К счастью, неглубок был ерик, и кордонщики благополучно пережили свой позор. Крюков велел товарищам самим прибиваться к берегу, а сам снова ринулся в погоню. Он уже дал три условных залпа, выпустил ракету. Из Малого кута на помощь команде на всех парах спешила "Казачка".
Воспользовавшись замешательством, крутьки успели выйти за песчаный шпиль, направились прямо на Морской Чулек. Пантелеева банда, давно снявшаяся с буксира, шла самостоятельно, тяжко преодолевая встречный ветер. При желании Крюков легко мог настигнуть ее у мыса, но ставка на дуб Егора затмила его разум. Он успел уже подойди к "Смелому" достаточно близко, но морской бурун встретил от за мысом, затормозил каюк.
Яростно ругаясь, жалея о напрасно потраченном времени, Крюков пересел на поджидавшую у мыса "Казачку", скомандовал полусонному, всегда хмурому механику идти полным ходом.
"Смелый" рвался вперед, не замедляя скорости. Васька непрестанно черпал воду, лил ее на распаленные тела гребцов, сам качаясь от изнеможения, еле держась на ногах. Шалые пули злобно буравили рею, толстую обшивку кормы. Ветер уныло посвистывал в размотавшемся изрешеченном парусе, шипел, хлопая сорванным кливером.
Впереди уже мигали разбросанные огоньки хутора Морской Чулек. Но как далеки были эти желанные огни! Сколько сил требовалось людям, чтобы достигнуть их! "Казачка", сначала нагонявшая крутьков, стала отставать. Клекот машины, глухие хлопки выстрелов постепенно отдалялись. Все реже чмокали пули, падая в воду. За все время ватага лишилась только одного гребца: Максим Чеборцов, раненный в левую руку, пониже, локтя, сидел, прислонясь к рее, тихо поскрипывал зубами. Панфил наскоро перевязал рану, подбадривая Максима прибаутками.
Заметив, что катер отстает, ватага огласила пустынный морской простор торжествующими криками, веселее навалилась на весла.
В это время в засинелой морской дали запоздало блеснул огонек выстрела. Он показался Аниське слишком далеким и безвредным.
- Стреляют еще, - насмешливо кивнул Аниська Ваське. Опустив черпак, хрипло дыша, Васька отдыхал.
Аниська перепел взгляд на корму, где четко вырисовывалась настороженная фигура отца.
Ему вдруг показалось, что отец присел, повернувшись спиной к ветру, будто заслоняя от него огонь спички, - прикуривал. Но огня не было видно. Да и, мог ли отец курить б такое горячее время!
Вручив Ваське руль, Аниська поспешил на корму.
Егор сидел, согнувшись, спрятав голову в колени. Пули, снова засвистали над головой. Аниська наклонился, тронул отца за плечо. Егор податливо качнулся и вдруг, вытянувшись, слег на доски.
Что-то скользкое, теплое коснулось ладоней Аниськи. Он поднес их к глазам и, увидев кровь, упал перед отцом на колени, коротко, изумленно вскрикнул.
Никто не услышал этот крик. В горячке бегства никто не заметил, что происходило на корме, а если заметил - подумал: склонившись друг к другу, совещаются о чем-то отец с сыном.
Аниська не звал товарищей, стараясь поднять отца, тихонько, по-детски всхлипывал. Вдруг он закричал так пронзительно, что гребцы испуганно выпустили весла.
Илья Спиридонов, Панфил и Игнат Кобец кинулись к корме. Аниська, не выпуская из рук безжизненной головы отца, рыдал.
Илья отстранил его, припал ухом к еще теплой груди Егора.
Посвистывал в снастях ветер, все так же надоедливо хлопал, бился плененной птицей оборванный кливер, а Илья все слушал. Вот он отшатнулся, встал медленно и грузно. Так же медленно и тяжело сошел с кормы, стал среди гребцов высокий, взлохмаченный, в расстегнутой до пояса мокрой от пота рубахе.
- Ребята! Убили Егора Карнаухова! Убили душегубы! - сказал Илья.
И как бы в ответ на эти слова, донеслось с "Казачки" грозное "стой" и раскатистый неровный залп; Гребцы смешались, беспорядочно двигая веслами. Синеватый зрак фонаря, быстро приближаясь, угрожающе прощупывал предрассветный туман.
