Вошла Васса - низенькая, грузная женщина, с тяжелым неприятным лицом. На ней была черная косынка, туго повязанная под толстый подбородок, от чего лицо казалось, еще толще, тяжелей.
- Ну-ка, кого мне бог дал? - проговорила она, взяв Афоню за руку, и, внимательно рассматривая, подвела к окну.
- Ну, смотри мне в глаза, прямо смотри.
Афоня посмотрела. Взгляд ее встретился с выпученными мутными глазами монахини.
- Ничего будто, глаза хорошие,- проговорила Васса,-Воровать не научилась?
Афоня потупилась.
- Нет,- тихо произнесла она.
- Как тебя зовут, красавица?
Афоня сказала.
- Читать умеешь?
- Умею.
- А писать?
- Нет, плохо.
- И не надо...- Васса помолчала.- Меня зови матушка Васса. А ну, как ты молишься?
Афоня перекрестилась.
- А-а! - разинув широко рот, обнажая темные реденькие зубы, воскликнула монахиня.- Ты что это, ровно на балалайке заиграла. Ну, крестись вот так, ну, кланяйся... ниже... ниже... Еще ниже... чтобы голова твоя чуть до земли не касалась.
- Упаду, матушка,- взмолилась Афоня.
- А ты колени пригибай, бестолковая.
Потом Васса проверила голос Афони. Ей, должно быть, понравился звонкий голос девочки.
- Ну-ка подпевайся ко мне,- и Васса запела жиденьким баском:
Го-осподи, воззвах тебе, услыши мя.
Услыши мя, господи...
Глаза ее закатились. Они были похожи на бельма. Афоня не знала слов, но покорно тянула, смотря в раскрытый рот Вассы.
- Ну, а теперь пошла в келарню,- сказала Васса.- Скажи, чтобы тебя там накормили. Ну, иди.
Афоня чуть не бегом направилась к выходу.
- Стой! Вертоголовая, что нужно было сказать?
- Благословите, матушка!
- А еще что!
Афоня поклонилась.
- Ниже, еще ниже и приложись к руке моей. Ну?..- Васса протянула ей мягкую тяжелую руку.
Так началась новая жизнь Афони.
Недели через три Оле удалось повидать подругу - мать отпустила ее в монастырь к Степаниде. Боязливо зашла Оля в монастырский двор, отыскивая взглядом Афоню. Церковь была открыта. На паперти толпились нищие с протянутыми руками. В церкви было прохладно и пусто, народу было немного. Посреди церкви стоял гроб. Впереди чернел недвижный ряд монахинь. Оля прошла вперед, поискала глазами Степаниду и направилась к выходу. Старая монахиня сердито прошептала ей вслед:
- Чего здесь шмыгаешь взад, вперед? - и толкнула Олю в спину.
Молодая монахиня торопливо поднималась по лестнице паперти.
- Мне бы тетю Степаниду надо,- спросила Оля.
- Нету ее, она на кирпичном,- коротко ответила монахиня.
Оля прошла к роще, на кладбище.
Здесь было тихо, безлюдно и сумрачно. Кой-где в киотах светились неугасимые лампады. Было тоскливо и боязно одной быть среди могил. Оля повернула обратно.
У церкви она случайно наткнулась на Афоню. Оля едва узнала ее. Афоня была в черном длинном платье и разбухших броднях. Оле показалось, Афоня стала тоньше и выше.
Оля с радостной улыбкой подбежала к подруге и схватила ее за руку. Та улыбнулась в ответ, но улыбка была не прежняя. Афоня словно испугалась. Серые, когда-то бойкие, глаза растерянно смотрели на подругу.
- Здравствуй...
- Здравствуй.
- Я к тебе пришла.
Афоня боязливо посмотрела на окна двухэтажного дома и сказала вполголоса:
- Пойдем отсюда. У нас не позволяют мирским девочкам с нами быть.
Они быстро пошли в сторону кладбища и там уселись на мягкой густой траве меж могил под черемухой.
- Хорошо здесь? - спросила Ольга.
