- Знаешь, - обернулась она, - страшно вот так говорить - "уже старая". А ведь она была очень красивая, тетя Дайна. Самая красивая в здешних местах. Из-за нее чуть не убили дядю Павла, когда она его выбрала.
Она замолкла, улеглась рядом с ним. Потом сказала:
- Оказывается, сегодня ночью тете было плохо. Сердце.
- Почему ты решила? - спросил он.
- Нашла у нее пузырек и кусок сахара. - Валда прикрыла веки, и он увидел, как золотятся ресницы на ее темных щеках. - Я ее приперла, и она призналась. С ней теперь бывают эти сердечные приступы. - Она снова помолчала. - А раньше - никогда. Очень она была здоровая и выносливая. Даже гибель дяди ее не сломила. Только очень стала скрытная.
- С тобой тоже? - спросил Родион.
- Со мной? - Валда помедлила. - Когда речь не о ее здоровье, пожалуй, нет.
- Не расстраивайся, - сказал Родион, - мы уедем, она отдохнет, забот будет меньше.
Валда не ответила.
- Выкупаемся? - предложила она несколько минут спустя.
Валда вскочила, схватила его за руку. И они побежали в воду. Когда они уже плыли назад из далекого моря, тихо, не спеша, почти не замечая взмахов рук, Валда показала на берег:
- Видишь, какие новенькие...
Из-за санатория выглянули разноцветные треугольники и трапеции коттеджей.
- А у тети дом разваливается на части. - Она мерно плыла полубрассом, дыша над водой.
Родион лег на бок, подгребая лишь одной рукой, чтобы плыть с ней вровень.
- И у тети прекрасный домик.
- Ах, что ты понимаешь! Все ветхое, в стенах червяки завелись, двери скрипят от старости. - Она поплыла быстрее. - Здесь нужен хозяин. Мужчина, который бы пришел и все обновил.
На берегу Родион вспомнил:
- А гонки? Я забыл - в субботу или воскресенье?
- На какой машине выступает твой знакомый?
- На "Москвиче".
- Значит, воскресенье, - засмеялась Валда. - Гоночные формулы обычно сначала, потом - "Волги", а потом уже "Москвичи".
На рассвете Валда отправилась с тетей на рынок. Родион проснулся поздно, и впервые ему стало не по себе на этой приморской станции. Как-то скучно и уныло показалось сидеть одному в этом доме на берегу. Он остро ощутил запах сырости, увядания и никак не мог избавиться от него. Вышел во двор, облокотился на железную ограду и осмотрелся. Как нарочно, море было серым, холодным, день обещал быть пасмурным, непляжным. И снова все, абсолютно все в этой пасмурно-серой дымке показалось ему чужим, враждебным. И маячившие вдали лодки, и бредущие вдоль берега отдыхающие, задрапированные с ног до головы, как будто и не было лета, и чайки, не слезавшие с воды в ожидании дождя. И внезапно на него накатило всегдашнее его нетерпение - желание немедленно сняться с места, что-то делать, куда-то бежать. Тотчас. Сию минуту. Иначе с ума сойдешь. И впервые за все эти дни с Валдой он подумал, что - пора и хорошо бы податься в Москву. И снова вспомнился ему Мальцов, и Федор Павлович, захотелось позвонить из Майори по автомату, разузнать, что у них там. Но он не пошел звонить и узнавать, чтобы не сорваться совсем. Он подумал, что осталось каких-то пять дней, и надо побороть этот зуд перемены.
Чтобы как-то разрядиться, он решил выехать на шоссе, где попросторней, не думать о пешеходах и окунуться в скорость. Ну хотя бы в это самое Бикерниеки смотаться. Разведать, где оно находится и в какую половину дня выступает Саша.
Блестящая асфальтовая дорога шла ровной лентой под уклон. Не скидывая скорости и чуть притормаживая двигателем, он выехал в направлении, указанном ему милиционером, на Бикерниеки. И минут через десять дорога захватила его целиком.
Впереди, на горизонте, струились облака, обрамляя туманной завесой асфальтовую ленту в низинах, но он уже убежал из дома, и погода была ему нипочем. Он был - в движении, ветер свистел в ветровике, звучала на включенном "Маяке" танцевальная музыка, и ему вдруг стало весело ехать одному по такой гладкой, прекрасной дороге с предельной быстротой, на какую был способен "Крокодил".
"С тобою связан навеки я, ты жизнь и счастье, любовь моя". Он насвистывал в такт музыке, заряжаясь силой, уверенностью, движение завело его, как часовой механизм, и снова возникло это предчувствие праздника, риска, острых моментов - когда они с Валдой будут смотреть гонки.
Он сразу нашел поворот на Бикерниеки, и вскоре, после свертки за небольшим холмом, открылась полоса соснового леса. В кругу темных вековых сосен шла эта гоночная кольцевая трасса, сбоку, в начале ее, за оградой, образовался городок автомобилистов, охраняемый милицией.
Родион назвал Мазурина, его пропустили.
В каждом углу, ряда в три, четыре, стояли машины разных марок, и издали казалось, что город машин, как пчелиный рой с ульями и сотами, живет своей автомобильной жизнью, не подвластной людям. В каждом синем, вишневом или желтом теле что-то урчало, разговаривало или отдыхало, остывая от пробега. Лишь подойдя вплотную, Родион обнаружил людей, которые ползали, вынюхивали, выстукивали, надраивали свои машины, как врач изучает прочность организма человека, готовя его в дальний перелет. В самом конце, на другой стороне от входа, рядком стояли разных цветов "Москвичи", и под ними тоже "колдовали" перемазанные нигролом люди.
Ни Саши, ни Сашиной машины здесь не было. Родиону говорили: "Он только что был". Или: "Посмотрите на мойке". Или: "Вот его механик". В конце концов ему надоело все это. Он обалдел в чаду стуков, мелькания красок, бензина и решил ехать обратно. Сашин механик напомнил, что они выступают в воскресенье, после гоночных машин.
Родион поплелся за ограду. Сквозь хмурую непогодь на мгновение проглянул свет и тут же скрылся. Потом все чаще облака раскалывались солнечными лучами, и вскоре, как это часто бывает на Балтике, вырулил прекрасный день. Стало жарко, курортно, и все вокруг сразу же преобразилось. Аромат соснового настоя наполнил воздух. Родиону нестерпимо захотелось выкупаться. Он доехал до моря, бросился в воду, в темпе взял стометровку, не обсыхая нацепил куртку, открыл все окна и с удвоенной скоростью помчался к Риге.
В доме все еще было пусто. В дверях торчала записка:
"Родион! К сожалению, не имел возможности ждать. Выступаю в воскресенье, начало гонки в 12.00, а там не знаю. Напоминаю мой стартовый номер - 60 (красный "Москвич-408"), государственный номер 00-57. Проба. В понедельник меня сразу же увезут в Москву, так как сам я буду, видимо, не в состоянии - заболел гриппом. Настроение паршивое. Надежды влезть в первую десятку мало, а дальше пятого - незачем.
Саша".
Разминулись. Родион прошел на кухню, увидел на окне кувшин с молоком и жадно, большими глотками выпил весь, затем поднялся наверх, покрутился, не найдя чем заняться, сбежал в сад, сел в машину и поехал в Майори звонить.
До прокуратуры не дозвонился. Федора Павловича не было на месте. Тогда он набрал номер Олега.
Совсем близко отозвался женский голос, и, только поняв, что "Олега Петровича нет дома", Родион узнал голос.
- Валя? - спросил он неуверенно.
- Я.
- Это Родион. Звоню вам из Риги. Из Риги, говорю. Что ж это он вас оставляет?
- Сама прогнала.
- Ого, - Родион хмыкнул в трубку, - так быстро?
В ответ засмеялись:
- Нет, совсем не быстро. Все утро агитировала в "Снежинку" рубашки сдать. Мне порепетировать надо.
Родион увидел, что пятнадцатикопеечные иссякают.
- А... ну тогда ясно. - Он обнаружил еще четыре монеты. - А что вы репетируете?
- Отрывок. Вернее, сцену.
- Какую?
- "Месяц в деревне" Тургенева. Верочку...
Родион не помнил этой пьесы Тургенева. Он и вообще-то забыл, что Тургенев кроме прозы писал драмы, но на всякий случай прокричал:
- О-го-го! В звезды метите, в Татьяну Доронину? Скоро здороваться перестанете.
- С вами не перестану, - она засмеялась. - А вот он и сам, гуляка поневоле. Хотите с ним поговорить?..
- Что не плавается? - спросил Олег. - Не сидится на курорте?
- Сидится, - солгал Родион.
- А что ж ты трезвонишь, мешаешь актрисам роли репетировать?
- Я вижу, у тебя от этих репетиций телячий восторг. Квартирку-то напрокат сдаешь или навсегда?
- Надолго, - проворчал Олег. - Ну, что там у тебя? Медовый месяц? Смычка с родственниками? Погода-то какая?
- Погода классная. Послезавтра думаем на гонки смотаться. Первенство Союза здесь проходит.
- Да ну? - ахнул Олег. - Врешь небось.
- Очень ты нужен врать.
- Черт дери, везет же некоторым. На гонки, ездят, а тут сиди изучай симптомы по "Болезни Паркинсона" Канделя.
- Каждый выбирает свою судьбу. Был бы поумнее, примотался.
- Ах так. Мы, значит, будем единолично на "Крокодиле" кататься, а вы - "пользуйтесь услугами Аэрофлота"? Шалишь.
- Подожди, - пробормотал Родион, - последние секунды пошли - сейчас позвоню снова.
Он наменял монет и набрал снова.
- Где гонки? Какие гонки? - ворвался в трубку Валин голос - Хочу до смерти! Как вас найти?
Родион прокричал адрес.
Трубку вырвали, и снова зазвучал насмешливый басок Олега:
- Перебьется. Пусть учит свою Верочку... Ну ладно, старик, - бросил он, - потом доложишь в подробностях. Только не заставляй "Крокодила" претендовать на золото.
- Уговорил. Не буду, - засмеялся Родион, - До встречи в столице. Дня через четыре.
Родион повесил трубку. Значит, полная спевка, они с актрисой прекрасно поладили. Репетиция, рубашки, Паркинсон...
Теперь он снова начал маяться. Куда деть себя, что делать, пока она вернется с этого чертова рынка. И вдруг ему дико захотелось позвонить матери.
Этим летом они с отцом снимали в Хлебникове, на Клязьминском водохранилище, дачу, которую Родион присмотрел, когда ездил с Валдой. С каждым годом мать все хуже переносила жару в Москве, растопленный асфальтовый запах, столпотворение людей. Родион вспомнил, что у нее последнее время то и дело немели ноги, ходить ей становилось все труднее. А Родион с этим "Крокодилом" и помешательством на Валде почти не бывал у своих. Чтобы выбраться к ним на дачу, нужен был день или хотя бы полдня. И теперь он чувствовал острую вину и клялся себе, что, вернувшись с Рижского взморья, будет навещать родителей не менее двух раз в неделю.
Он набрал московский номер. Естественно, никого. Он уже собирался повесить трубку, когда раздался щелчок и явственный голос матери, как будто рядом, откликнулся:
- Алло. - Она отдышалась и повторила: - Алло?
- Ты, оказывается, в городе? - закричал он. - Вот сюрприз!
- Только что приехала. Прямо от лифта. - Она помолчала, снова переводя дыхание. - Ну, как ты там, сыночек? - Она еще помолчала, потом спросила совсем тихо: - Женишься?
Боже мой, как она сказала это "женишься"! Он ведь, собственно, еще не женился, он только собирался. Уехал на взморье просто так, заслуженный отдых после института... А они небось с утра до вечера толкуют с отцом про Валду, женитьбу.
- Не сейчас еще, - добавил он поспешно.
Мама подышала в трубку. Казалось, она присела.
- Тебе удобно говорить? - сказал он. - Ты не устала?
- Я - в кресле, - отозвалась она. - Слушаю тебя.
- Скоро увидимся, - закричал он. - Через пару дней. Он почувствовал, как она облегченно вздохнула.
- Приеду и сразу в Хлебникове
- Сначала сюда позвони, - проговорила она очень тихо. - Мне что-то нездоровится. Папа уговаривает побыть здесь.
- А... хорошо. Позвоню сюда, - сказал он, и сердце его заметалось. - Так я тебя еще завтра наберу, хорошо? - Он сделал бодрый голос. - Надеюсь, ничего серьезного?
- Что ты... какое серьезное - переутомление. - Она тихо засмеялась. - Не торопись, погуляй на взморье.
- Хорошо, хорошо, - отмахнулся он.
- Тут тебе звонили, - протянула она. - Сейчас я посмотрю. - Зашелестела бумага, и после паузы она сказала: - Федор Павлович и Рожнова.
- Рожнова? Это кто?
- Она телефон оставила, срочно просила позвонить, - удивилась мать.
- Когда?
- Вчера. Вот. - И она назвала номер.
- Ну, пока, - сказал Родион, машинально пытаясь запомнить телефон. - Береги себя. До скорого.
- До свидания... - Она помолчала, потом добавила глухо: - Если соберешься жениться, уведоми все же.
Родион ощутил острый стыд, что поторопился закончить разговор, и, только повесив трубку, понял - боялся забыть номер телефона.
"Рожнова", - проговорил он вслух, шагая по коридору, и вдруг понял: Рожкова, а не Рожнова, Галя. И сразу память вытолкнула наружу и облекла в линии и краски облик непутевой подруги Мальцова. Белокурые спутанные волосы, вспухшие губы, зареванные кроличьи глаза.
Он вернулся, наменял монет на три рубля и пошел в кабину.
Федора Павловича опять не было. Ни дома, ни в прокуратуре. Странно. Он стал набирать Галю Рожкову.
Она отозвалась сразу же, как будто дежурила у трубки.
- Сбруев говорит, - сказал Родион без предисловий, - вы просили позвонить?
- Да, да, - заторопилась Галя, - думала, может, вы в курсе...
- В курсе чего?
- Его местопребывания, - она затихла. - Ну, где он сейчас.
- Кто - где?
- Ну, Вася...
- Да вы что? - разозлился Родион. - По-вашему, я его за собой вожу.
- Извините, - голос Гали упал, похоже было, что сейчас она разревется.
- А домой не наведывались? - сжалился Родион.
- Нет его дома, - прошептала она. - Вася совсем исчез.
- Как это?
- Так. - Галя протяжно всхлипнула. - Уже две недели. - Она зарыдала в голос.
- Ну, будет, будет вам, - Родион пытался собраться с мыслями. - Что вы панику разводите? Попробуем выяснить что-нибудь.
- Проходу мне нет во дворе, - задохнулась Галя.
- Ладно. Позвоню я вам. Завтра.
И Родион бросил трубку.
Да, снова история Мальцова настигла его, но Родион почему-то был уверен, что на сей раз ничего такого не случится. Через день, другой ее Вася объявится как миленький.
Он снова, почти машинально, набрал прокуратуру.
- Федор Павлович! - закричал он радостно. - Это я, Родион Сбруев. Я - из Риги.
- Ну и отдыхай, - спокойно пробасил голос шефа.
- Я думал, срочное что...
Федор Павлович кашлянул.
- Нет, пока справляемся. Были тут уточнения. По Мальцову...
- А где он сейчас? - заорал Родион, не обращая внимания на издевательское "пока справляемся".
- Рыбку отлавливает на Оке. Приходил за справкой.
- А-а... И надолго он туда?
- Не спрашивал. Думаю, насовсем.
Они попрощались.
Успокоившись относительно Мальцова, Родион сел в машину и сразу же забыл о нем. Он медленно тащился на второй скорости по закоулкам Майори.
"Переутомление", - вспомнил он слова матери. Какое же переутомление, если они уже месяц на даче? Свежий воздух, канал рядом. Может, жара на нее действует? Или другое что. Значит, она уже женила его и обиделась. Действительно, вышло вроде как тайно или исподтишка. Нет, пора, пора все продумать и объясниться. Поговорить с тетей, как они с Валдой будут жить, про это пресловутое будущее, которое он так не любил программировать.
Он мотался под солнцем два часа. "Крокодил" прокалился и тяжело дышал. Влажная испарина лежала на окнах. У какой-то свертки на море он остановил машину, кубарем скатился с откоса, скинул еще не просохшую рубашку и снова бросился в воду.
Далеко в море он пришел в себя.
Чем дальше отплывал он от берега, тем неотвязнее обступали его мысли о хлопотах в связи с женитьбой, о проблемах, которые поставит перед ним тетя Дайна. Брак. Что это такое? С чем решающим для него самого связан подобный союз? Меняет это что-либо в человеке - в его распорядке жизни, психологическом климате? Его отец, допустим, женился на матери, когда им было по двадцать четыре года. Сразу после института. А вот Мальцову нет и девятнадцати, и он бы ждал Галку, если бы не ее фортеля. Она же в шестнадцать или семнадцать уже схитрила, обманула, да еще подло использовала его чувство. Родион попытался вспомнить разные другие браки. Друзей, знакомых. Что же это такое сегодня? Брак не "по-итальянски", а по нашим условиям. Что он дает и в чем его преимущества перед вольготной твоей жизнью? Он вспомнил, кажется у Апдайка, что-то вроде: "есть странное свойство всякой сильной и необычной любви избегать брака" или "страшиться брака"...
Теперь он уже плыл в привычно силовом стиле, изредка оглядываясь. Берег позади казался бело-розовой окантовкой бирюзового блюда, а вдали бежала гладь моря, пустынная и безмерная. Лишь какая-то лихая парочка, заплывшая за буй на водном велосипеде, вертела ногами и, казалось, не двигалась с места.
Нет, все это не то, не то... Есть иное неодолимое стремление - завершить любовь непременно браком. Как будто человека помимо воли влечет связать с собой другого - через быт, детей, общность впечатлений, не оставив ничего скрытого, неузнанного. Хотя именно для любви, как и для всякого чувства, абсолютно невозможна несвобода.
Где же эта грань, думал он, между готовностью все разделить с Валдой и желанием оградить свою жизнь от любого вмешательства? Между попыткой сделать для нее все, даже несвойственное себе, и опасностью саморазрушения. Наверно, определить эту грань и значит избежать столь частого краха, этого стереотипного раздражения, с которым многие супруги со стажем говорят друг с другом на людях. А вдвоем? В дороге? За столом? Каждый раз подобное приводило его в ужас. Он спрашивал себя: "Зачем они вместе, в этом постыдном каждодневном препирательстве? И какое количество нервной энергии уходит у них на все это? Не проще ли разбежаться и сохранить свободу?" Нет, у них с Валдой не может быть даже отдаленно похожего на это.
Воздух стал прозрачным до голубизны. Сумеречное море опрокидывалось теперь далеко за горизонт. Уже остались позади велосипедисты, унеслись вслед за прошедшим кораблем чайки. Пора было возвращаться. Укрепившись в решении сегодня же положить конец неопределенности, он повернул к берегу, быстрыми взмахами укорачивая расстояние до этой минуты встречи и объяснения.
...- Ну где ты пропадала? - сказал он, вбегая. - Это был кошмар какой-то... Целый день.
Валда стояла у окна в синем с большими голубыми разводами халатике, накинутом поверх лилового сарафана, увидев его, она села рядом. Он обнял ее, неистово прижал, ощущая, как по виску с мокрых волос течет вода. Не глядя на тетю Дайну, он целовал свою суженую, затем они поднялись наверх, и он кинулся с разбега на тахту.
Если б она не подсела к нему! Или если бы не этот сарафан. Или на дворе шел дождь, или было еще утро.
- Так как же гонки? - было последнее, что он услышал, утопая в складках ее сарафана.
- Послезавтра, в воскресенье, - пробормотал он, ощущая таинственный зов ее тела, запах соли и сдобного, исходивший от нее.
В субботу они почти не виделись. Валда избегала его или старалась отвлечь тетю от новизны их отношений. Она была тиха и печальна. Но после чая, когда наступил сумрак, этот зов опять появился в ее глазах и улыбке, И они ушли на побережье и снова были вместе, и все в них было едино, все безудержно ликовало. Да, это было именно так. Он не мог ошибиться. Все, все было именно так.