- Не устали? - спросил её на земле Хрусталёв.
- Ни капли, - отозвалась Маруся с восторженной готовностью.
Рюмкин, пренебрежительно отвернувшись, курил у стартового полотнища, словно бы и не интересовался её посадкой, хотя она отлично видела и угадывала по его напряженным плечам, с каким жадным нетерпением ему хотелось повернуться в их сторону. Маруся с таким любопытством разглядывала его, что не совсем точно расслышала то, что приказал ей Хрусталёв. В общем она поняла, что они пройдут сейчас вдоль старта на бреющем полете, что управлять самолётом будет Хрусталёв, а ей поручено следить за оборотами мотора.
- Поняли?
Кивком головы Маруся подтвердила, что всё поняла.
- Взлетайте!
Взлёт нормален. Левый разворот. Вздрогнув по выходе из полувиража, самолёт прошёл в обратном направлении и развернулся для выхода на прямую. Вот они подошли к земле, она наблюдает за указателем оборотов.
- А теперь переходим на бреющий! - командует Хрусталёв.
Маруся оставляет управление, левая рука ее на секторе газа, самолёт, как по ровному асфальту, мчится над землёй, на высоте одного метра.
- Так. Так. Вот так! - слышит она в наушники голос Хрусталёва и понимает это, как показательный полёт для неё, вот, мол, как нужно летать на бреющем, не раскачивать машину по воздушным волнам. Они пронеслись над всей посадочной полосой на полном газу. Неожиданно, уже у самого края поля, самолёт вдруг резко полез в гору, теряя скорость.
- Куда задираете? - услышала она окрик Хрусталева, и тотчас же машина, подчиняясь его вмешательству, резко клюнула вниз и, сильно стукнувшись колесами о землю, взмыла вверх.
- Зачем вы задирали машину?
- Я не задирала, - испуганно отозвалась Маруся.
- А кто же, по-вашему, задирал? - сердито переспросил Хрусталёв. - Кто управлял самолётом?
- Я не управляла, - растерянно оправдывалась Маруся.
- Я же приказал вам взять ручку управления, а сам следил за оборотами. Чтоб сосредоточить ваше внимание на одном элементе, на управлении…
- А я поняла наоборот, - призналась Маруся, - что управлять будете вы, а за мотором должна следить я…
- Выходит, самолёт шёл над землёй без нашего вмешательства, - отходя сердцем заключил Хрусталёв. - Одна секунда, и мы могли бы сгореть. Ладно, возьмите управление! - приказал он и, отстегнув ремни, свесился через борт, разглядывая шасси: не подломалось ли? Маруся как можно бережнее вела машину по прямой.
На земле Хрусталёв разобрал ошибку. На этом примере он объяснил Марусе, и она это прекрасно поняла, что самолётом управлять не нужно. Он летит сам. Пилот подправляет машину лишь в случаях отклонения. И это правило относится не только к машине, но и к людям. Опытная няня не вмешивается в игру ребенка, она лишь помогает ему исправлять его ошибки.
Не раз вспоминался потом Марусе неуправляемый, но правильно отрегулированный самолёт, который в метре от земли пронесся над лётным полем по безукоризненной прямой. Она замечала, как молодые, неопытные шоферы от излишней и ненужной старательности слишком быстро устают.
- Вы не устали?
- Ни капельки. - Глаза у Маруси сияли.
Хрусталёв медленно отстегнул привязные ремни.
- Тогда летите одна. Полёт по кругу!
Нет, она совсем не представляла, что это застанет её так неожиданно, врасплох. Сто раз ложась в постель и просыпаясь, в своих мечтаниях уходила она в самостоятельный полёт, жадно расспрашивала товарищей из старшей группы, и вдруг так неожиданно. Надвинув на глаза очки, Маруся с повышенным вниманием, чувствуя на себе необычную ответственность (в глубине души ей ещё не верилось, что это она, Маруся Нестерова, девочка, выросшая в шахтёрском поселке), сейчас поднимется в небо.