Медлить было нельзя.
Гребцы снова навалились на весла, "поливала" заработал черпаком. Под тоскливое посвистывание пуль, под сердитые всплески разбиваемой веслами волны Илья и Панфил уложили холодеющее тело товарища на рыбный ворох, подостлав колкий парус.
Прохладное предрассветное небо тускло отразилось в раскрытых, как и при жизни, угрюмых глазах Егора. Шальной, залетевший с далеких степей ветер заиграл его усами, а спустя короткое время седой налет росы пал на каменно-серое морщинистое лицо, и от этого стало оно еще более старым и незнакомым.
Аниська стоял на корме, сжимая в руках бинокль.
Совсем неожиданно стал он хозяином дуба и должен был выполнять обязанности заводчика.
Он еще чувствовал на плече тяжелое прикосновение руки Ильи Спиридонова.
- Не журись, Анисим, а смотри в оба, замещай батьку, - сказал Илья.
Аниська глотал слезы, заботясь теперь о том, чтобы не показаться слабым в глазах всей ватаги. С силой прижимая к глазам бинокль, помня, что рыбу и дуб нужно спасать обязательно, он резким криком предупреждал ватагу о маневрах катера. Но вот забывались пихра, рыба, дуб… Взгляд невольно тянулся к телу отца. Вспомнился почему-то прощально мелькнувший у калитки платок матери, когда ватага уезжала на лов, и слезы вновь подступали к глазам, увлажняя стекла, бинокля, солью оседая на губах.
Грубый окрик Игната заставил его зорче посмотреть в бинокль. Расстояние между катером и дубом вновь стало сокращаться.
Было ясно - пихрецы решили гнать крутьков до самого Чулека и там, - на берегу, захватить дуб вместе с рыбой и ловецкой снастью.
Уже протянулась впереди неровная, обрамленная садами кайма, берега. Приветливо замаячили белостенные хатенки, ближе запрыгали желтые огоньки. До хутора оставалось не более версты.
Нужно было скорее решать, как спасти дуб и рыбу. Самое главное - замести следы, спрятать улов, а порожний дуб на берегу пихра забирать не осмелится.
Аниська на глаз прикидывал расстояние до катера, сравнивал его с расстоянием, оставшимся до берега. До катера было немного дальше. Успеть сгрузить рыбу все же было нельзя даже в том случае, если ее расхватают могущие подоспеть на выручку чулецкие рыбаки.
Но где они, эти рыбаки, кто знает о том, кого и куда гонят кордонники с облова?
Нужно было придумывать другое. Все, что слышал Аниська от отца, чему научили его старики, стремительно завертелось в его сознании. Охватил Аниську азарт.
Море у хутора обмелело, обнажив бронзовые залежи тугих песков. Не достигнув берега шагов на тридцать, дуб зацарапал килем гладкое дно. Аниська спрыгнул в воду, оглушил ватагу зычным окриком:
- Ребята! Тащи на руках дуб на сухое! Берись! Вася, Салон Павлыч, бегите будить народ. Нехай разбирают рыбу.
Васька и Сазон Павлыч побежали к хутору.
Тревожный, словно возвещающий о пожаре, стук ринулся в глухие, еще скованные крепким зоревым сном хаты чулецких рыбалок. Не прошло и пяти минут, как из проулков высыпали полуодетые люди. Замелькали белые бабьи платки, исподние, еще несущие постельное тепло рубашки.
- Выкатывай! - гремел Илья, напирая плечом на дуб.
- Навались, бабоньки! Не дадимся пихре на кукан!
Толпа облепила дуб, как муравьи облепляют былинку.
Охваченные дружным порывом, люди вытащили дуб на берег, опрокинули его, как простое корыто. Сотни пудов рыбы вывалились на песок.
- Разбирай! - скомандовал Аниська.
Рыбу расхватали мигом. От громадного улова осталось не более пяти пудов, когда, верхом на взмыленной лошади прискакал Андрей Семенцов. Соскочив со съехавшего набок седла, прихрамывая на затекшую левую ногу, подбежал к стоящему возле опрокинутого дуба Аниське, оглушил его строгим окриком:
- Чего вы, сукины дети, делаете? Егор Лекееич, зачем раздаешь рыбу?
