Малахов проснулся рано, в беленьком доме, который назывался гостиницей леспромхоза. Койка Тележко была пуста, практиканты еще спали, укрывшись с головами. Малахов умылся в коридоре, стараясь не стучать рукомойником, потом коротко записал впечатления вчерашнего дня. За окном было раннее летнее утро, такое же чистое и ясное, как вчерашний вечер. На подоконнике лежала роса. Где-то включили движок, будто захлопала крыльями огромная птица.
За стеной помещалась "пилотская", где постоянно ночевали и отдыхали летчики, и сейчас два летчика прошли под окнами, но не Алферов и Карпенко, а с другой машины, которая полетят дальше, вниз по великой реке. С ней улетят двое из ребят-практикантов, а двое останутся здесь. Летчик постучал в окно:
- Подъем! Через сорок минут вылетаем.
Через час они улетели, а Малахов и оставшиеся - кудрявый и высокий "женатик" - пошли по длинной пыльной улице под уже палящим солнцем в поисках столовой или чайной.
Но чайные почему-то были закрыты. Потом, в одном магазине, Малахов выпил банку молока и съел булку, а практиканты выпили по две банки и еще по два сырых яйца.
- А чего это у вас водки нигде не видно? - спросил кудрявый у продавщицы.
- В уборочную не торгуем.
- Ах, уборочная. Неплохо мы устроились.
Где-то далеко, в прозрачном голубом воздухе затрещал самолетик. Может быть, это Алферов полетел за парашютистами.
- Я пошел,- оказал Малахов студентам,- вы тут еще два месяца будете, а мне время дорого.
- Мы тоже идем.
По дороге Малахов дал телеграмму домой, сообщил свой адрес - он всегда так делал при малейшей возможности.
Они сидели в маленьком домике на краю аэродрома, в бавинской резиденции. Здесь был и его стол с телефоном, и парашютный оклад, и сейф с деньгами и документами. На бревенчатой стенке висели плакаты - пособия для подготовки парашютиста. Тележко сидел на длинной лавке и смотрел в окно на покоробленные дождями парашютные качели, на крутой выжженный склон с карабкающимися по нему козами, на бледное, без единого облачка, небо. В тени, отброшенной домом, инструктор просушивал на полевом авиазентовом столе перкалевые купола грузовых парашютов.
- Здравствуйте,- оказал Тележко,- а я в больнице был, тут наш шоферюга лежит, ему аппендицит вырезали. Сперва пускать не хотели. Хорошая больница, новая. А Бавин в райисполкоме. Скоро обещался быть...
Практиканты сняли рубашки, сели на крыльце загорать. В коридорчике навалом лежали толстые пачки цветных листовок. Малахов взял одну:
"Охрана лесов от пожаров и борьба с лесными пожарами является обязанностью каждого гражданина. Будьте участниками в сбережении лесов нашей Родины".
На листовке был нарисован незатушенный зловеще-красный костер. Рядом бутылка из-под вина и консервная жестянка.
Ниже был напечатан табель-календарь на прошлый год.
- Хорошие листовки, правда? - спросил Тележко.
- Хорошие, но как будто не по назначению. Больше как будто подходит для Подмосковья.
- Правильно вы подметили, товарищ корреспондент,- обрадовался Тележко,- потому и лежат без движения. Куда их бросать, для зверей? Или на растопку? Здесь ведь у нас какие места? Глушь. Вот Бавин сидит на райисполкоме, как все равно этот... Там решают, кто должен людей выделять в деревне пожар тушить, сколько и как. Понятно? А связь с ними какая? Самолет прилетит раз в неделю, почту сбросит. Какая у них почта, кто им будет писать? Вашу газету они, извините, не выписывают. Вот им Бавин сбросит вымпел: решение идти туда-то на пожар, тушить, а они никакого внимания. Сознательность знаете какая? Подумаешь, пусть горит, тайга, однако, большая, нам хватит". Еще есть связь - рация. А они ее отключают, вроде сломалась. А чего им слушать? Как там де Голль? Летит тогда вертолет, они увидят, попрячутся.
- Ну, вы что-то слишком уж мрачную нарисовали картину,- оказал Малахов.