Стартер отмахивает ей разрешение на взлет. Рука продвигает сектор опережения газа: мотор запевает свою мощную песню, она чуть-чуть отпускает рули, машина поднимает хвост и стремительно мчится по полю. Колеса отрываются от земли, продолжая по инерции вертеться в воздухе. Набирая высоту, Маруся внимательно следит за приборами. Она в воздухе одна! Просто не верится! Одна. Совершенно одна! А кругом - синий океан неба, солнце, простор и одиночество. Нет, ощущение первого самостоятельного полёта несравнимо ни с чем! Самолёт нежен в управлении. Он как скрипка. Нет, в сто раз лучше скрипки! Люди, глядите, я лечу по воздуху! Совсем одна. Я научилась управлять машиной. Какое это счастье!
Ей хотелось петь, кричать, смеяться, передать всем на свете, что это она, Маруся Нестерова, летит по небу. Вез инструктора. Сама летит. Машина подчиняется каждому её движению, любому желанию. Это непередаваемо… Ну, теперь берегись, Андрей!
"Как это замечательно получилось с аэроклубом! Занятия помогли мне отвлечься и на время забыть свои сердечные дела. Я не пропустила ни одного полета, а по теории даже помогла отстающим товарищам по группе. В институте сданы почти все зачеты, осталась история русской литературы. Выпустила 24 номера стенной газеты - немало! По волейболу наша курсовая команда вышла на первое место в институте. В аэроклубе подошли к последнему упражнению (полёт по маршруту и посадка на чужом аэродроме). Со стороны поглядеть - полон короб счастья. А на самом деле, где-то там, в самой глубокой глубинке, тлеет оно, то, никогда не угасающее, чувство обиды… Как много сил и времени уходит на бесплодные переживания! Стала больше любить музыку и стихи.
Я встретил вас, и всё былое
В отжившем сердце ожило,
Я вспомнил время золотое -
И сердцу стало так тепло…
У Обуховой низкий, хватающий за душу голос. Я люблю такие голоса. Они тревожат, волнуют, куда-то зовут…
18 августа. День авиации. На аэродроме был устроен праздник с показом полётов. По группе курсантов я демонстрировала технику пилотирования (конечно, под наблюдением Рюмкина). Виражи мелкие и глубокие, боевые развороты, три петли, два переворота через крыло и один срыв в штопор. Сердце звенело от восторга и чувства превосходства над теми, кто наблюдал за моим полетом с земли (жалкая и ничтожная хвастунишка!). Но дневник - это откровенность. Он моя совесть. Да, как ни прискорбно, но именно это чувство переживала я там, в небесах. По радио была названа моя фамилия. И Рюмкина. Он гордится мной, как ученицей. Посадила машину на три точки. Прямо к посадочному знаку. Хрусталёв поздравил меня с удачным полётом и намекнул на то, что я могу поступить в школу военных пилотов.
Надо взвесить все - за и против.
День полон добрых предзнаменований. Дома меня ожидала приятная весть. Оказывается, Андрей уже в нескольких письмах справлялся обо мне. Я просила ничего ему не сообщать. Пусть. Необъяснимо устроена наша девичья душа: так хотелось с ним встретиться, похвалиться, рассказать о своих успехах, а узнала, что он ищет меня, - и всё уже наоборот.
Я люблю сигнал зелёный,
Знак свободного пути,
Нелюбимой, невлюблённой,
Хорошо одной брести…
Вчера у нас на вечере выступали поэты из Москвы: Ольга Бергольц и Михаил Голодный. Голодный читал стихи, посвященные трём погибшим стратонавтам:
Что ждет их
За хмурыми облаками?
Смерть или жизнь
Глядит из-под туч?
Снесёт ли их ветром,
Засыплет ли льдами?
Пробьёт ли сердца им
Космический луч?
Алло, Васенко.
Алло, Федосеенко.
Где вы, где? Никто, кроме вас,
Не стоял так близко
К небу, солнцу,
К самой звезде.
