ГЛАВА VII
К осени Оле купили новые ботинки, мать сшила ей из старья шубку, и девочку отдали в школу. Первые дни Школьной жизни для Оли были новыми, радостными. Сидор, счастливо улыбаясь, спрашивал:
- Ну, как дела, школьник-балобольник? Что сегодня задали, какие уроки?..
Иногда они вместе решали задачки, спорили, шумели, а когда укладывались спать, Сидор гасил лампу и, лежа в постели, долго еще разговаривал с девочкой.
- А вот ты мне реши-ка такую задачу, Олютка,- предложил он как-то раз ей серьезным тоном.- Летели галки, сели на палки, по три сели, палка лишняя оказалась, а по две сели - палки одной не хватило. Сколько было палок и сколько летело галок?
Оля, перебирая свои пальцы, напряженно считала, но сосчитать не могла и наугад сказала:
- Восемь.
- Чего восемь?
- Галок.
- А палок?
- Пять.
- Неверно.
- А сколько?
- А ты считай.
- Нет, ты скажи.
- Ишь ты! Так задачи не решают. Ты сама шевели мозгами-то.
- Не сосчитать. Это у нас еще не учили. Скажи, а?
- Ну, ладно, скажу, только в первый и последний раз. Палок-то верно ты сказала пять, а галок мало, их двенадцать было.
Оля живо представила себе десять галок, которые расселись на палках по две в ряд, а двум галкам сесть было некуда, они летали около них и беспокойно кричали.
Первые три месяца Оля приходила из школы веселая, оживленная. Могла часами рассказывать о том, что было в школе и что рассказывала учительница. Затем вдруг она стихла, погрустнела и возвращалась из школы с красными глазами. Сидор спрашивал ее озабоченно:
- Ты что, Олютка, какая печальная? Обидел тебя кто?
Оля молча отвертывалась от него. Но раз она склонилась к столу и заплакала. Сидор встревоженно подошел к ней.
- Что с тобой?
- Так... ничего...
- Ну, скажи, родная моя?., а?.. Ну, скажи...- Он сел рядом и прижал ее к себе,- ну... рассказывай. Горе у тебя какое? Отметку плохую поставили?
Оля отрицательно мотала головой.
- Ну, так в чем дело-то?..
Девочка молча уткнулась в грудь Сидора и, обняв его, заплакала еще сильнее.
- Так и не скажешь мне,- тихо спросил Сидор, разглаживая ей волосы.
- Н-нет...- прошептала Оля.
Так она и не сказала Сидору, кто ее обидел. Не сказала и матери. Эта обида касалась и того и другого. Они оба одинаково ей были дороги, и она знала, что они будут глубоко огорчены, если она расскажет им, что случилось в школе.
Дело было так. Тонкая длинноносая девочка Таня, по прозвищу Таня-"форс" собрала в перемену вокруг себя девочек и сказала вполголоса, но так, чтобы Оля слышала:
- Девочки, с Ермолаевой не дружитесь: у ней мать живет с любовником.
Оля покраснела до ушей. Она не знала, что ей делать. Следующий урок был закон божий. Оля чувствовала, как десятки ребячьих глаз насмешливо рассматривали ее. Она не выдержала, закрылась руками и заплакала. В это время священник отец Серафим, черный плечистый человек, говорил, расхаживая по классу:
- Чти отца твоего и матерь твою и долголетен буде-ши на земле.
У него был грубый голос. И сам он казался тяжелым, неуклюжим, и взгляд его - скорее злых, чем строгих,- черных глаз был тяжел и наводил непонятный страх.
- Иванова, повтори.
Белокурая девочка, с тощей крючковатой косичкой, повторила, держась за крышку парты:
- Чти отца твоего и матерь твою... и... и...
- Ну, и... и... как дальше?
- И... и... - девочка спуталась и смолкла.
- Садись... Ермолаева, повтори...
Оля встала. Она не слышала, что говорил священник. Потупив глаза, она молча стояла за партой. Отец Серафим подошел к ней, небрежно взял Олю за подбородок и поднял лицо.