- Конечно, немного утрирую в некотором роде,- ответил Тележко и сам засмеялся.- Глушь, а жизнь идет. Вот наш начальник, Гущин, тоже из таких мест, а ничего, сознательный.
У крыльца стоял здешний шофер, молоденький парнишка.
- Эй, пилот,- оказал ему Тележко,- ну, давай, перелей мой девяносто пятый в емкость.
Тот заулыбался, смущенный.
- Ну, чего, давай.
- Не могу. Пускай летнаб прикажет.
Все замолчали и сидели, задумавшись. Инструктор лениво ворошил перкаль куполов.
Растворенный в слабой небесной голубизне, послышался далекий звук самолетного мотора, он приближался, временами как бы пропадая, а потом показался "Антон".
- Наши, однако, летят,- сказал Тележко, вставая.
- Чего ж они мимо?
- Не мимо.
"Антон" прошел стороной, как будто летел совсем в другие края и дела ему не было до этого аэродрома, и вдруг развернулся и плавно, как с горки, пошел на снижение.
Они шли от самолета рядом, плечо к плечу, не просто сослуживцы, не просто дружки, их объединяло нечто боль шее, как тот экипаж во Внукове.
- Здравствуйте, бесстрашные орлы! - приветствовал их Тележко.
- Привет! - они нисколько не удивились, встретив его здесь.
- Серега, познакомься, это корреспондент из Москвы.
- Лабутин.
Он был в синей сатиновой рубашке с закатанными рукавами и в спортивных брюках. На груди, справа, парашютный инструкторский значок без обычной подвески: все равно количество прыжков увеличивается с каждым днем.
- Бавин где?
- В райисполкоме.
Лабутин назвонил в райисполком и вызвал летнаба.
- Иваныч? Привет, Лабутин. Прибыли. Ну, ждем. Понял.- И повернулся к своим: - Скоро приедет.
Малахов смотрел на парашютистов. Только Лабутин и еще один, со смутными монгольскими чертами, и еще человека два были старше, остальные мальчики, видно, с курсов, такие же, как летчики, доставившие их, даже моложе. И, глядя на этих молоденьких отчаянных ребят, Малахов подумал о сыне: как он мало видел и испытал, как он мало умеет.
У парашютистов, тех, что постарше, видимо, осталось много солдатских привычек, давно ушедших в прошлое у других людей, потому что образ жизни у парашютистов был и сейчас близким к солдатскому. И молодые тоже переняли все это, вобрали в себя. Поэтому одни приспособились, кто как хотел, расположились, не мешая друг другу, и задремали - кто сидя, кто лежа, впрок набираясь сил, другие закурили, негромко разговаривая.
- Как эти козы по склону ходят, круто ведь, а они как все равно эти? - спросил Тележко.- Я все утро смотрю.
Серьезный веснушчатый парень сказал:
- У нас на Байкале сено косят в падях или огород копают, за сосны привязываются веревкой, а то не удержишься, однако.
- Байкал... А у нас дома было озеро,- стал вспоминать Каримов, молоденький, мускулистый, гордо обнаженный до пояса, с черной коротко подстриженной бородой и бакенбардами,- на озере острова плавучие, плавают сегодня сюда, завтра туда, большие, с кустами. А ногой наступишь - пружинят.
- У тебя борода стильная,- не то похвалил, не то осудил Тележко.
- А мне и так все говорят: вы из какой экспедиции? Думают, из Москвы или из Ленинграда.
- Левка стал прыгать на мох, думал, провалится, а под ним, однако, не болото, а лед. С зимы простоял.
- На Дальнем Востоке тушили, там не так. Там тайга темная, страшно заходить, многоярусная, начнет гореть - ужас. А сама красивая.
Сергей вышел на крыльцо, сел на верхнюю приступку.
- Серега,- Тележко пристроился рядом, - Лида привет передавала и гостинцы, помидоры там, по-моему, в пакете и еще чего-то и записка.
- Где записка? Принеси.
- Я потом все привезу, пока вы обедать будете.- И понизил голос, зашептал: - Про Ваську знаешь все это, про Клариту? Говорил Батин?
- Он мне сам сказал.
- Худой он стал.
