6
Утром, поднявшись с припухлыми веками, Саша дольше, чем всегда, наглаживала платье и дольше обычного пушила перед зеркалом прическу. Строго рассматривая себя, она здесь же решила: сегодня буду следить за собой, за каждым словом, за каждым движением. Следить постоянно, каждую минуту. И только с холодной головой. С холодной…
Однако стоило завиднеться больнице, и Саша незаметно для себя стала прибавлять шагу, а в цементный полуподвал, где раздевалка, неслась уже бегом. Халат едва накинула, и наверх, наверх - в свое отделение.
"Постой, постой! Зачем ты прыгаешь через две ступеньки?" - окоротила себя Саша. Только не подчинялись ей ноги, ноги несли ее и несли.
"Вот тебе и холодная голова!" В две палаты разнесла лекарства привычно, а перед восьмой заробела. Не могла войти туда, и все. Вернулась в сестринскую, посмотрела на себя в осколок зеркала. Лицо пылало.
Не попросить ли Трушину Люсю - пусть в этой палате раздаст лекарства она? А в обед, а завтра кто за тебя это сделает? Никто не сделает. Хочешь не хочешь, а когда-то придется перебороть свою робость. Уж лучше сделай это сейчас. Иди сама. Иди.
На Сторожева не смотрела, но, странное дело, видела только его. Готовый к завтраку - умытый и выбритый, - он лежал поверх убранной постели и, прикрыв глаза, слушал музыку; крохотный, с ладонь, радиоприемничек тихонько верещал у него на груди.
Услышав, что подошла сестра, Сторожев приподнялся, кивнул Саше и снова лег. Она оставила ему таблетки на тумбочке и уже уходила, когда услышала его голос:
- Сестра!
Оглянулась, не совсем уверенная, что окликнул ее именно он. Но окликнул ее он, Сторожев.
- Подойдите, голубушка.
Не чуя ног под собой, вернулась Саша. А Сторожев быстро метнул глазами по койкам вокруг себя - плутовской такой, с искоркой взгляд.
- Не можете ли вы рискнуть?
Саша сделала движение сейчас же с готовностью ему ответить: она может пойти на любой риск, - но слов у нее в этот момент не нашлось.
- Мне очень нужна одна моя книжонка. Из тех, что где-то там у врача. Не надолго, - он еще раз оглянулся, перешел на шепот. - Не бойтесь, я буду осторожным, вот увидите… Что вы смеетесь? Я говорю глупость, да?
- Что вы, не волнуйтесь, пожалуйста… Книгу? Которую?
И он сказал которую.
"Сестра, голубушка".
Как-то очень уж хорошо он это сказал! Так не говорил ей никто. Потом слово в слово она припомнила, что и как сказал он и что ответила ему она. И снова все повторяла его это "Подойдите, голубушка". И краснела, и стыдила себя за то, что говорила не так, надо было говорить ей как-нибудь получше и поумнее, и теперь они приходили на ум, эти складные слова, да проку-то: поздно уж, поздно! Будет ли случай поговорить с ним еще?
"Подойдите, голубушка", - и не сиделось на месте. То и дело забегала в ординаторскую, весело отвечала на телефонные звонки, наполняла кислородом подушки, разносила обед.
"Сестра, голубушка", - и незачем уходить домой; сказала Таисе, что хочет работать и в ночную.
- Ага, прокатала денежки в отпуск, теперь подзаработать надо? - весело погрозила та, довольная своей проницательностью. - Асеева уходит со вторника в декретный, заступишь вместо нее.
- Только со вторника? А сегодня?..
- Сказано со вторника!
Неподалеку от больничных ворот, в холодке под кустом акации, сидела старуха вся в черном, продавала семечки. Она сидела здесь каждый день, а может, и целую вечность, и Саша так к ней привыкла, что часто проходила мимо, как проходят мимо телеграфного столба, не замечая, стоит ли он или его убрали. Сейчас же, увидев старуху, Саша оглянулась: нет ли поблизости кого из знакомых, и опустилась перед нею на корточки.
- Бабушка, я слышала, вы гадаете…
- Гадаю, а как же! Тебе по руке или карту раскинуть?
Из-под передника, из тайных анналов, будто бы даже из-под юбки откуда-то, бабка достала трепаную колоду карт.
- Все знаю, все вижу: муж ушел. От такой-то крали ушел! Приворожим. Завтра в ногах будет валяться.
Говорила старуха так напористо, что Саша и слова не могла вставить, но вот та взяла передышку, и Саша воспользовалась ею, успела.
