками текста. На этот раз нам повезло. Человек, который поднялся на трибуну, умеет говорить темпераментно, чувствуется, что у него слова льются из сердца, что в нем живут человеческие страсти - и гнев, и печаль, и радость.
Саратовский напоминает не о прошлых злодеяниях буржуазных националистов, а разоблачает их сегодняшние преступления. Они убивают советских активистов, членов их семей, не щадят даже малых детей. В печати об этом еще ни разу не писали. Интересно, будем публиковать материалы пленума или дадим только короткое сообщение?
После выступления Андрея Михайловича Саратовского объявляется перерыв до утра.
3
Лион Фейхтвангер когда-то заметил: "Человеку нужно два года, чтобы научиться говорить, и шестьдесят лет, чтобы научиться держать язык за зубами". Мне еще далеко до шестидесяти, и я, научившись говорить, не научился молчать.
Я поднялся на трибуну. По мере того как чувствовал, что овладеваю вниманием зала, все больше распалялся. Тема моей речи вымучена и выстрадана в бессонные типографские ночи. Начал с того, что впервые за многие годы собрался вместе партийный актив, а вот газеты не вышли. Кто в этом виноват? Одну за другой назвал причины, которые привели к подобному тяжелому положению. Типография должна вне очереди получать электроэнергию, надо строго наказывать "жучков", которые разбазаривают электроэнергию. Я знал, что сидящие в зале ждут, когда я назову фамилию того, кто прежде всего отвечает за эти упущения. На секунду голос предосторожности остановил язык, я помолчал. Но очень тихим был этот голос по сравнению с той еженощной досадой, которую вызывали неполадки в типографии. Я обернулся к президиуму и назвал по имени Кузьму Викентьевича, первого заместителя председателя облисполкома.
- Вы провели на бюро обкома решение о передаче типографии "Луч" в ведение облисполкома. Мы в редакции радовались - теперь будет наведен порядок. По существу же сменилась только вывеска. Вас мало волнует, что третий день не выходят газеты.
Кузьма Викентьевич меня перебил:
- Я на себе таскаю в типографию дрова, чтобы работал движок.
- Мы должны работать на тех постах, на которые поставила нас партия, и отвечать за порученное дело. Каждый на своем посту! Вот почему я от имени коллектива редакции, от наших читателей, обращаюсь к вам с претензией не как к грузчику, а как к руководителю областного исполнительного комитета.
В зале раздались аплодисменты. Я уже приготовился перейти к другому вопросу, как из президиума меня снова перебили вопросом. На этот раз поднялся из-за стола полный круглолицый мужчина в защитной гимнастерке - член бригады ЦК ВКП(б).
- Скажите, а редактор за что-нибудь отвечает?
- Обязанности редактора общеизвестны. Что же касается типографии, то она не подчинена редакции. Ею непосредственно руководит облисполком. Ну, и, конечно, обком партии.
- Каково же ваше отношение к типографии? Наблюдателя? - рука гневно опустилась на скатерть.
- Редакция - заказчик, а типография - исполнитель. Мое отношение такое же, как заказчика к портному. Портной испортил костюм - в этом нельзя винить заказчика, он пострадавшее лицо.
В зале зааплодировали. Товарищ из ЦК предостерегающе поднял руку:
- Мы не в театре, товарищи. Здесь не представление. Нам, откровенно говоря, хотелось, чтобы редактор областной газеты не только умел байки рассказывать, бойко произносить речи, но и организовать работу редакции, ежедневно давать читателям газету. Это его партийный долг, святая обязанность перед партией и народом.
На этот раз аплодировали не мне. Скомкав конец речи, вытирая выступивший на лбу пот, я пошел к своему месту. Чувалов, покосившись на соседей, зашептал мне в ухо:
- Правильно… Очень справедливо… Не грузчики, а партийные работники нужны в аппарате.