- Ее, Андрей Митрич, все равно пихра забрала бы. Не видишь, вон "Казачка" подкатывается, - ответил Аниська, показал на ныряющий в мглистой купели моря голубой огонь.
Андрей удивленно осмотрелся, нагнулся к парню.
- Это ты, Анисим? А отец где?
Аниська кивнул на песчаный бугорок, где на разостланном парусе лежал Егор.
Семенцов отвернулся от него, нервно теребя в руках картуз, виновато испуганно забормотал:
- Как же это… Беда-то какая… Ох, боже мой!
Андрей попятился назад и еще раз коротко охнул, вскочил на коня, - ускакал.
"Казачка" подвалила к берегу, когда все было убрано. Пустынно желтели голые песчаные бугры, зарумяненные светом полыхающей зари. Возле опрокинутого дуба стояли Аниська, Панфил и Васька. Ватага притаилась неподалеку в рыбном сарае, готовая броситься на охранников по первому зову Аниськи.
- В случае чего, бей камнем прямо в голову, - предупредил Аниська товарищей и потрогал разложенные у дуба увесистые голыши.
Крюков с четырьмя пихрецами подошел к дубу. Он уже понял, - дичь ускользнула, но все еще ощупывал берег злобными звероватыми глазами.
- Что за люди? - окликнул вахмистр.
- А тебе кого надобно? - отозвался Аниська.
Держа наперевес винтовку, Крюков придвинулся к Аниське, потом к Панфилу.
- А-а… - насмешливо протянул он. - Этих угадываю. Попадутся в другорядь - сналету отличу. Где же рыба, а?
- Ты, Крюков, должно, лунатиками захворал, - язвительно хмыкнул Панфил. - Какую рыбу тебе нужно? К прасолам наваливайся за рыбешкой.
- Тебе, может, и дуба нужно? - заикаясь, вмешался Аниська. - Так ты мало казаков захватил. Впятерых дуба с берега не сдвинешь.
Вахмистра будто толкнул кто в спину; выставив винтовку, он придвинулся к Аниське:
- Помолчи, хамлюга! Изуродую!
Аниська крикнул:
- Это тебе не запретное, где людей стрелять. Весь хутор одним винтом не перестреляешь.
Тяжело дыша, Крюков бессильно топтался вокруг дуба.
- Теперь убег ли, в другой раз не убежите. Всех в тюрьму законопачу. А ты, чернявый, не попадайся. Срасходую, - пообещал он Аниське.
- Да чего там! Заарестовать их и направить к атаману, - посоветовал Мигулин.
- Бери их, ребята!
Кордонники смело оцепили крутьков. Но в этот миг Аниська рванулся к вахмистру, с силой швырнул в него голыш. Только солдатская ловкость помогла вахмистру сохранить свою чубатую башку. Он пригнулся, и камень скользнул по плечу.
- Братцы, сюда! - крикнул Аниська.
Но охранники успели оттиснуть его от товарищей, толкая прикладами, повели к морю.
- Пристрелю, как собаку! - скрипя зубами, грозил Крюков и звякал затвором.
- Не пристрелишь! Мало тебе отца? Убивцы вы! Придет время - расквитаетесь за рыбальскую кровь! Мы вам припомним! - словно в беспамятстве выкрикивал Аниська.
От рыбного сарая, угрожающе гомоня, спешили люди. Слышался топот многих ног, по хутору от двора ко двору перебегали тревожные тени. Хутор, казалось, готовился к мятежу. Каждую минуту толпа рыбаков и их жен готова была хлынуть неудержимым потоком к берегу.
Почуяв опасность, заторопились кордонники к катеру. Эта торопливость помогла Аниське; шел он, упираясь, зарываясь босыми ногами в песок, и вдруг крутнулся волчком, головой ударил Мигулина в живот с такой силой, что тот опрокинулся навзничь с перехваченным дыханием. Аниська пустился бежать. Саженными прыжками отмахивал он взгористое расстояние к хутору. Навстречу ему, подбадривая криками, бежали люди. Бабы визжали так пронзительно, что их, наверное, слышно было в соседних хуторах. Десятки дружеских рук подхватили Аниську.
Пестрая живая стена надвигалась на пихрецов все ближе, грознее. Из толпы полетели камни, и это окончательно сломило боевое настроение вахмистра.