- Нет, бабушка, у меня совсем-совсем иное… Вы умеете отгадывать сны?
- А то! Ну-ка, что там у тебя?
- Еду я будто бы в поезде… с одним человеком. А поезд-то коротенький, всего из двух вагонов.
- Так-так.
- В одном вагоне - я, а в другом - он… Выглянули из окон, смотрим друг на друга, и обоим нам так хорошо, так отчего-то весело, что и не сказать, как весело. Но вот что удивительно: поезд-то наш идет не по рельсам, а водой.
- Зряшный сон, пустой. Вода - стало быть, на воде, вилами. Выкинь этого человека из головы. Выкинь, забудь, отруби. Будто бы никогда не знала, будто бы никогда его не видела.
Саша всерьез опечалилась. Она собралась уже уходить, да вспомнила еще один сон.
- Вот вроде бы купила я себе шубу…
- Нехорошо живешь, милочка! Нехорошо живешь, от этого и сны у тебя нехорошие… Видала шубу - значит, быть шуму. Жалко мне тебя, возьми стопку семечек за так.
"Пошла ты со своими семечками!"
А дома опять ей вспомнилось: "Сестра, голубушка", - и захотелось сделать что-то не каждодневное, не надоевшее.
Она взялась мыть еще чистые окна. Распахнула настежь все три, а ветер только и ждал этого - подкинул к потолку занавески. Стекло под рукой подвывало, укало, и с каждым вымытым звеном в доме становилось светлее.
Меняя воду, она шлепала босыми ногами по крашеным доскам, и каждый ее пришлеп отдавался четко, звонко, и звук не затухал сразу, как при закрытых дверях и окнах, а звенел-отдавался долго-долго. На середине большой комнаты получалось особенно полнозвучно, здесь Саша остановилась и топнула покрепче.
- Но-у, - запело по углам.
Она засмеялась и принялась шлепать босой ножкой еще раз, и еще раз, и еще раз… Снизу, из комнаты под ними, сосед Василий Капитонович забубнил клюкой в потолок: "Владыкины! Эй, что там у вас, угомонитесь!"
Потом Саша вымыла пол, умылась и прилегла отдохнуть. Ветер по-прежнему пузырил и подкидывал занавески. Нынче, казалось, и воздуху больше стало, чем во все прежние дни, и был он, воздух, необыкновенно легок, чист и припахивал молодой тополиной листвой.
Замирая от радости и пылая щеками, Саша стала думать: вот живут они со Сторожевым в высоком доме, на самом высоком этаже, и под их окнами лежат крыши. Никому не видимое, только им одним видимое царство крыш - красных, сизоцинковых, зеленых, с дымовыми и вытяжными трубами, с антеннами и с голубиными чердаками. Над крышами в немыслимую высь возносится вечное небо, но только им одним видно, как оно высоко и вечно. И делается от этого сладостно, и легко веришь: нам суждено остаться молодыми, молодыми навсегда… Вот такая нелепая, такая правдивая в своей четкой реальности и в острой радости картина предстала сейчас Сашиным глазам.
7
Девочкой любила Саша уходить за хутор, на Каменный холм. Внизу расстилалась ровная-ровная даль, мягкие травы зазывали в себя… И чудилось: вот закрой глаза и так, зажмуркой, иди час и еще час - и ни разу не споткнешься, ни разу не наступишь на что-нибудь грубое, жесткое: такая это ухоженная, ну совсем-совсем ковер земля. Веря и не веря воображению, наперед зная, чем все это кончится, Саша тем не менее сбегала с холма в низину, в зелень, но всякий раз возвращалась едва ли не во слезах: ровная издали безмятежность вблизи оказывалась грубым обманом. Тут, что ни шаг, пучились кротовые кочки, попадались водомоины, в которых не стоит труда и ногу свихнуть, плотными слоями лежала старая солома и коряги, занесенные сюда полой водой. А сиреневые кулиги, казавшиеся издали цветами, оказывались унылой голощечиной, неплодным солонцом.
Что-то похожее происходило нынче и в Сашиных мыслях о Сторожеве. Вот уж какой раз ловила она себя все на одном: ее влечет узнать его поближе. Но в то же время входить с ним в близкое знакомство она опасалась. Боялась Саша вот чего: вдруг окажется он черствым, каким-нибудь нехорошим человеком. Мало ли людей, которые с первого взгляда приятны, а при близком знакомстве… Ах, будь что будет!