- Не слушаешь... Чем занималась?.. Что это у тебя глаза-то?.. О чем плакала?
Оля молчала.
- Тебя я спрашиваю?..
- Дразнят...- тихо проговорила Оля, опять опуская глаза.
- Кто, кто дразнит?
Оля стояла, беспокойно переступая с ноги на ногу.
- Ну, я тебя спрашиваю?.. Батюшке ты должна отвечать,- ласково сказал отец Серафим.
Оля дрожащим голосом проговорила:
- Дразнят...
- Как?
- Говорят, что у меня мама живет... с любовником...
B классе была напряженная тишина. Впрочем, слышно, кто-то тихонько шаркнул ногой и скрипнул крышкой парты. Священник стоял и испытующе смотрел на Олю. Правый ус его чуть вздрагивал.
- А правда это?.. - тихо, вкрадчиво спросил он.
Оля вспыхнула и потупилась.
- Отец у тебя есть?
- Нету...
- А где он?..
- Умер...
- А с кем мать живет твоя?
Оля замялась.
- С Сидором Жигаревым, с бродягой,- неожиданно крикнул с задней парты веснущатый белоглазый мальчик, сын Попки Голубкова.
Священник строго посмотрел на Голубкова, потом перевел свой взгляд на Олю.
- Значит, правда... - сказал он, отходя от нее.- Значит, твоя мать и этот, с кем она живет, не почитают храм божий, не почитают закон, установленный господом богом... М-да... И дом, в котором ты живешь, не дом, вертеп, значит. От этого ты и заповеди господни не слушаешь... А ну-ка прочитай мне "Отче наш".
Оля назубок знала эту молитву, но сейчас она со страхом посмотрела на черную тучную фигуру попа и робко начала:
- Отче наш... иже еси на небеси...
- Что ты там бунчишь под свой нос... Громче!..
Оля больше не могла выдержать и упала на парту, закрыв руками лицо.
А священник, сморщив нос, брезгливо посмотрел на нее, но ничего не сказал, а, расчесав пятерней густую черную бороду, продолжал урок:
- Шестая заповедь господня - не убий, не убивай, значит... М-да... Седьмая - не прелюбодействуй. Не прелюбы сотвори.
Черный взгляд попа снова остановился на Оле.
- Ермолаева! Ты вот приди домой и скажи матери своей, скажи, что я вам говорю... Расскажи ей заповедь господню - "Не прелюбы сотвори" и этому, с кем она живет...
Во время перемены Оля сидела в уголке, около раздевалки и плакала.
Учительница Екатерина Петровна подошла к ней.
- Ты о чем, Оля? - спросила она, положив ей руку на голову.
Оля еще сильнее заплакала.
- Ну, о чем ты?..- ласково спрашивала учительница. - Ну-ка, пойдем, расскажи мне.
Она взяла Олю за плечи и увела в пустой класс.
- Ну, рассказывай.
Оля с тихим рыданием рассказала. У Екатерины Петровны задрожала нижняя губа.
- А ты не плачь... Все это пройдет... Поговорят и перестанут. Ты любишь дядю Сидора?..
Оля утвердительно кивнула головой.
- Он хороший.
- Не плачь... Иди, играй...
Екатерина Петровна вышла. Она торопливо прошла по коридору в учительскую. Там сидел поп. Он просматривал классный журнал. Взглянув на учительницу, он озабоченно спросил:
- Что это с вами, Екатерина Петровна? Похоже, что сейчас плакали?
- Ничего,- сухо ответила Екатерина Петровна И, взяв со стола без надобности чьи-то тетрадки, вышла.
Оля так и не рассказала дома о том, что произошло с ней в школе. Таня-"форс" продолжала исподтишка посмеиваться над Ольгой, но ее никто не поддерживал, кроме сына Попки Голубка. Остальные любили Олю. Она никого не обижала в классе. Училась хорошо, учительница ставила ее в пример другим.