Выпустив жидкий залп в небо, кордонники стали отходить к морю. Провожаемые улюлюканьем, проклятиями, градом камней, отчаливали они от берега…
Под утро в окно прасольского дома ворвался нетерпеливый стук. Высланная во двор Даша вернулась бледная, напуганная, торопливо сообщила что-то прасолу.
Еле двигая ногами, Осип Васильевич вышел на крыльцо. Хмель еще не вышел из его головы. Пошатнувшись, прасол больно ударился ею о перила крыльца. Кто-то пугающе трезвый склонился над ним, дыша бодрящим запахом смолы и пота, помог встать.
- Это ты, Андрюшка? - спросил прасол, узнав Семенцова.
- Беда, Осип Васильевич! Скорей одевайтесь!
- Что? Что такое? Пожар? - сразу трезвея, спросил Полякин.
- Егора Карнаухова пихра подстрелила насмерть! - сообщил Семенцов.
Прасол ошеломленно охнул, но тревога за добычу затмила в нем весть о смерти человека.
- А как же рыба? Где рыба? - спросил он. - Рыбу сейчас же принимать. Не пропадать же рыбе. Помилуй бог.
- Какая там рыба! Нету рыбы! Нету! - неожиданно сердито закричал Семенцов. - Ее разобрали рыбаки! Понятно? Анисим Карнаухов раздал ее чулецким жителям!
Эта новость еще больше ошеломила Осипа Васильевича. Он стоял перед Семенцовым, разинув рот, и тупо моргал опухшими и красными, с перепою, веками.
28
В тесной, сумрачной хатенке безвестного чулецкого рыбалки коротал Егор Карнаухов последний свой земной отдых - лежал на столе, под божницей, спокойно вытянувшись. Кто-то, внимательный и не забывающий о простых житейских обычаях, заботливо сложил на груди его безжизненные руки, прикрыл синеватыми исками потухшие глаза.
Лежал Егор в пропитанной рыбьей слизью рубахе, в тяжелых сапогах, и было похоже на то, что будто вернулся он с утомительной ловли, прилег, не раздеваясь, чтобы каждую минуту встать и снова верховодить ватагой. И ватага, как бы веря в скорое пробуждение своего вожака, все еще слонялась по морскому берегу, то и дело собиралась под окнами хаты, с возмущением обсуждая поступок Емельки.
Неизвестно откуда налетел слух, что Емелька должен причалить дубом к Чулеку. Все с нетерпением поглядывали на море, усеянное черными и белыми, как крылья чаек, парусами дубов и байд. На берегу стоял глухой, тревожный ропот.
С юга надвигались серые тучи; они низко висели над морем, и от этого море было таким же серым, печальным. Илья Спиридонов, Панфил Шкоркин, Малахов, Игнат Кобец часто заходили в хату, садились возле Егора, подолгу молчали. Только Сазон Павлович, уже выпивший где-то с горя, вел себя неспокойно: входя в хату, ругал прасолов и атаманов, поминая доброту Егора, бил кулаками по лавке.
Его вывел за порог Илья, заслоняя собой дверь, сурово увещал:
- Иди же ты, Голуб, отсюдова. Тошно мертвецу слушать твои матюки. Не подходь.
- Пусти, Спиридон, - хрипел Сазон Павлович, - пусти сказать Карнауху последнее слово. А? Пусти! Одно слово скажу, побей бог!
Какое слово хотел сказать Голубов? По отчаянию, чернившему лицо старого крутька, по налитым пьяными слезами глазам можно было и впрямь подумать - хотел сказать Сазон Павлович что-то необычайно важное. Но его больше не впустили, о нем забыли, потому что пришла Федора, и тяжелая похоронная тишина хаты нарушилась…
Хата чулецкого рыбалки стояла над невысоким обрывом, у самого моря. Напористая низовка гнала бурун к самому двору, обдавая брызгами камышовую изгородь.
Временами в окно стучал крупный дождь. В хате, не иссякая, стоял густой мятный запах моря, запах смолы и ближних промыслов.
Измученный, полусонный Анисим сидел у изголовья отца, смотрел на склоненную над столом голову матери, как сквозь вату слышал ее причитания. Слипались налитые тяжестью веки.
