По улице мостовой-ой,
По широкой столбовой,
По широкой столбовой
Шла девица за водо-о-ой!
Топнув каблучком, задорно закинула голову и, похожая на ту молодую и желанную, о которой рассказывалось в песне, кинула на Шарова зовущий взгляд. Сухие, по обыкновенно, глаза полковника замаслились.
Осип Васильевич не удержался, вскочил, помахивая рукой, понесся навстречу озорной бабе.
…Шла девица за водой,
За холодной ключевой,-
речитативом рассказывала жена Коротькова. Сделав умоляющее лицо, словно устав от преследования своенравной девицы, Осип Васильевич нараспев упрашивал:
Красавица, обожди,
Дай напиться мне воды!
…Тихо догорал день, спадал зной В предвечернем покое стоял за окном сад, будто прислушиваясь к звукам разгула. За Мертвым Донцом закатной розовой мглой заволакивалось займище.
Уснувшая река отсвечивала зеленоватой глазурью; в ней вырисовывались четкие отражения каюков и байд, замшелые фронтоны рыбных заводов.
В хмельном угаре подошел прасол к окну. Отрезвляющая волна воздуха ударила в лицо. Пьяно качнулись в глазах байды и каюки, приплюснутые камышовые кровли - все крепкое прасольское хозяйство. Оно лежало у реки, как ненасытный зверь. Полузабытая тревога, от которой часто ночами схватывался с постели Полякин, стиснула сердце: все ли в порядке? На месте ли люди, не забыли ли ватаги о своих договорах?
Будто желая заглушить в себе беспокойство, Осип Васильевич отшатнулся от окна, сказал Луговитину:
- Сидорка, налей-ка мне шустовского! Да смотри, чтоб с пятью звездочками. Дай, я - сам.
Руки прасола тряслись, проливая коньяк на, тарелку с икрой.
Кто-то невпопад затянул сговорную:
А у нас нынче незнакомый гость побывал,
У порога он весь вечер простоял…
- Отставить! - остановил певцов прасол. - Нынче наша гульба, а завтра для молодых. Ребята, на ярмарку! - гикнул, Осип Васильевич и, подойдя к окну, работнику:
- Иван, запрягай планкарду! Живо!
Шаров сдержанно и корректно поклонился жене Коротькова, обнимая жадным взглядом ее статную фигуру, - предложил:
- Не хотите ли прокатиться на "Казачке"-с? В два тура, Да-с! До кордона и обратно. Не угодно-ли? Господин пристав, мой корабль к вашим услугам.
- Я с удовольствием, - вскочил помощник пристава и чуть не упал, но во-время придержался за чье-то плечо.
Веселая Коротчиха переглянулась с молодой соседкой, кивнула на мужа.
Тот, сильно захмелев, клюя носом, сидел в углу, готовый свалиться.
- Прошу, мадам, - обратился к жене Коротькова Шаров, с трудом попадая белой рукой в перчатку.
- А мы - на ярмарку! Ося… Осип Васильевич! Сукин ты сын! Идоляка, подожди! - взвыл Сидорка и, ковыляя сухопарыми ногами, ринулся вслед за Полякиным на веранду.
У крыльца кусал удила застоявшийся жеребец, заботливо выхоленный прасолом специально для лихих праздничных выездов.
Легонькую, щеголеватую линейку рысак вынес за ворота, словно перышко. Играя резвой иноходью, мигом промчал, по празднично гудевшим улицам.
На ярмарку вкатили с гиканьем, с гармонным ревом.
Толпа шарахалась в стороны, полицейские пробовали поймать лошадь под уздцы, но, узнав прасола, махали рукой.
- Не сворачивай! - вопил Полякин, выхватывая у работника кнут и правя прямо на толпу.
Встав на линейке во весь рост, он подстегнул жеребчика, наезжая на гончара, разложившего у самой дороги горшки и глиняные свистульки.
- Куды тебе, лиху годыну, несе! - только и успел выкрикнуть гончар.
Линейка с хряском ввалилась на гору горшков, оставив после себя груду черепков, покатила дальше.
Толпа захохотала.
- Ой, боже ж мий, да що ж це таке! - взмолился гончар и вдруг заорал благим матом: - Полицейска-а-а-ай!