А Таня-"форс" вскоре сама оскандалилась перед всем классом. Раз она пришла в школу в очках и стала горделиво посматривать на девочек.
Учительница подозрительно посмотрела на нее и спросила:
- Зуйкова, ты почему в очках?
- Я не вижу, мне велели носить очки,- бойко ответила девочка.
- Кто велел?
- Мама.
- А у доктора была?
- Была...
- Это она для форсу. Фасон давит,- крикнул кто-то с задней парты.
Учительница написала на доске задачу и вызвала Зуйкову.
- Решай.
Девочка вышла к доске. Она долго смотрела на доску, ничего не говоря, потом приподняла на лоб очки и прочитала задачу. В классе пробежал сдержанный смех.
- А почему не в очках читаешь? - крикнул кто-то.
Учительница подошла к Зуйковой, спустила ей на нос очки и, показывая на цифры, сказала:
- Что тут написано, какая цифра?
- Семь.
- Вовсе четыре,- выкрикнуло несколько голосов.
- Сними очки, - приказала учительница, - дай их сюда,- Она сунула их в журнал и внушительно сказала: - Завтра позови в школу мать или отца. Садись.
В перемену один из мальчиков достал где-то проволоки, загнул из нее очки, нацепил их на нос и, запустив руки глубоко в карманы штанов, важно подбоченясь, прошелся мимо Зуйковой.
- Мне мама и папа велели носить очки,- проговорил он тонким голосом.
Таня Зуйкова после того присмирела и Олю оставила в покое.
ГЛАВА VIII
Незаметно для Оли Ермолаевой пронеслось три года. Оля вытянулась, окрепла, ей шел уже тринадцатый год. За это время она крепко сдружилась с Сидором и полюбила его. Он был все тем же шутником, балагуром, заботливым отцом, как и раньше.
Лукерья поправилась, повеселела. Только в последнее лето она стала над чем-то задумываться, нередко была раздражительная, но чаще молчаливая.
- Ну, ты чего это, будто в рот воды набрала? - спрашивал ее Сидор.
Лукерья, смахнув слезу подолом фартука, уходила в кухню.
Раз вечером Сидор подошел к ней и заботливо спросил:
- Ты что это? Горе у тебя какое, что ли?
- Ладно, потом скажу,- сказала она.
Была осень теплая, сухая. Сидор с первым гудком встал с постели, торопливо оделся, похлебал перед уходом ядреный квас с размоченными сухарями. Лукерья завязала ему в красный платок небольшую краюшку хлеба, огурец.
- Я квашню, Сидор, завела, потом принесу тебе горяченького.
- Ладно...
В это время проснулась Оля.
- Что рано проснулась? Спи-ка давай,- сказал Сидор.
- Я сегодня приду к тебе на работу,- сказала Оля.
- Зачем?
- Обед принесу.
- Идет,- весело сказал Сидор.- Ну, так я пошел.
Следом за ним вышла Лукерья.
- Ты куда? Я захлопну ворота-то.
- Надо мне с тобой поговорить.
У ворот Лукерья взяла его за рукав и сказала, несколько замявшись:
- Уж не знаю, говорить ли, нет ли?
- Что такое? - тревожно спросил Сидор.
- Знаешь, - помолчав, сказала Лукерья. - Я... Я давно заметила, да все не говорила, думала, так, мол, это...
- Чего?
- А сегодня... и вправду почувствовала...- голос Лукерьи прервался.
- О чем это ты, ну?
Лукерья, утираясь концом полушалка, тихо проговорила:
- Сидор, батюшка, забеременела я.
- Так о чем ты ревешь-то? - сдерживая волнение, спросил он.- А может так чего-нибудь показалось?
- Ну, я, ведь, знаю про себя-то, не в первый раз.
Сидор улыбнулся.
- Так о чем ты ревешь-то?
- А как быть теперь?.. Ребеночек-то ведь незаконный будет. Живем-то мы с тобой как? Меня ведь не считают твоей женой - полюбовницей называют.