Как ни странно, гибель стратонавтов не только не отпугнула меня, а как бы даже влила в моё сердце новые силы. Недавно в воздухе я пережила удивительное состояние. Я летела одна. И мне вдруг представилась наша планета как бы со стороны. Из отдаления. И вот люди изо всех сил стараются оторваться от неё, подняться вверх, к звездам, но она не отпускает их от себя и за эту дерзость всегда жестоко мстит. Человек бессильно возвращается на землю…
Что-то я никак не додумаю, а слов подходящих не нахожу, чтобы передать те свои мысли и ощущения…
В общем, решено - иду в школу военных пилотов!
Вперёд за победой
Над стратосферой -
Против облачных ям,
Против звёздных болот,
Против рабьего бога,
Против чёртовой веры,
Против холода
И равнодушья высот.
Теперь, милая моя, не хныкать и не жаловаться. "Бачили очи, шо купували…"
8
По разрешению медицинской комиссии Андрея допустили к полетам, но аттестацию изменили: по окончании школы он выпускался не в истребительную авиацию, а в разведывательную.
Ребята ходили молодечествуя, воображая, что каждый из них сбил, по крайней мере, не меньше пяти неприятельских самолётов, хотя никто из них ещё ни разу не держался за ручку верткой истребительной машины.
Наступили счастливые дни окончания школы. Портные дни и ночи стучали машинками, срочно готовя выпускникам синие парадные костюмы.
Сбрасывались изношенные, со стоптанными каблуками, чёрствые сапоги, надоевшие шинели, гимнастёрки и штаны.
Несмотря на жару, все до позднего вечера, потея в синих суконных костюмах, гуляли по городским тротуарам, снимаясь у фотографа группами, с инструктором и поодиночке.
После прощального банкета начальник школы вызвал
Андрея:
- Из округа пришло распоряжение о направлении вас в отряд Волк-Волконского, куда вы с Гавриком, кажется, особенно стремились!..
Через два дня Андрей отбыл из школы в часть.
9
Самолёты, один за другим, обгоняя собственные тени, срывались со старта. Андрей сидел в кабине новой машины и знакомился с устройством и расположением приборов.
- Вот это хозяйство… - восхищённо докладывал он. - Штурвальчик, выдвижной радиатор, пожарный кран, высотный газ, сиденье поднимается. А козырёчек - никакой ветер не страшен.
Техники и мотористы оглядывали и ощупывали машину со всех сторон.
- Да-а… Не то что наши балалайки, обвешены проволокой, как струнами.
Сегодня по уговору с Андреем Волк должен был лететь на испытание машины вверх колесами. Такие испытания в частях строжайше запрещались, но Волку хотелось чем-нибудь поразить молодого летчика. Позавчера в отряд для освоения новой материальной части прислали из Москвы новенький двухместный разведчик.
Полдня просидел Андрей с командиром в душном бараке, изучая формулы полётных данных новой машины.
- Теоретически никаких осложнений не предвидится. Единственное - может захлебнуться мотор.
- Чепуха. Всё зависит от летчика. Хороший летчик должен уметь летать даже на благородном порыве…
- А не посчитают ли это за воздушное хулиганство? - несмело возражал Андрей.
- Главное - молчи! Пойдём будто по маршруту, а там найдём место поглуше, от начальства подальше. Ты как, не дрейфишь? Значит, затоптано.
Волк вяло ковырял спичкой во рту. Настроение у него было пониженное. "Не выспался. Плохо стал спать. Нервы… И аппетит пропал. Не обедал. А теперь ишь как гложет…" По старой привычке разыскал в кармане кусочек сахару и положил в рот. "Пососу - и пройдет…"
Вместе с сумерками садились последние самолёты. Волк выкурил подряд две папиросы и полез в кабину.
- Я с Клинковым пойду в часовой маршрут.
Андрей бросил фуражку под сиденье и застегнул шлем.
Надо было отрегулировать длину привязных ремней: при полете вниз головой можно было выпасть наружу.
Мотор работал на малых оборотах. Андрей сидел в задней кабине, она была просторна и неуютна.
- Готов?
Андрей кивнул головой и надвинул на глаза очки. Не поднимая руки, Волк по-хозяйски двинул сектор газа: мотористы, державшие самолёт за плоскости, едва успели отскочить в стороны. Машина нерешительно тронулась с места и резво бросилась вперед.