- Молчи, мазница, а то еще раз прокатимся, - кричал издали Сидорка.
Линейка подкатила к самой богатой палатке. Прасолы выпили горького, нагретого солнцем пива, заказали музыкантам - армянам с большого села Чалтыря - сыграть на зурнах.
Тоскливо, как оводы в знойный день, зудели зурны, глухо, как в пустую бочку, бил барабан, в обнимку прыгали распалившиеся прасолы.
Осип Васильевич кричал, еле держась на ногах:
- Иван, кати да коников! Гони жеребца! Эх-ма!
Облепленная людьми, в пестром цветении ярких нарядов карусель. Качающийся свет фонарей дробится в искристых фестонах стекляруса, в расшитой золотой нитью-парче. Тонкоголосо повизгивает шарманка.
- Стой! - кричит Сидорка крутильщикам, ноги которых мелькают вверху под парусиновой карусельной крышей. Придерживая рукой болтающуюся на боку кожаную сумку, карусельщик оттискивает прасолов от вертящейся карусели.
- Вам чего?
- Останови коники сейчас же! - приказывает Сидорка.
- А вы кто такие?
- Останови, тебе говорят!
Сидорка сует карусельщику серебряный рубль.
- На да не гавкай! Нам скоро надо. Останови!
Звенит колокольчик, карусель останавливается. Недовольные слезают с коней и люлек катающиеся. Важничая, взбираются на люльку прасолы, садятся в обнимку, приказывая гармонисту играть.
Захватывая дух, несется мимо пестрая толпа, мелькают в глазах ярмарочные огни. Убаюканные прасолы пьяно бормочут, подтягивают дикими голосами надрывающейся шарманке. Крутит ручку ее рыжий, в прорванной на лопатках рубахе, хуторской дурачок Никиша, по прозвищу Бурав, ухмыляется прасолам, как давнишним знакомым.
- Крути, буравчик, крути! - кричит ему Осип Васильевич.
Будто сквозь сон, ловит он знакомый, наигрываемый шарманкой мотив песни, подпевает сам, еле ворочая языком:
Две оляндры круто вьются,
Как холодная вода-а!
Икая, тянет злой осенней мухой Сидорка-Луговитин:
Две девчонки задаются,
С ни-ими чистая беда-а-а!
27
Отрадно-свежий северный ветер, налетевший с сумерками, гнал по Таганрогскому заливу суетливую зыбь. Лимонно-желтый свет зари охватывал полнеба, долго не стухал, медленно передвигаясь на север. Море легонько мерцало. Только на юге, где синим хребтом залегли низкие тучи, оно было свинцово-темным и хмурым.
Огибая узкую отмель, "Смелый" под парусом входил в гирла. На байде, шедшей позади, верховодил Пантелей Кобец. Его команда то и дело взмывала над клохчущим шумом волн.
Пройдя раза три мимо отмели, высмотрев темные, поросшие камышом берега, вошли в узкий глубокий ерик. Сразу стало тихо. Море шумело где-то позади, все отдаляясь; вместо него скучно шелестел камыш. Люди молчали, сдерживая дыхание, ловя сухой шопот Егора, следя за каждым его движением.
Оставив байду в ерике до момента, когда нужно будет отгружать улов, Егор осторожно, на веслах, ввел дуб в Средний кут. Огромный затон был пуст и темен, в мелкой зыби смутно плясали раздробленные отражения звезд. Люди засуетились, торопя друг друга. Неслышно заскользил по затону "Смелый", стеля за собой смолистый шлейф волокуши. Ватага работала лихорадочно быстро. Аниська не управлялся выбрасывать сеть. Хлюпая, она сползала в реку, оставляя поверх ее чуть видимый в сумраке полукруг поплавков.
На берегу, надев через плечи лямки, уже шагали Илья Спиридонов, Лука, Максим Чеборцов, Сазон Павлович. Их дело было самое трудное: удержать, подтягивать стосаженную волокушу впору быкам, а здесь нужно было все это делать самим да еще и поспешать. Гребцам тоже было нелегко. Двенадцать человек, захлебываясь потом, выбивались из сил. Васька Спиридонов, исполнявший обязанности поливалы, беспрестанно окатывал гребцов потоками теплой речной воды. Черпак с длинной ручкой вертелся в его руках, как легкое мельничное: крыло.