Мучительно хотелось плакать, но глаза были сухи. Сердце Аниськи словно окаменело.
Входили знакомые рыбаки, успокаивали Федору, кто-то тряс Аниську за плечо, до боли сжимал руку.
Бряцая ножнами шашки, шагал по хате полицейский, что-то приказывал. Егора нужно было везти домой, но не разрешал помощник пристава. В хате толпились незнакомые люди, шелестела бумага, скрипело перо. Вялый после попойки у прасола помощник пристава составил протокол, торопливо допросил Аниську, Илью, Панфила и уехал. И опять стало тихо, и ропот моря отчетливо зазвучал за окном. Опять слипались глаза, немело тело. И уже не мог понять Аниська, чего ждал он в чужой хате, почему так долго лежал на столе отец.
Так прошло полдня.
К обеду распахнулся тяжелый полог облаков, обнажив яркую, омытую дождем синеву. Солнечный луч скользнул в окно. Аниська ощутил на щеке ласковое его тепло, очнулся, осмотрелся. Матери в хате не было, на ее месте сидел Панфил, отложив костыль, деловито вертел цыгарку. Он улыбнулся Аниське ободряюще.
- Емелька Шарапов только что причалил с дубом, - сказал он, - спорит сейчас с Ильей. Юлит Емелька, как паскудный хорь, а не сдается. Будто и не его рук дело - вахмистрова засада.
- Где он? - вскакивая, спросил Аниська и стремглав выбежал из хаты. Следом за ним заковылял на костыле Панфил.
Вся карнауховская ватага была на берегу; она загудела навстречу Аниське приветливо и грозно. И тут словно спала с глаз его пелена тоски и усталости. Он вошел в раздавшийся круг уверенно и смело.
Емелька стоял в кругу, пренебрежительно озираясь. За его плечами настороженно толпилась вся его ватага. Аниська узнал почти всех работавших у Емельки хуторских казаков.
Увязая в песке, он подошел к Емельке, в упор глянул в ненавистное лицо. Емелька насмешливо и равнодушно щурился, держа на губе размокший окурок цыгарки.
Аниська размахнулся, но кулак его впустую рассек воздух, - увернулся Шарапов. Потеряв равновесие, Аниська качнулся туловищем вперед, наскочил на Емельку грудью. Тот пошатнулся, уронил шапчонку, быстро выпрямившись, стал в боевую позу.
- Драться хочешь, сопляк? - прохрипел Шарапов. На мгновенье его обступили самые верные ватажные друзья.
- Не мешай! Отслонись! Нехай вдарются, - послышались голоса. - Дай кругу!
Шараповцы неохотно отступили. Емелька снова очутился в пустом пространстве, один на один с Аниськой.
- Егорыч, не подгадь, - подбодрил Игнат Кобец.
- Держись крепше, сосед, не дай батька в обиду, - посоветовал Илья.
Остальные люди нервно поеживались, сжимали кулаки, горя нетерпением пойти друг на друга стеной.
Аниська упрямо целился помутнелыми глазами в голову Шарапа. Вдруг он по-кошачьи выгнулся, и не успел Емелька поднять для защиты руку - стремительным ударом в висок оглушил его. Только природная крепость в ногах удержала крутийского атамана от позорного падения. - Так его! - в один голос охнула карнауховская ватага.
Ярость и стыд за свою оплошность распалили Емельку. Он быстро завертел кулаками, попер на Аниську, как драчливый петух. Сгибаясь вдвое, Аниська клонил голову, будто шел против бури, заслоняясь руками. Опытен в кулачках, вынослив и хитер был Емелька. В другое время не сдобровать бы Аниське от рассчитанных, верных ударов, но на этот раз чуял Емелька свою вину и враждебные взгляды ватажников. Неожиданная стойкость парня, его ловкость и сила сразу обескуражили его, вынуждая на излишнюю торопливость ударов.
- Что? Нарвался, Шарап? Это тебе не в айданчики с пихрой гулять, - подзадоривал Панфил.
- Береги башку, а то пойдет она в обмен на карнауховскую, - мрачно язвил Игнат Кобец.
- Не мешайся, хлопцы! Не наседай! - наводил порядок Пантелей Кобец.
Обе ватаги напряженно следили за поединком, ожидая момента, когда нужно будет вмешаться в дело.