Уже на высоте шестисот метров земля начала затягиваться дымкой. Тьма, словно прорвавшись через плотину, хлынула на аэродром и, затопив его, покатилась на город.
По тёмной фиолетовой земле извивалась налитая пламенем река, вода напоминала расплавленный, остывающий металл. Самолёт, позолоченный закатом, горячо набирал высоту, ангары исчезали.
Крутыми просторными кругами Волк над аэродромом набрал две тысячи метров. Андрей через борт смотрел вниз. Там, над глухой пустыней полувидимой земли, как чаинка в стакане, кружился в вираже одинокий самолётик. "Гаврик раздоказывает", - улыбнулся Андрей. В далёком утонувшем городе вспыхивали игрушечные ожерелья уличных огоньков. Мотор пел ровным ревущим голосом.
Летели минут двадцать, и Волк подал знак Андрею приготовиться. Словно с крутой горы, наклонившись, самолёт покатился вниз и с оглушающей плавностью начал взбираться к звездам - полоска горизонта бросилась под колёса. У Андрея было такое ощущение, будто мотор и передняя часть машины валятся на него - он лежал на спине. Волк начал шуровать ручкой и ногами - машина на один момент застыла в перевёрнутом положении. Над головой Андрея, внизу, помаргивали городские огоньки, бледно-зелёные звёзды горели под колесами. Андрей почувствовал, что висит на ремнях: он ухватился за борта кабины. Из- под сиденья, мимо глаз, проскользнули фуражка и какой-то сверкнувший продолговатый предмет (как потом оказалось, непристёгнутая ручка запасного управления) и сгинули в пространстве. Кобура с револьвером, соскочив с плеча, держалась где-то за ухом. Мотор закашлял, зафыркал и начал работать с перебоями. Плохо подчиняясь управлению, потерявший скорость самолёт нелепо кувыркнулся и ринулся на крыло - ветер, как из ушата, плеснул с левой стороны; решительным движением Волк вывел машину в линию горизонтального полета.
Полуминутный антракт - не успел Андрей одуматься, как Волк бросил машину во вторичную атаку: пять - десять секунд самолёт кое-как зависал в перевернутом положении, и мотор начинал захлёбываться. "Значит, мои предположения верны, - уже спокойно заключил Андрей, - захлёбывается. А ты вот и попробуй теперь на благородном порыве", - с затаённым превосходством подумал он про Волка. А тот, словно угадывая мысли Андрея, истязал послушную машину. Устав от безуспешности поставленной затеи, но не смирившись, Волк с горящими от досады глазами подал знак включить телефон.
- Не идёт, стерва! - услышал Андрей в трубку его сиплый пересохший голос.
- Карбюратор…
- Клинков!
- Слушаю!
- Так лететь скучно. Пойдём на высоту! У меня в кабине на часовом циферблате сидят две мухи. Буду набирать высоту, пока они не подохнут!
- Согласен! Вызываю мух на соревнование!..
Андрею хотелось узнать предельный потолок новой машины. Он ни разу ещё не забирался на большую высоту, пределом пока были три тысячи метров, да и то днём. А тут удобный случай испытать на самом себе влияние разрежённой высотной атмосферы. Так Андрей старался извлечь какую-то пользу из нового сумасбродства Волка.
- Как там с горючим? - спросил он в трубку.
Волк махнул рукой, что обозначало: будь покоен.
Становилось холоднее. Настигая зарю, самолёт карабкался в гору. На земле уже давно была ночь, а они ещё продолжали видеть прощальную улыбку заката. В молчаливой неподвижности Волка ощущалась суровость. Скромный фонарик, как свечка, тускло освещал перед ним выдвинутый аналойчик с развёрнутой полётной картой. Молчание и одиночество угнетали Андрея.
- Одна муха подохла! - услышал он голос Волка.
Андрей включил свет и посмотрел на приборы: альтиметр показывал четыре тысячи триста метров высоты. Он потушил лампочку.