- Еще, Вася, еще, милый, - шопотом просили его.
- Держись! - тихо и озорно покрикивал Васька и опрокидывал на взлохмаченные головы черпак.
Дело разворачивалось споро, весело.
Не прошло и десяти минут, как огромный рыбий косяк, стиснутый волокушей, забился в окружье поплавков. Вода затона взбурлила, вспенилась, словно в кипящем котле. Затрещало смоленое тягло. Упираясь лапами весел, дуб старался удержаться на средине, но его относило к берегу.
- Выгребай! - глухо скомандовал Егор, все время не сходивший с кормы.
Гребцы повскакивали с сидений, сетными черпаками принялись черпать рыбу; сваливая ее в дуб. Сыростный рыбий запах - запах крупной добычи - разлился над затоном, словно опьяняя людей.
- Рыбы-то, рыбы сколько, братцы! - по-детски восторженно воскликнул Максим Чеборцов. Он растерянно бегал по дубу, ища черпак, и не находил его. Кто-то шутливо толкнул Максима, он поскользнулся, упал на дно дуба. Рыба посыпалась на него живым потоком, обдавая противно-холодной слизью, а он барахтался в ней под общий сдавленный смех.
За жаркой суетой никто не заметил, как из-за камышей вынырнул каюк, бесшумно устремился к "Смелому". Аниська чуть не вскрикнул, когда увидел его.
Все кинулись к веслам, торопливо вдевая их в уключины, толкая друг друга.
Но в это время с каюка докатился знакомый мелкий смех, и ватага замерла от изумления.
- Хе… перепугались, греби вашу за ухо! Вот они где, хищники Области войска донского!
- Да это Шарап, будь он проклят, - облегченно вздохнул Илья. - С неба свалился, что ли?
Егор с досадой махнул рукой, обернулся к ватаге:
- Ребята, кончайте свое дело. Черти шпиона поднесли.
Ватажники снова ухватились за черпаки. Емелька подогнал каюк, уцепившись багром за борт дуба, выпрямился.
- Хе… Бог на помощь, хлопцы! Счастливого облову.
- Спасибочка, - насмешливо отозвались из дуба. - Откудова приплыл, Емельян Константинович?
Емелька молодцевато сдвинул шапчонку.
- Оттуда, откуда и вы. Завидал вот непорядок, подвернул упредить.
- Ты бы тише разговаривал, сват. Сам знаешь, - где гостюешь, - недружелюбно напомнил Егор.
- Хе… А кого бояться? Пустуют куты нонче. А ты, сваток, испоганил мне всю охоту. Не по-суседски делаешь. Не там сетки посыпал, сват. Не там…
- Да тебе чего? Кутов мало?
- Не об том речь. Облюбовал я тут мостину себе, а ты поспешил.
- Иди-ка ты, сват, не дуракуй, - угрюмо оборвал Егор и отвернулся.
- Постой, - позвал Емелька, - ты не гордись, подвинься с дубком под энтот бок, а? По совести прошу.
- Иди к чорту! - уже сердито ответил Егор. - Не приставай.
- Ты это сурьезно?
Егор отмахнулся:
- Вижу, тебе шутить захотелось, а мне не ко времени.
Емелька зловеще помолчал, хрипло кашлянув, отпихнулся от дуба.
- Ну, помни, сват! - погрозил он из темноты. - Как бы не пришлось тебе пощады просить.
Каюк бесшумно исчез за поворотом.
Все это произошло так быстро, что никто не мог понять, чего хотел Емелька, разговаривая с Егором.
- Видал лисовина? Так и хотелось бабайкой раскроить ему башку, - сказал Илья.
Не ответив, Егор скомандовал людям немедленно подгребаться к берегу. Аниське хотелось узнать, что думал отец о неожиданной встрече с опасным крутийским атаманом. Он прыгнул на корму, схватил Егора за руку. Крепкая отцовская рука дрожала.
- Иди, помогай. Не крутись зря! - сердито прикрикнул на сына Егор.
Спустя некоторое время, волокуша неуклюжей горой подымалась на корме, дуб ломился от перегруза. Подоспевший вовремя Пантелей Кобец принял в байду остаток улова.