Мариманов сидел внутри дома, на полу, привалясь к бревенчатой стене. Он думал о сыне Кольке, о матери и старой бабке, но больше всего о Кларите, хотя старался не думать о ней. В последние дни он все представлял себе разные картины ее измены, и у него темнело в глазах, потом это стало немного притупляться, ему иногда казалось, что все это дурной сон, - приедет, а там все по-старому, как было. И не нужно ничего говорить. Он знал, хотя это и было ему неприятно, что простит ее.
- А вы про нас писать будете? - спрашивал Малахова востроглазый, бойкий парнишка, которого все называли Космонавт.- И фотографировать будете? Карточки пришлете? Тут нас прошлый год кинооператоры снимали на кино. Цветное. Так для них специально пожар устраивали. Пожаров не было хороших, ну, взяли участок, минерализованные полосы проложили, чтобы дальше огонь не пошел, и, пожалуйста, снимайте. А получилось хорошо, мы потом смотрели. Главный оператор - смелый мужик, на прыжок с нами полетел, его брать сперва не хотели, ну потом взяли. Он снимает, чуть в дверь не вываливается. Вы тоже полетите?
- А почему тебя Космонавтом зовут?
- Ну, так... интересуюсь... Мечтаю.
- Он у нас про космос все знает.
Сергей сидел на верхней приступке, касаясь щекой теплой перильной балясины, в полудреме не то думал, не то представлял себе что-то.
Он еще в армии, был в отпуске у родителей, едет в часть. А в команде ЦДКА плохие дела: выбыли, получив тяжелейшие травмы, два сильнейших форварда - Федотов и Бобров. Сергей сам играет классно, хотя играет центра только за дивизию. Когда он был в Венгрии, он очень много тренировался, там была стенка с нарисованными воротами, и он бил с ходу, с лету, с полулета безошибочно в "девятку", финты освоил, дриблинг, научился поле видеть, а скорости и выносливости ему не занимать. И сейчас он поехал не в часть, а прямо к футболистам на базу.
В команде настроение скверное, впереди игра с "Динамо".
- Товарищ тренер, разрешите обратиться,- говорит он Аркадьеву,- я хочу играть за ЦДКА, попробуйте маня.
Тот не хочет, не верит.
- Очень вас прошу, а то потом сами пожалеете, в "Спартак" уйду или в "Торпедо".
Аркадьев разрешает. Сергей одевается п выходит на поле, где уже тренируется команда.
- Ну-ка, по воротам! - командует Аркадьев и бросает ему мяч под правую ногу. Сергей бьет, Никаноров делает бросок, но не достает - мяч входит в "девятку". Демин кидает ему под левую, Сергей бьет, Никаноров даже не прыгает: опять "девятка". Потом ему велят обойти Лясковского, и он обходит его раз - на финте, два - на рывке, три - на пасе Николаеву. Начинается двусторонняя игра, и Сергей играет так, будто всю жизнь играл с ними. Аркадьев переглядывается с Грининым:
- Зачисляю тебя в команду. Поздравляю.
И вот его ставят центром на игру с "Динамо". Он выходит под рев, под удивленный гул трибун - никто его не знает - на ярко-зеленое поле, и ноги у него, как ватные,- он ничего не может. А динамовцы жмут, и вот удар Сергея Соловьева - гол. У него по-прежнему ничего не получается, и разрушается игра всей линии нападения. Сейчас Аркадьев заменит его. А динамовцы жмут: Соловьев Карцеву, Карцев Бескову - гол! Тогда он идет вперед, он видит, как Гринин движется по правому краю, далеко от него, но чувствует, что пас будет ему. Он идет по месту левого инсайда, и в это время Гринин делает косую диагональную передачу верхом. Кажется, никто не успеет к мячу, но Сергей рывком выскакивает на этот пас и бьет в высоком прыжке. Мяч хорошо ложится на подъем. Бросок Хомича бесполезен. И Лабутин начинает играть!
Во втором тайме он обходит Леонида Соловьева, Станкевича, Хомича и вкатывает мяч в сетку, затем он перехватывает передачу Демина и головой подправляет мяч в ворота, затем его выводит на удар Николаев, затем он Николаева. С Николаевым особенно приятно играть. Лабутина окружают, целуют, девушки дарят ему цветы. Среди девушек много знакомых: та, из Хлебного, что вышла замуж, и Вера, та, с кирпичного завода ("Ты спишь?" - "Спю"), и та, из "грампластинок". Лиды еще нет, но она тоже будет.
