За занавеской мелькнула тень, двери распахнулись, и на крыльце появился Векшин. Свет из окна падал на крыльцо, и Уфимцев видел, как Векшин вглядывался в темноту улицы. Был он в нижней рубахе, в галошах на босу ногу.
- Заходи, чего ты?
- Некогда, - ответил Уфимцев. - Подойди поближе, дело есть.
Векшин осторожно спустился с крыльца, пошел к воротам, шаркая подошвами.
- Ты уже спать собрался? - спросил Уфимцев.
- Да, устал сегодня... На Дальнюю заимку ездил, Афоню Тютю отвозил. Запросился, хочу, говорит, к своим овечкам.
- А Дарья?
- Дашка обратно в звене работает.
Уфимцев искренно обрадовался, что все так хорошо разрешилось и Лыткины опять на своих местах. Можно и не доводить их дело до колхозного собрания.
- Вот что, Петр Ильич, - сказал он. - Организуй-ка завтра выбраковку коров. Вызови ветфельдшера, Петра Степановича, он знает, как это делается. И всех коров старых, непродуктивных надо отбить и направить в отгон, пусть наберут тело. Осенью сдадим на мясо.
- Ладно, - ответил Векшин, - я это организую. Действительно, только корма переводим... Еще что?
Говорил Векшин неохотно, отрывисто, и это не скрылось от Уфимцева. Видимо, не забыл своего поражения на заседании правления. Они стояли друг против друга по обе стороны решетчатых ворот. Чересчур большая луна поднялась над селом, высветлив безлюдную улицу.
- А еще вот что... Я только что с фермы, с надоями там неважно. Пошли одну машину с ребятами, пока уборка не началась, пусть косят овес да возят на подкормку к ферме.
- Можно, - не очень уверенно ответил Векшин.
- Кстати, - напомнил Уфимцев, - Фекла болеет, что ты ей замену не пошлешь?
Векшин развел руками:
- Не знаю кого и послать. Кто может - где-нибудь да работает. Хотел старуху какую-то - нейдут, внучата на попечении. Сенокос!
- Жену свою пошли, - будто между прочим сказал Уфимцев.
Он всматривался в Векшина, но лицо его видел плохо: тот стоял спиной к луне.
- Ты это серьезно? - помолчав, спросил Векшин.
- Что за вопрос? Должна участвовать в колхозном производстве жена заместителя председателя колхоза или нет? Почему ей привилегия против других колхозниц?
- Так я же тебе говорил как-то: она больная, не может на физической работе.
В голосе Векшина слышалось уже озлобление. Он замолчал, переступил галошами и отвернулся от Уфимцева.
- А ты послушай колхозниц, что они про твою жену говорят. И скажи, какой будет авторитет у руководителей, если их жены станут дома сидеть, колхозной работы избегать?
- Я не знаю, что ты на меня нынче взъелся? - бросил Векшин. - Придираешься то к одному, то к другому... Ведь твоя жена тоже в колхозе не работает?
- А где же она, по-твоему, работает? Разве не колхозных детей учит?
Векшин промолчал, не нашелся, что ответить. Между ним и Уфимцевым теперь стояли не только решетчатые ворота, их разделяло что-то большее, чему еще не было названия.
- Оставь жену, не трогай, - выдавил хрипло Векшин. - Нельзя ей... Позднин знал, не заставлял.
- Справка от врача есть? - мрачно спросил Уфимцев.
- Была где-то, - пробурчал Векшин.
- Так вот, предупреждаю. Если на этой неделе не будет справки от врача, я поставлю вопрос о твоей жене на правлении колхоза. Или пусть завтра же идет на ферму... Все! Спокойной ночи.
Он отошел к мотоциклу, вывел его на дорогу. Когда садился в седло, видел, как на крыльцо вышла встревоженная жена Векшина.
3
Всю ночь за окнами полыхали зарницы, мешая спать, к тому же покусывали клопы, и Векшин ворочался в постели с боку на бок возле неподвижной жены, мучился бессонницей, припоминая наболевшее.
Говорил он тогда в парткоме, что молод еще Уфимцев, не такой им председатель требуется. Не послушались, пренебрегли Векшиным, теперь вот останемся у разбитого корыта, как та старуха из сказки. Чуть запахнет деньгами - новостройку придумает или скот прикупать начнет, и ухнут денежки! Опять народ побежит из колхоза...