Егор позвал Илью, Панфила и Аниську к себе на корму.
Пока гребцы размещались у весел, на корме состоялся короткий совет.
- Откуда он выскочил? Мне так и невдомек, - сказал Панфил.
- А чего тут не понимать? Вон за тем коленом дубяка его мотается, так и знай. А ежели Шарап гуляет вольно, то и пихра недалеко, - пояснил Егор.
- Что будем делать? - спросил Илья.
- Напрямик пробиваться. На Широкое, - подсказал Аниська.
Егор отрицательно покачал головой:
- Нет, сынок. Через Широкое нам не рука. Туда мы теперь как раз к солнышку поспеем. По-моему, кроме, как по ерику, по какому сюда ехали, нету нам дороги. Надо хоть сквозь пули, а к морю пробиваться. А там - прямая дорога на Чулек.
Егор бросил быстрый взгляд на звездное небо, повернул под ветер лицо, велел отгребаться.
Опасаясь столкновения с охраной, Егор не хотел отступать гирлами, несмотря на то, что путь этот был короче. За мысом шире раздвинулись камыши, и водная прямая тропа стала светлее. Впереди и, как казалось, совсем близко, низко над морем висел ясный малиновый огонь таганрогского портового маяка. Егор держал курс прямо на него.
"Смелый" плыл грузно, со стеклянным звоном рассекая волну. Позади тянулась на буксире Пантелеева байда. Мокрая бечева вяло прописала, окунаясь в воду. Гребцы не позволяли байде быть лишним грузом, гнали ее изо всех сил.
Аниська сидел за рулем. Встреча с Емелькой не выходила из его головы. Он тревожно озирался по сторонам. Молчаливые берега начинали пугать его, - казалось, каждую минуту из камышей полыхнет выстрел. И в самом деле, куда так быстро мог исчезнуть Шарапов, где спрятался со своим дубом? Зачем понадобилось ему осаждать отца нелепой просьбой потесниться в запретных водах?
Глухой плеск вывел Аниську из раздумья. Впереди на аспидно-сером фоне ерика шмыгала юркая продолговатая тень каюка. У берега маячила тень дуба. Аниська крепче сжал румпелек.
"Вот они где хозяйничают, карги…" - подумал он, стараясь разглядеть суетившихся на дубе людей.
- Ходу! Нажми, ребята! - скомандовал Егор.
Твердая, как сталь, бечева полуверстной шараповской волокуши царапнула днище "Смелого". Дуб прошел, над пересыпью, перерезав неохватный, невидный в темноте полукруг поплавковой цепи. Злобная сдавленная ругань понеслась вслед "Смелому". Что-то темное просвистело над головой Аниськи, с глухим звоном ударилось о доски. Аниська нащупал неподалеку, от себя железный шворень, невольно похолодел. Так вот с чем выезжала на облов шараповская ватага! Не против пихры, а против своих же братов-крутиев берег Емелька свое позорное, как у конокрадов, оружие. Трепеща, Аниська следил за буксиром, ожидая со стороны враждебной ватаги новой каверзы. Вдруг буксир натянулся, "Смелый" вздыбился, как внезапно сдержанный конь. Егор, ругаясь, вскочил на корму. Ему вторила яростная брань Пантелея, сердитое гроханье весел на байде.
- Зацепили, сатаны! Не обошлись-таки без драки, - вскрикнул Егор.
- Бросьте вы! - взревел Илья. - Пантюха, не сдавайся? Глуши прямо по башке!
- Бей хохлов! Круши хамов! - неслось в ответ с Емелькиного дуба.
С минуту барахтались на байде тени, слышался хряск весел, заменявших дубинки.
Аниська, тяжело дыша, давил руку Васьки, нетерпеливо тянулся глазами к байде.
- Побьют наших чигоманы… Вася, а?
Казалось, он готов был заплакать от досады, что не мог кинуться в драку защищать своих. Тягучий стон поплыл вдруг над ериком и, перейдя в короткий крик, оборвался. Позади стало тихо. Буксирная бечева повисла свободно. Вырвавшаяся из плена байда, хлюпая тупым носом, нагоняла своего вожака. У самой кормы "Смелого", вынырнув из пенных волн, покачивалась лохматая голова. Цепкие, похожие на землисто-черные корневища руки держались за смолистую плоскость руля, старались приподнять над водой худое, облипшее мокрой рубахой тело.