Потом возвращаются в сирой Федотов и Бобров, Сергей играет с ними. Петом он заслуженный мастер спорта, все его знают, он олимпийский чемпион и чемпион мира. Ребят своих он перетягивает в Москву, устраивает им квартиры. У Петьки он спрашивает:
- Хочешь быть моим шофером?
Петька вроде соглашается, но говорит что-то не то. Он говорит:
- На Севере белые медведи, понял? Бог чего-то напутал или поленился. В тайге медведи - это так, ну а там-то почему, среди льдов? Там надо бы других зверей...
Корреспондент из Москвы разговаривает с Космонавтом и с Каримовым. В уголке, свернувшись, калачиком, спит или так лежит на полу Мариманов.
- Где Бавин? - спросил Сергей, поднимаясь. Он снял трубку:
- Райисполком. Летнаба попросите. Иваныч? Ты что, совсем уже стал бюрократ? Прыгать будем? А продукты нам покупать надо? А обедать? Когда ж мы вылетим? Пока мы тут сидим, тайга-то горит? Деньги только получаем.
- Серьезно с ним поговорил, на басах.
- Сейчас приедет.
Те, что опали, проснулись, зевая и потягиваясь.
- Ну, что, Мариманыч? - опросил Сергей, садясь рядом с Васей.- Помнишь, как тот геолог, который ногу сломал, говорил: "Все чешуя". Вместо "чепуха" он так говорил: "чешуя". Помнишь?
Однажды, два года назад, во время патрульного полета с парашютистами на борту, увидели дым, отклонились от курса и, снизившись, заметили лежащего около костра человека, который махал им, не вставая. Прыгнули Лабутин и Мариманов, Сергей удачно, попал на крохотную полянку ("Мировой рекорд,- сказал Банин,- отклонение от центра круга пятьдесят сантиметров"), а Вася повис на сосне, потом они никак не могли достать купол. Лежащий оказался геологом лет пятидесяти, он сломал ногу. Они его потом тащили по тайге к площадке, пригодной для вертолета, которую нашел Бавин километрах в шести оттуда. Он потом писал им письма, звал в гости.
- Помнишь, говорит: "все чешуя"? Хочешь, поедем осенью на запад, Вася? В Москве к лейтенанту зайдем, в Ленинграде к геологу. Погуляем.
Мариманов улыбнулся.
- Летнаб едет.
Бавин подъехал на своем грузовике, выпрыгнул из кабины, поздоровался с каждым за руку, сказал:
- Что я могу сделать? Не отпускали.- Впервые заметил студентов: - Практиканты? - Представился им: - Александр,- и добавил: - Вы тут пока присматривайтесь ко всему, а немножко схлынет, я вами займусь.- И обратился к своим парашютистам: - Ну, как, ребята, немножко отдохнули? Прыгать будем всей командой. Пожар крупнейший.
- В мире,- сказал Тележко.
Кто-то засмеялся, но Бавин не обратил на эти слова никакого внимания, он давно не улыбался шуткам и вообще не воспринимал ничего постороннего, не относящегося к делу. Он был весь занят, весь заполнен только одним чувством и одной мыслью: "Горит", и только одним страстным, жгучим желанием: чтобы не горело. Все остальное для него не существовало, все, что прямо не касалось этого, не помогало ему, он делал совершенно машинально.
- Иваныч, - сказал (кто-то,- в Усть-Чульме мы денег не получали.
- Сейчас выдам,- Он достал из кармана ключ и открыл сейф.- Подходите. Тебе сколько? Распишись.
- Видали? - спросил Космонавт Малахова.- Кто сколько кочет, столько и берет. Но потом осенью Голубева на базе подобьет баланс, будь здоров, сколько взял - столько вычтет.
- Мне сорок,- попросил серьезный парень с Байкала.
- Куда тебе столько?
- Ну, мало ли. Может, выйдем куда, а там продают чего.
- Что там продают? Ягоды?