Он не забыл своего поражения на правлении. Но не личная обида руководила им сейчас, а обида за колхозников, которые доверились Уфимцеву. Он искренне считал, что Уфимцев ведет дело к разорению колхоза. Разве колхознику фантазии Уфимцева нужны? Огород, корова, поросенок в хлеву, хлеба досыта - вот что земледельцу надо! Тогда он не будет рожу от земли воротить, глядеть в ту сторону, где города стоят. Вот как надо укреплять колхоз! А Уфимцев хлеб скоту хочет стравить, колхозника на полуголодный паек посадить.
Векшин думал, какая причина заставляет Уфимцева так поступать. И решал, что тот начитался романов, насмотрелся кинокартин о передовых председателях. В романе, конечно, написать все можно, а жизнь - не роман...
Не спится Векшину. Все, что раньше копилось против председателя, теперь, после разговора с ним о жене, полезло наружу. "Надо принимать меры, пока не поздно, - думал он. - Надо принимать меры..."
На другой стороне улицы во дворе соседа пропел петух, ему ответил второй, третий. Петухи пели какими-то квёлыми голосами, словно нехотя, насилуя себя, "К дождю, стервецы!" - подумал Векшин с беспокойством. Дождь сейчас не ко времени.
Жена шевельнулась, застонала тревожно, почмокала губами, - видимо, и ее беспокоили петухи. Векшин вспомнил, что завтра надо как-то решать с ней, - Уфимцев не постесняется, сдержит обещание, вынесет вопрос на правление. Не знает он, что не так-то просто говорить Векшину с женой о работе.
...Жил в Шалашах, еще до создания колхозов, богатый мужик Самоваров Иван Капитонович. Сеял хлеб, держал скотину, а больше занимался лесными делами; по осени скупал делянки на торгах в лесничестве, нанимал по дешевке шалашовцев рубить лес, пилить бревна на доски, а потом возил доски в степь на продажу. Дело оказалось прибыльное, с барышей отгрохал себе домину на шесть комнат, завел прислугу, выездных лошадей, тарантас рессорный.
В кучера Самоваров взял Петьку Цыгана, единственного сына вдовы Ильи Векшина, убитого на войне, бабенки смирной, работящей, жившей у Самоварова из милости на заднем дворе в пристройке к бане. Был Петька парнем удалым да кучерявым, лошадей любил и холил, а ездил - глядеть страшно. Бывало, как сядет на козлы, да как гикнет, да ударит вожжой - кони взовьются, вынесут за ворота, у Самоварова бороду на сторону ветром отбросит, дыханье от волнения перехватит. Любил Самоваров Петьку за это, то подарит ему рубаху новую, то поддевку, а то сапоги с набором.
Хорошо жил Самоваров, да вот сыновей бог не дал, одну дочку.
Баловал он свою наследницу, души в ней не чаял. Пришло время - отвез в уездный город, отдал на попечение дальней родственнице, чтобы обучалась Параша наукам в бывшей гимназии, а по-современному в школе второй ступени. Приезжала дочка домой в Шалаши лишь на летние каникулы. Но что-то помешало ей закончить школу, ушла из последнего класса и весной приехала к отцу-матери насовсем.
Увидел Петька хозяйскую дочь - холеную да белую, юбочка бархатная, панталончики с кружевцами - и влюбился, не милы ему стали шалашовские девки, День-деньской крутился во дворе, у парадного крыльца, старался хозяйской дочке на глаза попасть. Наденет красную рубаху навыпуск, плисовые шаровары, сапоги со скрипом да смажет кудри лампадным маслом, чтоб блестели, и - в комнаты: не прикажете ли чего?
И добился-таки! Стала Параша его замечать, улыбаться, ласково здороваться. Он ее купаться на Санару возил, в лес по ягоды, по грибы. Отец не препятствовал - пусть развлекается, не скучает. Петька чуть не молился на хозяйскую дочь, боялся ненароком к ней прикоснуться: виданное ли дело, деревенский парень и такая красавица-богачка. Когда купалась, он уходил застенчиво в кусты и сидел там, пока она не звала ехать домой.