Однажды, когда посчастливилось ей разговориться со Сторожевым, Саша потянулась к нему сразу, вмиг забыв обо всех опасениях, и долго потом благодарила себя за свою неожиданную смелость. Увидела из окна: Сторожев, то убыстряя шаги, то приостанавливаясь, ходит в глубине двора и при этом то и дело посматривает на каменный забор, как бы к чему-то прицеливаясь. Саша направилась ему навстречу, заговорила первая.
- Гуляйте вволю, Сергей Сергеевич. На завтра служба погоды обещает дождь.
- С громом или без оного?
- А как бы вам хотелось? - И почувствовала, что уловила его тон.
А он увидел пролом в заборе и задержал на нем свой взгляд.
- Вы сказали "Сергей Сергеевич". Был когда-то Сережа. Нынче Сергей Сергеевич - поправочка на возраст.
- Ваши бумаги лежат у меня в столе…
- Они, значит, у вас!
- То и дело попадаются под руки. Каюсь, я кое-что почитала…
- Не стоит каяться, греха тут нет. В данном случае нет…
- Вам, может быть, вернуть какую-нибудь книгу?
- Не надо, нет. Слишком я увлекся, слишком. И он хорошо сделал, что отнял. Этот наш Филиппок…
- Филипп Николаич-то? - засмеялась Саша.
- Извините, пожалуйста. Я прозвал его так для себя.
- Фи-лип-пок!
Саше легко, хорошо смеялось. А Сторожев опустил голову.
Между ними что-то произошло. Неожиданно Саше показалось, что Сторожев пожал ей руку. Пожатие было - если оно было - мимолетным, как бы случайным, и Саша отшатнулась от Сторожева, чтоб не идти в опасной с ним близости. Но едва она сделала свои полшага в сторону, как сейчас же и пожалела об этом.
- Не обижайтесь, пожалуйста, со стороны вы такой бука…
- Я - бука?! - неподдельно удивился Сторожев.
- Конечно. Вечно вы задумчивый, никуда не смотрите.
- Никуда? Это еще как сказать… Вот сегодня я и вправду бука.
Саша посмотрела на него внимательно: да, глаза его были невеселы.
- Вот гуляю с вами, шучу и все такое, а дума только одна, и притом самая авантюрная: как бы отсюда сбежать.
- Сбежа-ать?
- Сегодня у нас особенный день, событие. Я причастен к этому событию. На объект, конечно, уже невозможно, так хотя бы с расстояния, издали…
- А что для этого нужно?
- Для побега? Пока что не хватает решимости. Но - решусь! Еще немножко, и решусь.
- Прямо в больничной пижаме?
- А что поделаешь?
- Погодите… Стало быть, одежда?
- Часа на два, не больше, - сказал он с мольбой.
- Не обещаю, но попытаюсь…
Сказала неуверенно, однако сразу же поняла: она не попытается - сделает это. И сделает тотчас же!
8
Слабостью кладовщицы Капитоновны были тыквенные семечки и пиво.
Саше повезло: на ее счастье, в ближнем ларьке оказалось бутылочное "Жигулевское", а у знакомой гадалки в черном она купила два стакана поджаренных семечек. Когда она спустилась в прохладу кладовой, Капптоновна, чуть ссутуля плечи, по своему обыкновению сидела на привычном месте, под лампочкой и вязала.
Старуха взглянула на Сашу поверх очков и, чуя нечто особенное, задвигалась, забеспокоилась. Предчувствие оправдалось! Саша выгрузила пред ее лицо гору литых, крупностью в наперсток семечек.
- Какие, ой какие! - тихо воскликнула Капитоновна.
А Саша тем временем выставила еще и пиво, но сразу же выставила и свое условие: всего на минутку ей нужна одежда одного человека. Ну конечно же, конечно, она принесла и расписку. Капитоновна взяла эту расписку, запихнула ее в левое полушарие лифчика и с неожиданной для своих преклонных лет расторопностью затерялась в царстве чужих узлов. Скоро она вернулась с большой сумкой, но прежде чем отдать сумку, она взглянула на часы.
- Через три с половиной часа у меня пересменка. Смотри не опоздай, в случае чего, с работы поснимают обоих.
"Поснимают… Не поснимают!" - и стрельнула вверх по ступенькам. Она знала, что Сторожев будет благодарить ее, но не ожидала, что он так обрадуется. Нет, он не говорил много, он только смотрел на Сашу, и радость его была видна во всем. Потом Сторожев спросил, можно ли вызвать такси. Ну конечно! И опять он благодарил ее долгим взглядом, хотя теперь уж не стоило бы: ведь это такой пустяк - вызвать такси!