Сидор на минуту задумался. Потом тряхнул головой, выпрямился и, ласково посмотрев на Лукерью, решительно сказал:
- Вот что, Луша, я знаю тебя и ты знаешь меня, а оба мы с тобой знаем, как живем. На людские языки нечего внимание обращать... Вечером я приду с работы, и мы с тобой обсудим все по порядку. Ладно?.. Ну, брось, не думай ни о чем. Так я пошел... Ладно? - Он обнял ее и проговорил с волнением: - Мы с тобой ведь... Нас двое!..
***
На каланче пробил колокол одиннадцать, когда Оля подходила к медному руднику, где Сидор работал на буровых скважинах. Она бережно несла ему завязанную в платок тарелку с пирогами. На железном руднике возле горы грохнуло несколько буровых взрывов, будто там стреляли из пушек. Земля вздрагивала, а из темной расщелины у подножия горы выползало облако сизого дыма. Оле все это было знакомо: каждый день она слышала подобную канонаду.
Быстро пробежала она через проходные ворота рудника и вышла на обширную площадь, застроенную вразбежку темными зданиями с вышками наверху. На вышках иногда крутились колеса, по ним бежали толстые канаты. Из широко раскрытых ворот выкатывались вагонетки, нагруженные буроватыми комьями руды. Их тянули кони. На одной из вагонеток верхом на взбугренной руде ехал, посвистывая, широколицый подросток. Он взял маленький комочек руды и с озорной улыбкой кинул его в сторону Оли. Камешек упал возле нее. Она оглянулась, а подросток, весело улыбаясь, крикнул:
- Садись, барышня, прокачу.
Оля покраснела: ее впервые назвали барышней.
У ворот обширного здания, стоявшего при входе в шахту, стоял седобородый дозорный.
- Куда? - сердито остановил он.
- Обед принесла.
- Кому?
- Жигареву.
- Сидору?
- Да.
- Сладко кормите, часто таскаете... Обожди... Посиди вот здесь.
Дозорный показал на полуразрушенную скамейку. Неподалеку зияло квадратное отверстие шахты, огороженное железными перилами. К нему протянулись четыре стальных троса. Оля подошла к отверстию и заглянула вниз. Тросы уходили вглубь и терялись во тьме. Каждый раз, когда Оля заглядывала в эту черную бездну, ее неодолимо тянуло вниз.
- Уйди, уйди от шахты,- беспокойно крикнул дозорный, - сунешься еще, отвечай за тебя...
- А мне, дедушка, нельзя туда?
- Куда-а?
- А в гору.
- А зачем тебе туда в гору?
- Посмотреть.
- Нельзя,- коротко сказал старик и отвернулся. Потом, не глядя на нее, проговорил: - вот клеть поднимется, и отправим обед, а там передадут.
Прошло несколько минут, клеть не поднималась. Дозорный несколько раз подходил к отверстию, заглядывал в него, смотрел на часы, садился. Подождав немного, снова лениво вставал, ходил по площадке возле отверстия, снова садился, покряхтывал.
- А ты как ему будешь? - неожиданно спросил он Девочку, не смотря на нее.
Оля замялась. Она не знала, что ответить.
- Я... Я у него живу...
- Как? B няньках, что ли?
- Нет.
- Ну, а как? Приемышем, что ли?
- Приемышем,-с запинкой сказала Оля.
Старик насмешливо хмыкнул.
- С полюбовницей живет, да еще приемыша взял.
Закинув руки назад, он прошел к отверстию шахты.
Оля нахмурила брови и сказала, вся вспыхнув:
- А вам, дедушка, по-моему, совсем нет дела совать свой нос в чужие дела.
- Эх, какая сердитая, а? От горшка два вершка, а какая уж дерзкая... Какой, ведь, нонче народ пошел,- ворчал старик,- ему слово, а он пять да шесть, да еще есть.
Оля отвернулась и замолчала.