Афоня промолчала. Она сосредоточенно смотрела в тенистую рощу кладбища и что-то обдумывала, прикусив нижнюю губу.
- Строго у нас,- вполголоса заговорила Афоня,- Встаем с зарей, потом в поле едем работать. Я жать научилась. Я люблю жать, только спина устает. Играть никак не дают. Наставница у меня, мать Васса, злая. А вот есть сестра Лидия Петровна-регентша, славная, добрая. Я у нее в хоре учусь петь. Голос у нее хороший. Она все время песни поет... Третьего дня мы купались против рощи, там избушка на берегу стоит. Вот... Она пела... Про девичью долю пела... Как это затянет своим голосом... прямо... Ах! Я ревела... И еще тут сестры были - монашки, тоже ревели. А регентша и говорит...
Афоня внезапно оборвала речь.
- Вон мать-казначея из церкви идет. Смотри. Давай спрячемся вот сюда...
Они забежали за куст можжевельника. Сквозь листву был виден монастырский двор. В репсовой рясе и клобуке важно шла высокая, толстая монахиня.
- Про матушку-казначею говорят, что она одиннадцать пудов весит...- прошептала Афоня, весело блеснув глазами.- Ей-богу, право... Не веришь? Верно говорю. Да, говорят, что у нее капиталу восемьдесят тысяч в мертвой банке лежит, а в городе будто дочь учится в гимназии, в очках ходит и одевается нарядно.
По двору прошел к реке седой священник. Его желтая засаленная ряса вздернулась на животе, широкополая соломенная шляпа была нахлобучена до глаз. Священник нес на плече длинное удилище. Афоня с улыбкой показала взглядом на попа.
- Отец Ксенофонт удить пошел. Про него сестры рассказывали, будто он за обедней по три бутылки причастия выпивает, матушка-казначея уж ругается:- много дару, говорит, божьего выходит.
- Я ведь к тете Степаниде пришла,- сказала Оля.
- Ее нету.
- А где она?
- В лесу, на постати.
- А мне сказали - на кирпичном.
- Врут, на постать сегодня уехала. Я видела. А смешная твоя Степанида. Никого не боится.
Внезапно, как из земли, выросла перед девочками высокая сухая монахиня с огромным носом. Она пронзительно взглянула на них и сердито сказала:
- Вы что это тут делаете, красавицы?.. Афанасья, тебя давно ищет мать Васса... Чья это? - спросила она.
- Это Оля... моя подружка...
- Никаких у тебя не должно быть подруг. Марш!
Афоня торопливо скользнула в сторону.
- А ты отправляйся домой, нечего тебе делать.
Оля, как побитая, пошла домой.
На обратном пути она встретила тетку Пелагею.
- Ты куда ходила? - спросила ее Пелагея, оглядывая с ног до головы.
- В монастырь.
На полном лице тетки скользнула усмешечка.
- Нарядная стала ходить. Ишь ты! Кто тебе это платье-то сшил?
- Дядя Сидор купил.
- Какой он тебе дядя?.. Ты не вздумай его еще тятей звать.
- А как? - спросила Оля.
- Никак.
- А ты, тетя, почему к нам не ходишь?
- А чего мне у вас делать, чего я у вас забыла? Так и матери своей передай, что больше нога моя не переступит порог ваш. С бесстыжими людьми я не знаюсь.
И Пелагея отошла от нее.
В праздничные дни Оля стала ходить в монастырскую церковь. Ей особенно нравилось слушать пение хора. Она знала, что в этом хоре пела Афоня и завидовала ей. Особенно, когда увидела подругу проходящей мимо нее в красивом черном куколе. Оле тоже хотелось стоять у иконостаса и петь. Она всегда старалась пробраться вперед, чтобы все видеть. Вот поп - отец Ксенофонт. Про него она знала, что он выпивает по две бутылки причастия, но в церкви он не такой, он в золотой ризе, смиренный, голос у него дрожащий, трогательный. Дьякон ревет, как бык, и страшно в это время косит свой рот. Вокруг нее стоят люди, торжественно настороженные, говорят шопотом, будто боятся кого-то разбудить... Все это было для нее ново и вызывало в ней непонятный страх и восторг.