Аниська ухватился за черпак, готовясь ударить им по голове неизвестного пловца. Но торопливо-невнятное бормотанье заставило его пригнуться ниже. В мокром курчавобородом лице Аниська узнал Ерофея Петухова, бедного рыбака, работавшего в Емелькиной ватаге.
- Анисим, останови дуб, скажу чего-сь! - булькая водой и отплевываясь, крикнул Ерофей и, сделав усилие, перекинув за борт длинные костлявые руки, приподнялся.
Дуб остановили. Ерофея втащили на корму, рыбаки окружили его. Плоское худое тело Ерофея тряслось, зубы цокотали.
- Братцы! - шептал Ерофей, задыхаясь. - Егор Лекееич, жалко мне тебя. Повертай обратно. А к морю не нарывайся. Там пихра. Сговорился Шарап с Крюковым застигнуть тебя. Кажу, что сам слыхал. Эх, Лекееич… Знаешь, кто сейчас нами командует, а?
Ерофей выпрямился, потряс кулаком, негодующе взвизгнул:
- Крюков командует! Пихрец ватагой заправляет. Во! На пихру крутим зараз, а Емельян Константинович сидит на дубке да посмеивается.
Ерофей опустился на корточки, ловя трясущимися руками борт дуба.
- Поплыву я, братцы, обратно. А вы тикайте. Да не проболтайтесь Шарапу, что я вас предупредил…
Ерофей соскользнул с кормы, устало кидая руками, поплыл в камыши.
С минуту ватага молчала.
Никому не хотелось верить в рассказ Ерофея. Все это казалось невероятным.
Но по выходе в море ударил с берега первый выстрел и стало понятно, что сказанное Ерофеем - правда. Вслед за выстрелом сразу с обоих берегов отделились каюки кордонников, стремительно понеслись наперерез "Смелому".
Берега, вонзающиеся в море острыми песчаными шпилями, служили здесь природными барьерами - не позволяли ватаге свернуть в сторону.
Тесная горловина ерика, казалось, была создана служить ловушкой, и недаром выбрали ее охранники для засады. Нужно было уходить напрямик. Могла выручить только отчаянная быстрота. Быстроходностью, крепостью дубов своих крутийские атаманы не раз проламывали выставленные пихрой заслоны. На быстроту и крепость "Смелого" надеялся и Егор.
Присев на корме, он изогнулся, как для прыжка.
- Ребята! Полный ход!
Аниська вцепился в румпелек так, будто хотел сломать его.
- Не подступай! - прокатился над ериком разбойный бас Пантелея Кобца.
И зычным ушкуйничьим эхом отозвалось ему грозное, пихрячье:.
- Станаи-н-и-ись!
Распластавшись на корме, Егор подбадривал:
- Навались, хлопцы! Пригнись! Гребь! Гребь!
Трещали выстрелы. По набухшей скатке паруса, по обшивке дуба цокали пули.
- Не подступай! - хором закричали с байды.
Выпустив по заряду поверх крутьков, пихрецы подгребались к дубу изо всех сил. Но сумрак обманчиво скрадывал расстояния, связывал вольность и смелость движений.
- Гребь! Гребь! - командовал Егор.
- Стой, не тикай! - совсем близко раздался лихой голос вахмистра.
Каюк летел к дубу бакланом, но, видимо, боясь подплывать к нему близко, пихрецы остановились на секунду в нерешительности.
Это помогло Егору использовать долгожданный момент. Он отдал нужную команду. "Смелый" круто повернул влево, понесся на каюк. Могучий толчок потряс грузный корпус дуба, послышался сухой треск разламываемого дерева. Аниська чуть не свалился за борт; невольно свесившись с кормы, увидел в волнах плоское днище опрокинутого каюка, беспомощно барахтающихся людей.
Опытный маневр Егора решил судьбу "Смелого". Дуб перешел черту, за которой начинался свободный путь к отступлению.
Ошеломленные нежданным исходом дела, пихрецы растерялись. Каюк, возглавляемый вахмистром, вынужден был остановиться и вылавливать тонущих казаков.