А когда познакомилась поближе, стала Параша говорить с Петькой, мыслями делиться, про себя рассказывать. Однажды похвасталась, что был у нее в городе кавалер, в театр ее водил, в ресторан "Белая акация", шампанское с ним пила, кремовые пирожные ела. Рассказывала она об этом почему-то с охотой и с такими подробностями, что Петька страдал от ревности, злился на неизвестного ему счастливца, который мог запросто обнимать недоступную для Петьки Парашу.
- А где он теперь, ваш ухажер? - спросил Петька и не узнал своего голоса - хриплого да ломучего.
- Не знаю, - беспечно ответила Параша и рассмеялась. - Мы с ним расстались... Разошлись, как в море корабли.
Эти впервые услышанные слова: "разошлись, как в море корабли", произвели на Петьку необычайное впечатление. Он взглянул на Парашу другими глазами, и она открылась ему в ином свете, где все просто, где можно любить, целоваться, пить вино, а потом разойтись, чтобы никогда не встречаться. И после вспоминать об этом со смехом, как о чем-то забавном, полузабытом. На Петьку словно озарение нашло: оказывается, не такая уж она недоступность, чтобы только глядеть на нее да вздыхать. Девка как девка, не лучше шалашовских, только что красивая да богатая. Раньше он не думал и не гадал попасть в зятья к Самоварову, а тут втемяшилось ему это в голову - колом не выбьешь. Лишь бы ему добиться любви Параши, приберет он к рукам Самоварова с его капиталами. Тут было над чем подумать.
Время шло к осени, уже рыдали взахлеб журавли на Осиновом болоте, готовясь к отлету, желтели березы, по утрам от заморозков хрустела под ногами трава.
Как-то Петька уезжал с Самоваровым на три дня в дальние лесосеки. Вернулись они под вечер в субботу, когда в Шалашах вдоль речки исходили паром бани, трещали березовые веники и краснотелые мужики и бабы выскакивали наружу отдышаться, прикрывая ладошками "стыд".
Петька поставил тарантас в каретник, убрал коней и пошел к себе в пристрой, где жил с матерью. Проходя задним двором возле бани, он заметил свет в неплотно занавешенном окне. Ему вдруг неодолимо захотелось посмотреть, кто там моется. Может, Параша? На дворе от строений густилась темнота. Петька встал за углом бани и на всякий случай огляделся. Никого вокруг не было, и он, скользнув по стене, припал к окну. Параша стояла к нему лицом и не спеша окатывала себя из шайки.
Только одно мгновение Петька видел ее и тут же отскочил за угол. Его трясло, как в лихорадке, он видел ее всю, от головы до розовых коленок, - вот она тут, рядом, стоит только шагнуть. Он слышал, как она поставила на полок шайку, брякнув ею, как прошлепала по мокрому полу, вышла в предбанник. Петька, осторожно ступая, подошел к дверям бани, с силой дернул ее на себя. Параша вскрикнула от испуга, чуть присела, прижав руки к голым грудям, но Петька схватил в охапку ее еще мокрое, скользкое тело и повалил на широкую лавку, на кучу белья...
На другой день он возил хозяина и хозяйку Милодору Павловну в большеполянскую церковь к обедне.
Обычно словоохотливый, Петька сегодня загадочно молчал. Хозяин спросил, что с ним, не заболел, ли, но Петька промычал что-то, и он отстал.
Вернувшись от обедни, Петька подождал, когда хозяева напьются чаю и Самоваров пойдет к себе отдыхать. Улучив время, он вошел к нему без стука, по-домашнему, и остановился у двери. Хозяин, сладко зевая, укладывал подушку на кушетку.
- Чего тебе? - спросил он, усаживаясь, расправляя пальцами бороду.
На Самоварове белая вышитая рубашка, повязанная шелковым крученым поясом с кистями. От всей его плотной, большой фигуры веяло сытостью и добродушием.
- Ну, что молчишь? - повысил он голос, видя, как Петька переминается с ноги на ногу. - С лошадьми, может, что? Сколько говорить: перековать надо, засечься могут.
- Не-е, с лошадьми в порядке, - выдавил Петька и, помолчав, решительно выпалил: - Иван Капитонович, отдайте за меня Парасковью.