Провожая дочь к обедне, Лукерья каждый раз подавала ей медный трешник или пятак и говорила:
- Купи свечку и поставь перед иконой Николая-чудотворца.
- Обязательно Николаю-чудотворцу? - с лукавой усмешкой спрашивал Сидор.
- Я его всех больше почитаю.
- Ну... А ты знаешь, что он буйный был.
Лукерья испуганно косилась на Сидора, а он все с той же плутоватой усмешкой продолжал:
- Дрался он здорово, бил всех и ругался не хуже нас.
После этого Оля, устанавливая свечку на закапанный воском подсвечник, со страхом глядела на икону Николая-чудотворца. Седой старик в каком-то странном голубом уборе, похожем на корчагу, строго смотрел на нее. И ей думалось, что вот он раскроет рот и выругается.
Раз, пробиваясь сквозь плотную массу молящихся, чтобы купить свечку, Оля нечаянно обронила деньги. Она опустилась на пол и стала искать медный пятак. Внизу было темно и тесно. Кто-то наступил ей на платье начищенным, похожим на бутылку, сапогом. Она потянула тихонько. Сапог переступил и освободил подол платья. Кто-то толкнул ее коленкой. Она проползла дальше и очутилась возле древней старухи. Та стояла на коленях, медленно крестилась и шептала впалыми губами:
- Боже, милостив буди мне грешной.
Старуха хотела сделать земной поклон, но нечаянно ткнулась в спину девочки и сердито зашептала:
- Чего тебе тут надо, чего ты тут ползаешь?
Оля продолжала искать пятак. Старуха схватила девочку за плечо и толкнула прочь от себя.
- Убирайся отсюда, ящерка. Стадо неуемное, везде вас черти носят.
Оля, обиженная, поднялась и вышла из церкви. Она так и не нашла свой пятак.
Увидев Афоню после обедни, Оля рассказала ей про деньги. Та посоветовала:
- А ты скажи дома, что свечку-то поставила, мол, и все. Кто-то догадается.
В другой раз Олю остановила мать Васса. Она осмотрела девочку с ног до головы.
- Ты чья, красавица?
Оля сказала.
- Афанасью пришла навестить?.. Нравится у нас в монастыре, хорошо?
Оля не знала, что отвечать ей. Она стояла и исподлобья испуганно смотрела на монахиню. А та, улыбаясь какой-то непонятной Оле улыбкой, ласково продолжала, положив ей тяжелую руку на плечо:
- Иди в келью, посмотри, как живет твоя подружка.
В келье матери Вассы Оле бросилась в глаза большая раскрашенная картина, висевшая над кроватью.
На картине была изображена молодая голубоглазая девушка, сидящая верхом на страшном драконе с лошадиной головой и с большими когтистыми лапами. Пасть дракона была раскрыта, в ней были видны острые, как гвозди, зубы и красный стреловидный язык. Из пасти и огромных ноздрей исходил огонь и густой дым, а его круглое уродливое тело с толстым хвостом, загнутым в кольцо, было покрыто рыбьей чешуей. На лице девушки был неописуемый испуг, волосы растрепаны, из обнаженной груди выползали две змеи с раскрытыми ртами. Два тщедушных чорта, разевая огненные рты, тащили ее в какую-то пропасть.
- Хорошая картина?..- проговорила Васса, наклоняясь к девочке. Она подвела Олю ближе к картине и начала пояснять:
- Вот, все, кто живет в миру, тех на том свете будут сажать на таких драконов.
- А за что? - со страхом, спросила Оля.
- За дела греховные. Вот и ты, пока еще маленькая, молоденькая, иди в монастырь к нам жить и душу свою спасешь.
Весь этот день Оля пробыла у Афони. Васса была как-то особенно ласкова и внимательна. Она говорила о боге и говорила все с той же непонятной улыбкой, будто ела что-то сладкое.
- А бога можно видеть? - спросила Оля.
Васса пытливо посмотрела на нее.
- Только достойным он бывает зрим,- сказала она и подчеркнуто повторила,-только достойным! - Она подняла глаза к потолку и вздохнула.