"Вылез бы ты сам на трибуну и сказал об этом во всеуслышание", - подумал я, но промолчал. Сегодня я и так успел дать волю словам. Пока мысли о заместителе предисполкома жили во мне, я был их господином. Теперь же, когда слова вырвались под своды этого зала, они стали мною повелевать. Нужно быть слепым и глухим, чтобы не понять, как не понравилась президиуму моя речь. Черт с ним: понравилась - не понравилась! Не ради карьеры я сюда приехал. Может быть, мое выступление заставит кое-кого задуматься о положении в типографии.
Последним на пленуме обсуждался организационный вопрос. Большинство приехавших с бригадой ЦК ВКП(б) остается на постоянной работе в области. Остается в Принеманске и Андрей Михайлович Саратовский, его избрали вторым секретарем обкома. Товарищ, который задавал вопросы во время моего выступления, станет председателем облисполкома. Большое подкрепление получила партийная организация области.
Молодость - не порок
1
Зеленый круг выхватывает на столе руки с длинными гибкими пальцами. Они дробно постукивают по листу белой бумаги.
- Сколько вам лет, редактор?
- Скоро тридцать.
- Молод!
- Это дело поправимое… - румянец заливает мне щеки.
Андрей Михайлович Саратовский громко, немного с хрипотой, смеется:
- Дело, говорите, поправимое? Нет, молодость прошла и ни на каком самолете ее не догонишь. Пора, - секретарь украдкой бросает взгляд на папку, лежащую с левой стороны, - пора, Павел Петрович, отказываться от комсомольского задора. В тридцать лет уже должна прийти партийная зрелость… Редактору она всюду нужна, а здесь в особенности.
Андрей Михайлович расспрашивает меня о планах редакции, сотрудниках, интересуется взаимоотношениями с руководителями обкома. Из ящика письменного стола он достает газету.
- Несколько месяцев назад я выступил в "Комсомольской правде" со статьей, - вспоминает секретарь, - рассказал об опыте антирелигиозной работы. Да, как видно, не очень тщательно слова отбирал, а товарищи в редакции были ко мне снисходительны. В статью вкралась неточная формулировка - она давала основания истолковать превратно мою мысль, можно было подумать, что у нас собираются ликвидировать церкви. В газетах союзников поднялся шум. Одна буржуазная газета назвала свою статью по этому поводу "Устами младенцев глаголет истина". Как вам это нравится?
Мне это совсем не нравится, но я не могу понять, куда клонит разговор собеседник.
Настольная лампа с зеленым абажуром придает его лицу болезненную бледность, улыбка кажется неестественной:
- На оргбюро слушали, замечание мне сделали.
Я подумал, что редактору "Комсомолки", наверное, выговорок привесили. Андрей Михайлович неожиданно протянул мне толстое личное дело Кузьмы Викентьевича и, круто меняя тему разговора, сказал:
- Вы, очевидно, не имели возможности раньше познакомиться с биографией человека, которого критиковали на пленуме. Садитесь к тому столу, почитайте, а я пока один документ отредактирую.
Я начал с анкеты, прочитал автобиографию, копии решений, различные справки, написанные казенным языком. По мере того, как я углублялся в личное дело зампредоблисполкома, передо мной возникал незнакомый герой, человек легендарной смелости, совсем не похожий на того, с которым я разговаривал по телефону, встречался на заседаниях. Оказывается, ему немногим более сорока лет, а он уже судами различных буржуазных стран был приговорен в общей сложности к шестидесяти годам каторжных работ. Он - боец интернациональной бригады в Испании, вел подпольную революционную работу в Польше, Литве, во Франции, в Германии, Бразилии. В его активе - дерзкие побеги из тюрем, участие в баррикадных боях, организация подпольных типографий, выпуск газет и прокламаций. Судя по всему, этот человек с беспокойной биографией был орлом в годы подполья. Как же я ошибся в Кузьме Викентьевиче! Я был убежден, что нет такого огня, которым можно его зажечь. А он, оказывается, сам огонь.
- Прочли? - прервал мои размышления второй секретарь обкома.
- Прочел. Обдумываю.
- Не буду вас больше задерживать. Теперь нам придется с вами часто встречаться. Газетами, выходящими на других языках, мне труднее руководить. Побольше внимания уделю вам. Так что терпите.