- Долго держалась!
- А вторая сидит… Заморозим и эту!
И опять молчание…
Как-то не верилось, что где-то на земле идёт обычная жизнь, а здесь, у предельных слоёв атмосферы, два маленьких человечка молча летят на самолётике, величиной с точку. "Мать, наверное, сейчас готовит дома ужин, - думает Андрей, - накрывает стол скатертью. Отец моет под рукомойником свою загорелую, растресканную шею. А Маруся? Почему она не ответила на мое письмо. Обиделась?"
Андрей глянул за борт вниз: далеко-далеко угадывались смутные очертания моря. Берега были светлее. И на миг, на сотую секунды, его пронизал страх от этой головокружительной высоты. А что если с машиной какое несчастье?.. Падать в море?.. Сядешь на воду. Ночь. Пустыня. Холод. Берега не видно. Ори не ори - никто не услышит… Ему стало не по себе. Мерзли руки и ноги. Он похлопал сапог о сапог. Волк наклонился к рупору.
- Мы на высоте Казбека! И даже выше!.. Зорька-то держится… Ты бывал когда-нибудь на Казбеке?
- Не слышу!
- Горы, спрашиваю, видел когда-нибудь?
- Видел!
- Помнишь, как на земле уже ночь, а вершины гор ещё светятся? Вот мы сейчас с тобой на вершине!
Андрею вспомнилось детство и географический учебник с описанием восхождений на вершины. Сколько было затрачено усилий, отваги, упорства для достижения цели! Люди платили жизнью за миг - побывать на высоте. И мальчику Андрею они казались недосягаемыми, суровыми, неземными существами, мужественными, с седыми бородами, - и вот он без каких-либо особых усилий достиг таких же высот.
Он взялся было за турель, но тотчас отдёрнул руку: пальцы прилипли к металлу. Андрей поспешно натянул перчатки и зажёг лампочку на шнуре. Посветив за борт, чтоб посмотреть на температуру, он не поверил глазам: градусник показывал двадцать два градуса мороза.
Волк чувствовал себя плохо: не хватало воздуха. Уже трудно было дышать. Муха, присмирев, сидела на циферблате. "Может, и замерзла?" Но он не трогал ее. Было досадно, что Клинков оказался прав. Хотелось в чем-нибудь доказать своё превосходство, и Волк, не чувствуя от холода ни рук, ни ног, молчал, ожидая, чтобы Клинков первый признался в своей несостоятельности.
Волк черпал воздух по-рыбьи, широко раскрывая рот. В ритме дыхания наступали паузы. Самолёт медленно карабкался по спирали, достигая потолка. Стрелка высотомера трепетно дрожала, цепляя цифру 6000. Шум пропеллера раздражал уши. Клонило в сон. Минутами казалось, что самолёт подвешен на месте и работает вхолостую. Андрей вспоминал теорию завихрений: вот воздух, как вода по борту бегущей лодки, струится по телу самолёта, и часть его влетает в кабинку и крутится незримым столбиком. Андрей с жаждой, как к роднику, припадает хватающим ртом к борту и дышит-дышит… Как будто помогает. Но нет, тяжелый захлёб широко распирает ребра. Безостановочно он растирает перчаткой нос и щеки. Подбородок совсем одеревенел. Кровь пульсирует в висках толстыми, медленными толчками.
Андрей перестал хлопать сапогами, всё становилось безразличным.
Волк легче Андрея переносил атмосферные влияния, но давал себя знать голод - сахар не помогал, и Волк пошёл на уступку.
- Шесть тысяч девятьсот! Машина начинает проваливаться!
- Как муха? - Андрей стыдился выказывать перед Волком своё малодушие.
- Муха давно замерзла. Как ты?..
Андрей ничего не ответил, будто не слышал.
- Клинков, как ты себя чувствуешь?
- Трудновато дышать… Не хватает…
"Сдался", - подумал обрадованно Волк.
- Значит, домой?.. А то, может, попрём бога за бороду хватать?
- Нет, уж хватит! - быстро согласился Андрей.
- Тогда держись! Закладываю пике!