Спортивного покроя, на "молниях" куртка и узкие брюки изменили Сторожева. Он стал еще выше, статнее и ловче.
Он предложил Саше проехаться с ним.
- С вами?
При упоминании о дороге Саша почувствовала знакомый озноб. Как и в детстве, ее невыразимо тянуло куда-нибудь ехать - все равно куда, лишь бы ехать и видеть новое.
- Ну что ж, я сейчас… Я попытаюсь отпроситься.
И опять она ощутила неожиданную, но уже и знакомую в себе твердость духа: не попытается, а отпросится наверняка.
Город остался позади, бетонка потянула их через скучную равнину к холмам.
Ехали на большой скорости. Саша нет-нет да поглядывала на Сторожева и не узнавала его: стараясь перебороть какое-то свое волнение, Сторожев обхватил себя руками за плечи и, не мигая, глядел на дорогу.
У подножия холма он велел таксисту подождать, а Сашу пригласил с собой. "Здесь близко", - сказал он, и они пошли. Скоро они оказались на краю глухого буерака, поросшего кустарником, и на их пути оказался столбик "Запретная зона". Недалеко за ним виднелась проволочная ограда. Здесь Сторожев остановился и стал слушать. Звук доносился издали и как бы еще из глуби. Время от времени он становился явственней, и тогда земля под ногами вздрагивала, а вслед за тем возникало какое-то утробное движение, будто бы сразу тысяча непомерно и неправдоподобно больших машин, расшатывая материковые устои, выдирается откуда-то из глубин, из своего исподземного плена - сюда, на вольный свет.
Этот звук и эта тряска земли были то, ради чего Сторожев так стремился сюда. Он каждую секунду неуловимо менялся в лице, каждый миг становился для Саши новым. Когда звук садился, Сторожев тоже как бы садился - сутулился и досадливо морщился, как музыкант, уловивший фальшь. Но вот звук нарастал, и Сторожев вместе с ним как бы вырастал тоже: он распрямлял плечи, яснел лицом - "Ну-ну, милый, давай, давай!" После очередного сбоя звук ровно возрос и вскоре набрал такую могучую силу, что Сторожев еще раз, совсем уже по-новому, преобразился. Он показался Саше безумным. Глаза его блестели горячечно, он весь напрягся и замер, вслушиваясь.
"Сумасшедший. Боже мой, он сумасшедший!" Где-то вдали и в глубине случилось, как видно, что-то такое, во что Сторожев верил и не верил.
- Слава богу, раскочегарили!
Тут он внезапно угас, на глазах постарел, как человек, прошедший тернистый путь и теперь оказавшийся в тихой гавани. Как бы желая утешить его, Саша качнулась ему навстречу, но он не дал ей ничего сказать, только взял ее за руку и крепко пожал. Ладонь его была горячая.
- Наука - она как горизонт. Сколько ни идешь - все перед тобой горизонт. Чем больше узнаёшь, тем большего и не знаешь. Это моя жизнь…
Когда шли обратно к такси, Сторожев не то выдал тайну, не то обронил случайно:
- Вот отсюда начинается наш путь на Жаксы-Гумар… Раскочегарили! Ай да молодцы, ай да ребята! - и засмеялся.
Все время, пока ехали назад в город, улыбка не сходила с его лица. Он что-то напевал, потом показывал, какой чудесный повсюду вид, и даже ни с того ни с сего подмигнул Саше и засмеялся в полный голос: "Ах, как хорошо!"
"Законченный, как бильярдный шар", - откуда-то всплыло у Саши воспоминание о муже, но сейчас же и потонуло.
Въехали в город, когда Сторожев спохватился: куда же мы торопимся, полтора часа в запасе. Он расплатился с таксистом, некоторое время они побродили бесцельно и оказались на старом кладбище, где Саша однажды уже была. Мимо покосившихся крестов, мимо заросших травою намогильных холмиков и падин они уходили в глубь кладбища, и Саша обрадовалась, узнав знакомую лужайку пырея, на которой она стояла прошлый раз.
Неподалеку от часовенки прогуливались голуби. Сторожев нашел проволоку, быстро смастерил из нее сетку-ловушку на длинной ручке, облюбовал чистенького голубя и стал за ним ходить. Вот он изловчился и поймал птицу.
- Голубь или голубка?
Саша пожала плечом: она не могла определить. Бойкие, как и у всех голубей, глаза в оранжевом ободке посверкивали на Сашу с любопытством и доверием; радужный, от зеленого до розового перелив перьев на зобу и шее и красные "носочки" голубя не говорили Саше ни о чем. Нет, она не могла угадать.