Прошло около получаса, клеть не поднималась. Возвратились порожние вагонетки. Старик стал беспокоиться. Он то и дело подходил к отверстию, прислушивался и, наконец, махнув рукой, зашел в стеклянную конторку, отгороженную в углу. Трескучий звонок, похожий на звонок будильника, несколько раз прозвучал в конторке, и старик стал разговаривать с кем-то невидимым.
- Не дают?.. Что?.. Что?! Где!! - тревожно вскричал старик.- В седьмом штреке?.. Но-о-о!. Да как это вышло?... Прекратили работы?.. Но-о-о!.. Что-что?.. Бастовку?.. Но-о-о!..
В здание поспешно вошел высокий светлорусый человек в золотых очках. Он скользнул взглядом серых испуганных глаз по Оле и быстро прошел в конторку. Снова затрещал звонок. В дверях показался знакомый Оле подросток.
- Мирон Ефимыч, скоро интерес подадут? - спросил он, когда дозорный вышел из конторки.
- Не подадут... Долго... беда там стряслась.
- Какая?
- Ну, тебе дела до этого нет. Молод еще свой нос совать, куда не следует... Айда, проваливай...
Старик посмотрел на Олю, что-то хотел сказать, но снова убежал в конторку. Там громко кричал человек в очках:
- Давайте клеть... Немедленно... Я приказываю. Ну, пошевеливайтесь... На третий горизонт?.. Давайте без разговоров.
Он вышел и нервно стал ходить возле перил, беспокойно заглядывая вглубь шахты.
Наконец, канаты дрогнули и пошли вверх. Из шахты вышла клеть с группой рудокопов. Человек в очках стремительно подошел к ним.
- Это что значит? - сурово спросил он.
- А отработались,- сказал кто-то.
- Как?
- А так, Сергей Александрия. Сейчас все остальные выйдут... Лестницей пошли.
- Как?!
- Да очень просто,- сердито ответил плечистый рудокоп.- Работу бросили... Уберите эту гадину...
- Какую гадину?!
- Яшку Злобина, старшего штейгера,- ответили сразу несколько рудокопов.- Из-за него сегодня человека расхлестало.
- Спустись, увидишь...- сказал низенький рудокоп.- Сейчас мы пока не будем с вами разговаривать, поговорим потом.
В углу, где темнела западня, закрывающая лестничный спуск в шахту, послышался снизу требовательный стук.
- Ефимыч, открой западню,- закричали рабочие.
- Рано,- упрямо крикнул дозорный.
- Открой, тебе говорят, или мы сами откроем.
Старик нехотя пошел к западне. Из квадратного отверстия, через малую дудку один за другим стали выходить рудокопы. На них были запачканные буроватой глиной холщевые рубахи, такие же порты. У ременных поясков ниже живота были подвешаны железные фонарики, в которых торчали огарки сальных свечей. Рудокопы проходили мимо Оли, не обращая на нее внимания. Она заметила, что рудокопы были чем-то встревожены и возбуждены. Расстроен был и дозорный, а также человек в очках. Толпа рабочих густела. Человек в золотых очках поспешно встал в клети, канаты дрогнули, и он провалился в черном отверстии. Оля отошла в сторонку, с беспокойством прислушиваясь к несвязному говору сотни голосов.
- Я говорю ему, Яков Семеныч, не имеешь права посылать палить столько скважин.
- Ну, разве уговоришь, упрям, как бык. Чорт.
- А ты, Мирон Ефимыч, убирайся к чертям.
- Гони его.
- Хозяйский пес!
- Волк.
- Полиция! - вдруг крикнул кто-то.
Толпа зашевелилась.
- Товарищи, спокойствие! Полиции мы не боимся.
- А они, фараоны, тут как тут.
- Ну, у них своя работа.
- Тоже охота жрать.
- Сволочи!
Рыжебородый, с длинным туловищем, низкорослый рабочий подошел к Оле.
- Ты, девочка, кому обед принесла? - спросил он.
- Сидору Жигареву.
Он как-то странно посмотрел на нее и, положив тяжелую длинную руку ей на плечо, проговорил:
- Ты иди, милая, домой, он не будет обедать.
- А где он?