- Мне десятку дай,- оказал Сергей, - куда больше? В тайге ресторанов нет.
- Теперь так,- Бавин запер сейф,- поедете в первый магазин у моста, закупите продукты, они знают, пообедаете и возвращайтесь. Машина ждет. Летчики где? Уже обедают? Тележко, бензин в емкость перелил? Перелей быстренько и собирайся, Гущин ждет. Ночью по холодку поедешь. А вы пообедайте, и полетим все, продукты с собой возьмем, взрывчатку я вам следом подкину.
- Меня возьмете? - спросил Малахов, видя, что на него не обращают внимания.
- Вас? - удивился Бавин.- Как же я вас возьму?
- Как? Очень просто. Я же специально для этого из Москвы прилетел, вот мое удостоверение. Вам Гущин звонил.
- Что Гущин. Гущин не отвечает.
- За что?
- Мало ли что случится. Повиснет кто-нибудь на хвостовом оперении, зацепится куполом, ясно? - опросил Бавин мрачно.- Самолет потеряет управление, мы покинем машину. А вы?
- И я покину.
- А вы прыгали когда-нибудь?
- Прыгал, - сказал Малахов, понимая, что все видят его вранье.
- На каком парашюте?
- ПД-41.
- Человек из Москвы прилетел,- вставил Тележко.
- Ну, ладно. Дадим вам парашют Т-2. Надо вам поехать с ними, пообедать.
Они вышли все вместе на крыльцо. Малахов уже был членом их коллектива. Взяли мешки для продуктов. Машина стояла у крыльца. Мальчишка-шофер, сидя за рулем, жевал что-то.
- Тренируешься? - спросил Тележко, и тот смущенно засмеялся.
- Вы к шоферу садитесь,- сказал Сергей Малахову.
- Ничего, все равно,- ответил Малахов, залезая в кабинку.
Потом все пошло быстро. Выпрыгнули из машины, все вместе зашли в магазин, бородатый Каримов так и был обнажен до пояса. "Парашютисты, парашютисты",- зашелестела очередь.
- Кто замыкающий? - опросил Сергей громко, и Малахов подумал: "Надо будет упомянуть где-нибудь. Как здорово! У нас пишут как правильно говорить - "последний", а не "крайний". А он применяет совсем другое, военное слово - "замыкающий".
- У вас карандашика нет? - обратился к Малахову Космонавт и, взяв французский Big, стал записывать на клочке бумаги, что они будут брать и сколько: хлеб, кол басу, соленую рыбу, крупу, сало, чай, сахар, соль. Вое окружили его, заглядывали через плечо, участвовали в обсуждении. Теперь они тоже, как Бавин, отвлеклись от всего постороннего, теперь перед ними была подготовка к прыжку, а потом и сам прыжок. Сложили продукта в мешки и поехали обедать в чайную у реки, за углом,- ее не заметили утром Малахов и практиканты. Все как один взяли щи, гуляш и кисель, быстро поели, одновременно отбиваясь от мух, и, не торопясь, пошли к машине, думая о предстоящем прыжке..
Вытащили из самолета свои вещи, стали одеваться, натягивать комбинезоны, сапоги. Каримов надел только пеструю ковбойку. "Меня комары не едят, я их отучил".
- Вы с вами полетите на прыжок? - спросил Космонавт Малахова,- тогда на меня особое внимание обращайте.
- А разве не принудительное будет раскрытие?
- Принудительное, но вообще...
- Вы прыгали? - поинтересовался Валька Алферов.- А парашют дали вам?
Стали паковать продукты, побросали на палаточное полотнище свои теплые авиазентовые куртки, между ними то, что менее прочно, получилось два больших, не очень аккуратных тюка, к ним закрепили малые грузовые парашюты.
- Ружье кто возьмет? (Малахов вспомнил историю с медведем, порвавшим палатку.) На, Каримов! Космонавт, ты бери ведро, смотри, аккуратней, а то без варева останемся, не раздави.
Ведро было светлое, тонкое. Подошел Тележко:
- Держи, Серога, гостинцы.
Сергей развернул пакет: там были записка, две баночки черной икры и помидоры. Сергей бесстрастно прочитал записку, положил в нагрудный карман, сунул в карманы баночки: