6
Мастерская находилась недалеко от правления колхоза, за противоположным от пруда порядком домов.
Сразу за огородами начиналась поляна. Она простиралась до Кривого увала, и по склону его была обнесена жердевой изгородью. Вот на этой поляне и стояла мастерская - белое кирпичное здание под шиферной крышей. Выше мастерской располагались центральные склады колхоза. Еще выше, на склоне Кривого увала, белели здания сейчас пустующей молочной фермы.
За мастерской выстроились в линейку три старых комбайна; впереди них - новый, блестевший красками. И в тени нового, на зеленом пятачке, лежали четверо. По числу окурков, разбросанных вокруг, можно было заключить, что лежат эти люди давно, с утра.
Уфимцев подошел, оглядел усеянную окурками полянку.
- Разбудите Семечкина, - приказал он.
- Я не сплю, - ответил тот, не шевелясь, не поднимая головы.
- Тогда садись. Перестань курортника разыгрывать.
Семечкин неохотно сел, поправил кепку, забрав под нее волосы, взглянул недружелюбно на председателя.
- Может, прикажете встать перед вами?
Было Семечкину лет тридцать, он очень походил на своего брата Герасима - бригадира строителей - такой же узкоплечий, светлоглазый, только без усов.
- Пока этого не требуется, - ответил Уфимцев. - А вот за окурки придется взгреть. Забыли, где разрешено курить?
Федотов - пожилой широколицый комбайнер - скосил глаза, виновато улыбнулся. Его брат Кузьма, молодой парень, подобрал подле себя несколько окурков, зажал их в горсти. Семечкин тоже повернул голову, посмотрел себе за спину. Лишь его помощник Никанор Тетеркин не пошевельнулся.
"Не он ли тут воду мутит?" - подумал Уфимцев, приглядываясь к Тетеркину.
Был Тетеркин уже в годах, с лысиной от лба до маковки головы, от чего его узкое лицо казалось невероятно длинным.
Уфимцев помнил, как Никанор Тетеркин первым из мужиков вернулся в село после войны. Служил он не то в охране, не то в стройбате, пришел домой целым и невредимым и вскоре был избран председателем колхоза. Мать Уфимцева, Евдокия Ивановна, радовалась этому больше других: всю войну она тянула лямку председателя, заменяя мужа, ушедшего на фронт, и к концу стала сдавать - шел ей шестой десяток. А тут - здоровый молодой мужик...
Напрасно радовалась Евдокия Ивановна: через два года Никанора Тетеркина сняли, как "необеспечившего руководства". Но он еще года два "ходил" в заместителях у Позднина, пока тот не убедился в его непригодности; потом был заведующим МТФ, но был снят и оттуда за какие-то провинности. Полгода шлялся без дела, не хотел идти на рядовую работу и, наконец, с чьей-то помощью устроился лесником. Десять лет носил "бляху", ходил гоголем по селу, но не удержался и там.
Вот тогда перед ним и встал вопрос: либо оставаться в колхозе, либо покинуть свою усадьбу, неплохо обстроенную за время работы в лесничестве. Он выбрал первое: год обещал быть для колхоза хлебным, денежным. Но сколько он ни просился на какую-нибудь должность, где мог бы нести службу, не умаляя достоинств бывшего председателя колхоза, Уфимцев соглашался взять его лишь рядовым работником. И Тетеркин, скрепя сердце, пошел в помощники комбайнера: все же за страду на комбайне можно неплохо заработать.
И сейчас, глядя на лицемерно присмиревшего Тетеркина, председателю колхоза не трудно было догадаться, что не кто иной, как он настропалил Пашку Семечкина драться за новый комбайн: новая машина - больше зерна, больше денег у комбайнера и его помощника.
- Где Сараскин? Где Коновалов? - спросил Уфимцев.
Но Коновалов уже шел от крайнего комбайна, шел не спеша, по-стариковски, подшаркивая ногами. Рядом с ним шагал Мишка Лукьянов с какой-то рогатой железякой, держа ее на весу в вытянутой руке. Мишка еще молодой, ему едва минуло восемнадцать лет. Он два года стажировался у Коновалова, а нынче собирался работать самостоятельно.
- Свой старый комбайн глядел, - сообщил Коновалов, здороваясь. - Попробовали, ровно идет. Вот только детальку подварить, - и он ткнул пальцем в железяку.
Солнце уже стояло над головой и нестерпимо жгло. На увале за поскотиной сохли рядки скошенной травы, по ним важно расхаживали грачи. Где-то недалеко ревел заблудившийся теленок, и его голос - тягучий, ленивый - поднимал в Уфимцеве злость на всю эту полуденную застойную тишину, на спокойных, неторопливых грачей, на безмолвную пустоту мастерской.
Из дверей мастерской появился Сараскин с ветошью, которой он тщательно вытирал руки. Уфимцев посмотрел на его крепко сбитую фигуру в темно-синем, чисто выстиранном комбинезоне, на аккуратный ежик русых волос, на неторопливые движения.
Знал он Юрку с детства. В селе давно перестали удивляться тому, что у бессменного колхозного конюха Архипа Сараскина сын уродился не лошадником, а механизатором. В пятнадцать лет Юрка уже водил машину, как заправский шофер. После службы в армии он окончил техникум механизации и третий год работал механиком колхоза.
- Рассказывай, что у вас происходит? - потребовал Уфимцев.
- Происходит вот, - ответил Сараскин, хмуря брови. - Соревнуемся, кто кого пересидит.
- И долго сидеть намерены?
- Спросите у Семечкина. Он - заводила.
- Что значит - заводила? - возмутился Семечкин, посмотрев с вызовом на Сараскина. - Мы все не согласны, не один я. Раз несправедливость допущена...
- В чем несправедливость? - перебил Уфимцев. - Давай короче. Сейчас не до митингов.
- А почему новый комбайн Коновалову, а не кому-то другому? Чем он лучше? Мы все равны, такие же комбайнеры.
Уфимцев мог бы долго говорить, почему правление решило новый комбайн отдать Ивану Петровичу Коновалову. Вот он сидит сейчас рядом с ним и лишь тяжело вздыхает, не поднимая поседевшей головы. Скоро тридцать лет, как он водит комбайн по полям колхоза "Большие Поляны", не один десяток парней, ставших комбайнерами, прошли его науку.
И вот право этого человека, уважаемого всеми, оспаривает Семечкин, который вместе с братом где-то пропадал десять лет, бросив колхоз.
- Что же ты предлагаешь? - спросил Уфимцев.
- Что? Разыграть, кому выпадет. Коновалову так Коновалову, мне так мне.
- А ты как считаешь? - спросил Уфимцев старшего Федотова.
- Конечно, разыграть, - ответил тот, пряча под козырьком фуражки глаза. - По справедливости...
Уфимцев перевел взгляд на Тетеркина. Тот сидел в прежней позе, блестя лысиной, всем видом давая понять, что он человек маленький, его дело - сторона.
- А твое какое мнение, Никанор Павлович?
Тетеркин быстро и настороженно взглянул на председателя колхоза, но тут же опустил глаза.
- Как вам сказать? - он развел руками, словно и в самом деле затруднялся, не знал, как решить вопрос. - Конечно, заработать всем хочется, есть к этому стремление. Тут нельзя людей сдерживать, они общественный интерес выказывают, хотят как лучше, чтобы работать на совесть, не покладая рук. Вот к примеру...
- Хватит! - сказал Уфимцев, и Тетеркин замолк на полуслове, не возмутившись, ничем не проявив своего отношения к окрику председателя, оставшись в той же позе, как будто не он сейчас говорил. - А ты как, Михаил?
- Вы знаете, какой он - Иван Петрович? - выдохнул Мишка, и в этом выдохе слышна была и боль за человека, и огромное уважение к нему. - Он... самый лучший! Понимаете? Самый лучший в районе. Нет, в республике! Во всем Советском Союзе!
- Ясно! - заключил, улыбнувшись, Уфимцев. - Характеристика дана полная.
Братья Федотовы засмеялись, но видя, что никто их не поддерживает, замолчали.
- Так вот, друзья, - сказал Уфимцев, - предупреждаю: кто не согласен с решением правления, может сегодня же переходить на другую работу.
- Совсем уйдем! - крикнул Семечкин. - Подумаешь - колхоз! Да нас на любой стройке, с руками... Посмотрим, что запоешь, когда комбайны стоять будут.
- Не будут стоять комбайны, - ответил Уфимцев.
- Не будут? - удивился Семечкин. - А где комбайнеров возьмешь? Будто мы не знаем колхозные кадры.
- Я на комбайн пойду, - сказал Сараскин.
- Сына моего Николая можно перевести на комбайн, - подал голос Коновалов. - Он может... Он ничего парень, справится.
- Видал-миндал? - спросил Семечкина Уфимцев. - А ты пугать вздумал: уйду, уйду. Уходи!
Семечкин отвернулся, промолчал, достал папиросу, закурил. Закурили и братья Федотовы, надвинули поглубже на лоб фуражки, пряча носы от солнца.
- Хватит бузить, ребята, - прервал молчание Уфимцев. - Ничего, как видите, из вашей затеи не получается. Давайте работать. Давал же Иван Петрович по две нормы на своем стареньком комбайне в прошлом году.
- "Иван Петрович, Иван Петрович", - передразнил Семечкин. - Раз Иван Петрович такой умелец, пусть он и работает на старом комбайне.
Коновалов выпрямился, смерил взглядом Семечкина.
- Значит, умелому ладно и старый, а неумелому подавай новый? - спросил он.
- А ты хотел бы наоборот? Забавный старик! - хохотнул Семечкин, толкнув локтем Тетеркина, призывая полюбоваться наивностью хваленого Коновалова, но Тетеркин не отозвался.
- Как раз я с тобой тут согласный! Да, согласный, - заключил Коновалов под изумленный, недоверчивый взгляд поднявшего голову Тетеркина. - Егор Арсентьевич, я вот что хочу сказать. Раз я умелый, так я отказываюсь от нового комбайна и передаю его неумелому Михаилу Лукьянову. Пойду на свой старенький... И поглядим еще кто кого!
Иван Петрович торжествующе посмотрел на ошеломленного Семечкина, на притихших Федотовых, на безжизненного Тетеркина, на радостно-изумленного Мишку и улыбнулся такой доброй, хорошей улыбкой, что Уфимцеву захотелось его обнять.
7
Перед вечером, когда тени от домов перешагнули через дорогу, Уфимцев заскочил к колхозным амбарам - их готовили к приему зерна. И тут, в окружении женщин, увидел Векшина. Сдвинув шляпу на затылок, Векшин, горячо жестикулируя, что-то доказывал колхозницам. Черная округлая борода, большие выпуклые глаза делали его похожим на цыгана.
Петр Ильич Векшин был родом из Шалашей. До войны работал там бригадиром, а демобилизовавшись, уехал на соседний прииск, где в старательской артели мыл пески, добывал золото, получал за работу драгоценные в те годы боны, на которые в "Золотоснабе" давали и муку-крупчатку, и сахар, и мануфактуру, и отрез на костюм. Но года через три старательские артели ликвидировали. Векшин потолкался на прииске, после - в леспромхозе и вернулся в колхоз в общем потоке "возвращенцев".
Все эти годы Векшин был заместителем у Позднина. Жил вдвоем с женой, женщиной бездетной, полубольной. В колхозе она не работала, и во дворе у них было пусто: ни коровы, ни овцы, ни курицы. И в огороде одна лебеда росла...
В парткоме знали, что Векшин метил на место Позднина после ухода того на пенсию, но не доверили ему колхоз: в председатели подбирали специалистов. Знал о стремлении Векшина к власти и Уфимцев. Он не мог не заметить, с каким холодком тот встретил его. Уфимцев решил не портить отношений с Векшиным, расположить его к себе. Для этого посчитал необходимым спрашивать совета у Векшина во всех сложных случаях, возникавших перед ним. Векшин неплохо знал хозяйство, большинство его советов было нужным и уместным, тем более что первый год Уфимцев в хозяйстве не вводил перемен, оно шло тем же путем, что и при Позднине. В результате Векшин стал относиться к новому председателю покровительственно, как к молодому, не очень опытному руководителю, который без него и шагу ступить не посмеет...
Услышав стук мотоцикла, Векшин пошел навстречу председателю, поздоровался.
- А мне сказали - ты на сенокосе.
Уфимцев не ответил, поставил мотоцикл на вилку. Ему не терпелось начать разговор о том, что беспокоило его эти два дня: о безответственном обещании Векшина выдать колхозникам по восемь килограммов зерна на трудодень, но он сдержался.
Они уселись на завалинке в тени.
- Что на совещании было?
- А-а! - отмахнулся Векшин. - Подводили итоги дорожных работ... Только время потерял.
- Нас не ругали?
- Было бы за что! Мы свои обязанности знаем, - не без самодовольства ответил он.
Они посидели молча. За амбаром шумели женщины, кричали: "Дунька! Подол опусти, бесстыдница! Мужики увидят", - и стонали от хохота над озорничающей Дунькой. От мастерской несся ровный гул мотора; в небе за кладбищенской рощицей берез, с опустевшими шапками грачиных гнезд, протянулась серебристая полоса от пролетевшего, невидимого самолета.
- Послушай, Петр Ильич, - Уфимцев повернул голову к Векшину, посмотрел на лоснящийся от грязи воротник его пиджака, вспомнил неряху жену. - Что за разговоры ты ведешь с колхозниками насчет восьми килограммов зерна на трудодень?
- А почему их мне не вести? - удивился Векшин. - Нынче хлеб у нас будет. Если от такого урожая не дать по полпуду на трудодень, тогда грош нам с тобой цена.
- Подожди, - прервал Уфимцев. - У нас в производственном плане предусмотрено по два килограмма, а не по восемь.
- Мало ли что записано в плане. А жизнь вносит свои поправки. Пусть колхозники почувствуют: вот добились урожая и стали с хлебом, значит, не зря трудились. Они еще азартнее будут работать, нам же легче - не наряжать, не уговаривать. Понимать надо, Егор Арсентьевич! - Векшин похлопал Уфимцева по плечу. - Ты молодой председатель, у тебя школьные понятия на этот счет.
Уфимцев ошалело глядел, как шевелились у Векшина губы, как он помахивал рукой в такт словам, как, кончив говорить, чихнул, высморкался при помощи двух пальцев, достал из кармана большой черный платок и вытер им усы и бороду.
- Ты это серьезно? - опомнился Уфимцев. - Уже не говоря о том, что у нас вряд ли хватит зерна, если выдавать по восемь килограммов, ты в принципе не прав: не та у нас сейчас политика. Расширенное воспроизводство должно лежать в основе хозяйствования...
- Зерна хватит, - перебил Векшин, - я подсчитывал. Напрасно тревожишься! А насчет политики, так поди, спроси колхозников... Да скажи им, что при таком урожае хлеба "до пуза" не дашь, они тебе покажут политику.
И Векшин захохотал так громко, что воробьи, сидевшие на крыше соседнего амбара, вспорхнули, треща крыльями.
Уфимцеву припомнился утренний разговор на току, ожесточенное лицо брата. "Растяпа ты, Егор! Проморгал цыгана", - выругал он себя.
- Послушай, Петр Ильич, - начал Уфимцев, пытаясь унять возникшую неприязнь к Векшину. - Сейчас не тридцатые годы. Другие требования к хозяйству. Не распределение на трудодни всего полученного продукта, а разумное использование в интересах хозяйства, значит, в интересах самих колхозников. Чтоб сегодня было больше, чем вчера, а завтра больше, чем сегодня.
- Завтра будет урожай, нет ли, а сегодня - вон он, хлебушко! - И Векшин показал рукой за увал. - Если его колхознику не отдать, выгребут районные уполномоченные. Им что, лишь бы отчитаться. Как в прошлом году...
- Не паникуй, не выгребут, - заверил его Уфимцев. - А чтобы жить было легче, не наряжать людей, не уговаривать, как ты сказал, надо по примеру передовых колхозов переходить на денежную оплату.
- Ишь, как размахнулся! - удивился Векшин и даже отстранился от Уфимцева. - А где на эти дела денег взять?
- Так об этом я речь веду, - обрадовался Уфимцев, повернулся всем телом к Векшину. - Во-первых, от продажи хлеба государству. Во-вторых, от животноводства. Но чтобы оно давало прибыль - надо корма...
- Нынче с сенокосом, не в пример другим годам, хорошо идем. По сводке на первом месте в районе, - сообщил Векшин. - Сеном обеспечимся.
- Это хорошо... Так вот, слушай, как я представляю себе будущее колхоза.
И Уфимцев выложил перед Векшиным то, о чем не раз думал в долгие бессонные ночи зимы, когда назревала катастрофа истощения и падежа скота от бескормицы.
Векшин слушал, не шевелясь, склонив голову, недовольно выпятив губы. Наконец не выдержал:
- Я не знаю, Егор Арсентьевич, к чему ты все это придумываешь, на себя берешь? Планы выполняем по всем видам и при этом поголовье скота, государству не должны, к чему вся эта канитель?.. О колхозниках надо сейчас думать. Сам знаешь: огороды обрезали, скот сократили, аванец деньгами мал, - как жить народу? Ему сейчас хлебушка побольше, чтобы дыры заткнуть. А ты тут со своими проектами. Ведь от себя отрывать будем!.. Нет, я на это не согласный!
Он приподнялся, словно хотел встать, закончить разговор, но вновь сел.
Уфимцев подумал: в чем-то тут Векшин прав, преждевременно сократили нормы подсобного хозяйства колхозникам - недовольны люди. Но именно это как раз и должно заставить руководителя расширять и укреплять хозяйство колхоза, чтобы основные доходы колхозника были от коллективного хозяйства.
И он сказал Векшину:
- Нет, так не пойдет, товарищ Векшин. Тут подачками не отделаешься. Надо вперед смотреть, о завтрашнем дне думать.
- Хватит, насмотрелись! - угрюмо ответил тот. - У хлеба да без хлеба, - не может быть такого положения! Надо сегодня дать колхознику, на нем земля держится. Его не будет - ничего не будет.
- Так я о колхозниках и забочусь! - крикнул Уфимцев, удивляясь непонятливости Векшина. - О их обеспеченном будущем... И я добьюсь того, что через два-три года наши колхозники будут зарабатывать не меньше, чем в передовых колхозах. Запомни эти мои слова!
- Запомню, запомню, - насмешливо ответил Векшин, - крепко запомню... Когда народ побежит из колхоза, я им скажу о сегодняшних твоих словах.
Уфимцев вспомнил брата: что-то общее было у них с Векшиным, но что - не успел додумать.
- Оказывается, отсталый ты человек, Петр Ильич! - не сдержал себя Уфимцев. - Какой же ты руководитель, если в азах экономики не разбираешься! Плетешь черт знает что! Я тебе объясняю, доказываю, а ты...
- Ты очень грамотный! - в свою очередь рассвирепел Векшин. - Такие вот, как ты, не один уже колхоз развалили. Все у них счеты да расчеты, а люди за полтинник спину гнут... Жили мы при Позднине, не было этих проектов, а жили неплохо...
Они долго еще сидели. Колхозницы разошлись по домам - встречать коров. И солнце ушло за Кривой увал, се́ло где-то в Коневских лесах. Наступали сумерки, перестали гудеть моторы в мастерской, на уличных столбах села вспыхнули лампочки, а они все спорили, никак не могли договориться.
Глава вторая
1
Спор с Векшиным Уфимцев перенес на заседание правления. Правление поддержало председателя, подтвердив, как и было записано в производственном плане, решение выдавать на трудодень но два килограмма зерна.
Вызвал огорчение Уфимцева Гурьян Юшков, бригадир шалашовской бригады. Маленький, щупленький, он сидел в углу, нахохлившись, белея высоким незагоревшим лбом. За все время заседания Юшков не сказал ни слова, но когда стали голосовать, поднял руку против.
Почему-то никто особенно не удивился этому, кроме Попова.
- До Гурьяна Терентьевича такие вещи, видимо, не враз доходят, - сказал он ядовито, - требуется некоторое время.
- Помолчи, Алеша, - сказала Стенникова, встревоженно наблюдая за Юшковым.
Тот поднялся, вытянул из-за пояса кепку, встряхнул ее, глубоко натянул на голову и, мельком взглянув на Попова, вышел из комнаты.
Уфимцев следил за ним, пока он шел к двери. "Надо побывать у него, поговорить по душам... Умный же человек, что с ним стряслось?"