- Чего-чего? - изумился Самоваров и, прищурив глаза, поднял кверху бороду.
- Парасковью... замуж... - повторил, краснея, Петька.
- Их-хи-хи! - закатился Самоваров.
Он смеялся, колыхаясь всем телом, запрокинув голову. От смеха тряслась кушетка, тряслась борода Самоварова.
- И ты долго над этим думал? - вымолвил он сквозь смех, вытирая платком слезы. - Один или вдвоем с матерью?
- Любовь у нас с ей, - озлобился Петька, обидевшись на Самоварова за его смех. - Тут дело сурьезное... Если я вру, ее спросите.
- Что? Любовь?! - зарычал Самоваров. - Да как ты посмел, стервец! Разве забыл, кто ты и кто я? - кричал Самоваров. На крик прибежала жена, остановилась испуганно в дверях горницы. - Вон отсюда! Вон! И чтобы ноги твоей...
Самоваров кинул подушкой в Петьку, тот, увернувшись, опрометью бросился из комнаты.
Не получилось у Петьки со сватовством. В тот же день хозяин уволил его с работы и выгнал обоих с матерью со двора. Пришлось Христа ради проситься на квартиру.
Неудачное Петькино сватовство произошло накануне тех дней, когда деревня стала круто поворачивать от единоличного хозяйства к артелям. Повсеместно создавались колхозы, раскулачивались и выселялись в отдаленные места деревенские богачи.
Дошла очередь и до Шалашей.
Стоял хрусткий зимний вечер, когда Петька узнал, что завтра будут выселять Самоварова. Ему не жалко было ни Ивана Капитоновича, ни жены его, но он чуть с ума не сошел, поняв, что теряет Парашу. Он не знал, что делать, что предпринять, сидел в избе, не раздеваясь, наводя страх на мать. Наконец решился.
Дождавшись ночи, пробрался задами ко двору Самоварова. Ему долго не открывали, пока не вышел сам хозяин, не впустил его в столовую. Петька удивился, увидев Самоварова в нагольном полушубке, в печатных валенках, словно тот собрался в поездку на делянки.
- Чего тебе? - спросил Самоваров Петьку теми же словами, как и в прошлый раз, когда он приходил свататься.
- Раскулачивать вас будут завтра. Вот пришел предупредить...
- Спасибо, без тебя знал... Еще что?
- Так ведь выселят! - крикнул Петька, удивляясь спокойствию Самоварова. - На Соловки!
- Не нас одних, всех порядочных людей выселяют. Живы будем - не умрем, на то воля божья.
Самоваров стоял посреди столовой, зябко запахнувшись в полушубок, ждал, что еще скажет Петька.
Тот обвел глазами столовую и не узнал ее: из буфета исчезла посуда, со стола - скатерть, с окон - шторы, все было голо, как перед праздничной побелкой. "Приготовились, упрятали уже все", - подумал он.
- Иван Капитонович, за-ради бога, отдайте за меня Парашу, - выпалил Петька, - чего ей зазря пропадать, чужих вшей кормить.
- Парашу? За тебя, говоришь?
Самоваров долго смотрел на взлохмаченного Петьку и о чем-то думал. Потом, открыв дверь в горницу, крикнул:
- Прасковья! Поди сюда.
Вначале вошла мать, Милодора Павловна, потом и Параша. Петька давно не видел ее и удивился бледности, какой-то безжизненности ее лица.
- Вот Цыган тебя сватает, - сказал Самоваров, кивнув на Петьку. - Пойдешь за него или поедешь с нами в ссылку?
Параша ничего не ответила, только пожала неопределенно плечами, словно ей было все равно: что в ссылку ехать, что с Петькой оставаться.
- Лучше в петлю, чем такой выход! - взвизгнула Милодора Павловна, но Самоваров не обратил на нее внимания, продолжал о чем-то думать, не торопился решать.
- Иван Капитонович, - взмолился Петька и, неожиданно для себя, бросился перед ним на колени. - Клянусь вам, не прогадаете, беречь буду пуще глазу... В целости и сохранности... И работы мне от нее никакой не надо, прокормлю, руки есть... Сами видите, люблю я ее!