- Вот я вам расскажу. По весне это было - перед пасхой... Иду я по ограде монастырской... Исповедывалась и причастилась я в ту пору, приготовилась к встрече Христа в светлую христову заутреню. И вдруг - смотрю, что-то осияло... Смотрю, а он, батюшка, стоит около могилы матери Агафии. Стоит со свечушкой и зажигает неугасимую лампаду в киоте. Я упала на колени и знамение крестное сотворила, говорю: "Преблагий, господи, тебя ли я зрю грешными своими очами?" А он и говорит: "Возлюбленная, говорит, сестра Васса! Нареченная моя невеста христова! Скажи, говорит, своим всем сестрам монашествующим, что я все дни пребываю с вами, во веки веков, аминь!". И, как облако светлое, поднялся и растаял.
Афоня недоверчиво посмотрела в мутные глаза Вассы, а та смолкла и строго спросила:
- Ты чего смотришь?
- Ничего, так,- отвертываясь, ответила Афоня.
- Как это так... Не веришь?!
- Нет, верю...
- По глазам я твоим вижу, что не веришь. Вот ты зенками своими никогда ничего не увидишь, потому что в голове твоей мысли супротивные ходят - бесовы... Вот смотри на эту картину. Она нарисована про инока, который усомнился.- Васса показала на картину, висящую рядом с иконостасом.- Вот этот инок Валаам... Спасал он душу свою в пустыне - в дебрях лесных. И нашло на него однажды неверие в господа бога.
- А пошто? - спросила Оля.
- Ну, "пошто"? Дьявол вселил в него эти мысли... Ты не перебивай меня, слушай... Вот... Семь дней и семь ночей стоял он на коленях, молился. А бес ему из-за печки нашептывает: "Не верь, не верь".
Оля смотрела на монаха, который был нарисован на картине. У него была густая борода, на ногах лапти. Он стоял на коленях и истово крестился перед иконой. А из-за печки выглядывала страшная рожа беса, очень похожая на соседа Попку Голубка, только на голове у беса были небольшие красные рожки.
- И послал бог к нему архангела Гавриила,- продолжала Васса.
- Тут написано "Михаила",- перебила ее Афоня.
- Ну, Михаила...- сердито проговорила Васса.
- Так тут Михаила написано.
- А ты не перебивай меня, а то вот я тресну по башке... Ты будешь слушать?..
- Я слушаю.
- То-то, смотри у меня... И вот взял его архангел и поднял на небеса... Горят вокруг него свечи, лампады яркие... Это звезды небесные, которые мы видим. Ангелы и архангелы и святые угодники божии, праведники в чертоге голубом песни хвалебные поют.
- Какие песни? - спросила Оля.
- Ну, какие? Мало ли какие там... Всех псалмов бонда нам не суждено знать.
- А вы говорите песни,- робко сказала Оля.
- Песни хвалебные, говорю я, божественные... Ты думаешь такие песни, какие в миру у вас поют?..
Васса строго посмотрела на Олю и, помолчав, продолжала:
- М-да... И говорит ему господь. Видишь ли ты, недостойный инок, усумнившийся? Яко царствие мое в силе и славе пребывает во веки веков, аминь... И преисполнился инок Валаам верой и просит: "Отпусти, говорит, меня, господи, на землю грешную, ибо восприял я веру крепкую и непоколебимую". И отпустил его господь... М-да... и не нашел инок Валаам кельи своей... Вместо нее тут монастырь отстроился... Думал инок, что у бога пробыл один день и одну ночь, оказалось двести лет... Да... двести лет!..- подчеркнуто повторила Васса.
- А как он двести годов и не ел ничего? - с простодушным видом спросила Афоня.
- Дура! Да разве можно помышлять о пище телесной возле престола божия?! Святые отцы духовной пищей питаются.
Провожая Олю домой, Афоня сказала:
- Она всех сманивает в монастырь... А ты, Олютка, веришь ей?
Оля промолчала. Она не знала верить или не верить тому, что говорила Васса.
- Врет она все...- решительно заявила Афоня.