Самоваров посмотрел на уставившуюся в пол Парашу, на Петьку, стоявшего на коленях, прижимавшего к груди шапку, словно сравнивал их обоих.
- Ладно, так и быть. Бери! - сказал он и, махнув рукой, тяжело опустился на стул.
Мать завыла, обняла Парашу, припала к ней, та кисло улыбнулась.
- Пошли! Пошли! - закричал на них Самоваров, и они поспешно скрылись в горнице.
Петька, обрадованный таким поворотом дела, поднялся с колен, отряхнул штаны, обвел взглядом полупустую столовую и, набравшись смелости, сказал Самоварову:
- Приданое бы, папаша, что по закону полагается. Все равно ведь завтра придут - до нитки зачистят.
- Бери, все бери, ничего не жалко! И дочь, и достояние, что нажил, - все бери!
Самоваров отвернулся от Петьки и застыл так, давая понять, что он тут уже не хозяин.
В ту же ночь Петька привез к матери Парашу и полный воз сундуков...
Потянули было Петьку за Парашу, но он немедля обвенчался с ней в деревянной большеполянской церкви, и от него отстали - ничего не поделаешь, теперь законная жена бывшего батрака Векшина.
Но чтоб больше его не трепали, не тревожили Парашу, он вступил в только что созданный колхоз. Жена, узнав об этом, сказала:
- Твое дело, трудись, ворочай на них, но меня уволь... Они родителей моих не пожалели, а я буду ногти рвать на работе. Шиша им красного!
Петьку удивила ненависть жены.
- Но, Параша, - пытался он убедить ее, - полагается работать, раз мы члены колхоза. Для твоей же пользы я вступил... Есть легкие работы, например, в конторе, ты же грамотная...
- Не проси, не пойду, так и запомни... Ты сам отцу говорил, что не будешь заставлять меня работать. Скоро же ты забыл об этом!..
И сейчас вот, слушая, как она тихо посапывает носом, белея плечами в темноте, Векшин страдал, не знал, как выпутаться из того неприятного положения, в которое его поставил Уфимцев.
Утром, после завтрака, перед тем как идти на работу, он сказал жене:
- Сегодня машина в Колташи пойдет, поторопись, соберися, поезжай в больницу.
- Чего я там не видела? - удивилась Паруня.
- Справка нужна о твоей болезни.
- А кто ее дает?
- Не знаю... Но без оправки домой не возвращайся. Поняла? Скажи врачу что-нибудь, есть тыщи болезней... По женским там, что ли.
И видя недоумение в глазах жены, закричал:
- Надо, понимаешь, надо! Не о твоей, о моей шкуре идет речь.
И, выходя, хлопнул дверью, чего с ним раньше не случалось.
4
Векшин напрасно тревожился, дождя так и не было. После полудня тучи над Санарой заклубились было, загремел гром, перепугавший кур, пали редкие и крупные, как картечины, дождевые капли на пыльную дорогу, и на этом все кончилось, - туча, погромыхивая, ушла на поля Малаховского совхоза.
Он вернулся с фермы к вечеру, когда жара уже спала и из проулка на широкую улицу въехала первая подвода с сенокоса. На высокой телеге, на куче зеленой свежескошенной травы, сидели грудно бабы и пели о солдатах, которые ехали со службы домой, пели громко и грустно, положив натруженные руки на колени. Но вот кто-то из них крикнул: "Тпру-у!", лошадь остановилась, и бабы с шутками, со смехом стали прыгать на землю, одергивать юбки, поправлять сбившиеся платки и расходиться по домам.
Векшин заехал на конный двор, сдал жеребца конюху Архипу Сараскину и пошел домой стороной улицы, возле изб и плетней, где меньше пыли.
Выйдя к пожарке, он встретился с Тетеркиным, шедшим из мастерской.
- А-а, Никанор Павлович! Здравствуй!
Поздоровавшись, пошли рядом.
- Ну как там у вас? Кончаете ремонт?
- Ремонт идет, - уклончиво ответил Тетеркин. - С ремонтом не задержим. А вот как с уборкой будет - не знаю.
- А что? Опять Семечкин бузит? Так ты смотри, воздействуй, не давай ему нарушать дисциплину.