Прощаясь с Олей, она сказала с тоской в голосе:
- А как мне охота с тобой, Олютка... Домой... Так бы и убежала отсюда... Ты приходи, а... Приходи ко мне чаще... Мы с тобой сходим к Лидии Петровне... Она дочь какого-то начальника, учительницей раньше была, она славная! Добрая! У нее жених был и застрелился. Вот Лидия Петровна и пошла в монастырь, грех женихов замаливать, а замуж, говорит, уж ни за кого не пойду.
- Она тебе это сказывала?
- Нет,- смущенно ответила Афоня,- тут говорили... Ну, я и слышала.
Регентша играла на фисгармонии, когда Афоня и Ольга вошли к ней и встали у порога. Оля, охваченная смятением, смотрела на регентшу.
Это была среднего роста женщина. На бледном тонком лице темные глаза светились неестественным сухим блеском. Она взглянула на девочек и тихо спросила:
- Ко мне?
Девочки смущенно топтались у порога.
- Ну, проходите,- приветливо сказала регентша,- что же вы там встали?
Она подошла к ним, ласково посмотрела на Олю и, взяв ее за подбородок, погладила голову.
- Проходите, садитесь. В гости пришли?
Афоня кивнула головой. Потом несмело проговорила:
- Сыграйте нам что-нибудь, спойте, Лидия Петровна.
- Сыграть вам? Ну, что же? Хорошо, сыграю, - с легкой улыбкой сказала она.- А потом будем пить чай. Хорошо?
- Хорошо, мы поставим самовар.
Афоня дернула за рукав Олю и показала взглядом на стул. Регентша мягко ударила по клавишам, и из-под ее тонких прозрачных пальцев поплыли нежные грустные звуки. Затем она тихо запела чистым приятным голосом:
Был у Христа-младенца сад...
Девочки слушали ее, затаив дыхание. Когда она кончила, они пошли в кухню кипятить самовар. Афоня, не умолкая, болтала. Оля молчала, находясь под впечатлением музыки и пения. Еще ни разу в жизни не слыхала она таких печальных красивых звуков.
Когда девочки внесли небольшой, но тяжелый самовар, Лидия Петровна сидела на своей кровати. Лицо было точно отлито из белого воска, а большие черные глаза широко раскрыты. Афоня, участливо смотря ей в глаза, спросила:
- Вы хвораете, Лидия Петровна?
- Нет, девочки, просто так, скучно... Давайте-ка будем пить чай.
Афоня и Ольга вперегонку побежали за посудой, накрыли стол. Лидия Петровна попрежнему сидела на кровати и смотрела неподвижным взглядом на притворенное окно. На окнах горели вечерние блики заходящего солнца. Где-то далеко на обширном стальном полотнище реки орала басом гармоника. В кустах сада под окном негромко дочирикивали вечернюю беседу воробьи.
- У вас горе какое-нибудь, Лидия Петровна? - спросила Афоня.
Та рассеянно посмотрела на нее.
- Ну, мое горе вам неприятно...
Оля вспомнила Вассу и неожиданно для себя спросила:
- Лидия Петровна, бога можно видеть?
- Бога? - задумчиво переспросила регентша. И, взметнув глазами на Олю, с улыбкой проговорила: - Какая ты любознательная, такая еще маленькая, а любознательная.
Оля покраснела.
- Мать Васса нам рассказывала, что она видела бога,- сказала Афоня.
- Как, где? - спросила регентша с удивлением.
- На кладбище, у могилы матери Агафьи, он был со свечкой в руках. Она нам рассказывала.
Регентша прошлась по комнате, подошла к окну.
- Какой сегодня хороший вечер,- сказала она, помолчав.
На колокольне ударил колокол на вечернюю молитву.
Афоня заторопилась. Встала и Оля. Ей хотелось еще посидеть у Лидии Петровны.
- Глянется тебе регентша? - спросила Афоня.
- Да.
- Славная она... Она всех лучше в монастыре, простая... Ну, мне бежать надо, а то мать Васса, поди, уже злится. Ты приходи ко мне, Олютка, а?.. Ладно?.. Прощай.