- Я стараюсь, конечно, прилагаю все силы, - скромно ответил Тетеркин. - Насчет Семечкина я всегда в курсе, не беспокойтесь, Петр Ильич, найду общий язык, будет работать. Только было бы за что работать, вот в чем вопрос.
- Как за что? - удивился Векшин. - По нонешнему-то урожаю?
Тетеркин усмехнулся, покачал в сомнении головой.
- Чему улыбаешься? - спросил Векшин.
- Слыхал я от людей, как Уфимцев распорядился не давать зерна больше двух килограммов на трудодни. И этого, говорит, лишку. Вот и заработай тут... Спасибо хоть вам, Петр Ильич, заботитесь о колхознике, знаете его нужду. - При этих словах у Тетеркина в голосе появилась легкая дрожь. - Все говорят, что вы вносили предложение дать людям по восемь кило, а Уфимцев отказал.
- Не один Уфимцев решал, правленье, - неуверенно произнес Векшин.
- А кто в правленье? - подхватил Тетеркин и даже остановился от волнения. - Стенниковой да Попову все равно, куда хлеб уйдет, они люди пришлые, были да уехали, им где бы ни работать, зарплату начислют. Юрка Сараскин против Уфимцева руки не подымет, породниться хочет, за племянницей ухаживает. Бригадиры Кобельков да Семечкин за свою шкуру боятся, особенно Пашка Кобельков: слушаюсь да чего изволите - вот и всех разговоров. Насчет Коновалова, комбайнера, и говорить не приходится - для почета в правленье избран. Один Гурьян Юшков, справедливый человек, вот он и поддержал... Нет, надо было, Петр Ильич, этот вопрос вынести на общее собрание, вот тогда посмотрели бы, чей верх был, ваш или Уфимцева. Колхозники определенно проголосовали бы за восемь килограммов, они себе не враги.
"Правильно рассуждает. Обошел тут меня Уфимцев... Ну да не ушло еще время", - подумал Векшин, но ничего не сказал Тетеркину.
Они опять пошли вдоль улицы. Вечерело. С поля шел табун, уже слышался рев овец, пощелкивание кнута пастуха.
- Вот вас бы в председатели, Петр Ильич, тогда другое дело. Вздохнул бы народ.
И Тетеркин, будто невзначай, взглянул на Векшина, чтобы узнать, какое впечатление произвели его слова. Тот молчал.
- Работать вы умеете, народ вас уважает, - продолжал Тетеркин. - Если бы дали согласие, вопрос можно провернуть. Не поздно еще. Конечно, человек я беспартийный, но кой-где вес имею.
- В верхах знают, кого куда поставить, - уклончиво ответил Векшин. Но в душе он был несказанно рад словам Тетеркина, в них он слышал поддержку себе, своему решению начать борьбу с Уфимцевым за колхоз.
Так они дошли до дома Тетеркина - большого пятистенника с новой тесовой крышей, сели на лавочку у ворот.
- А надо бы нас спросить сперва, кого мы желаем в председатели, а потом рекомендовать. Тогда не пришлось бы краснеть за свое начальство. - Сняв кепку, Тетеркин склонил лысину к Векшину. - Слышали новость?
- Какую?
- Председатель-то наш... Жену спровадил в город, а сам к другой.
- Не может быть, - отшатнулся Векшин. - Брехня!
- Ничего не брехня. Заехал вчера на ферму, доярки коров пошли доить, а он посадил Васькову на мотоцикл - да в кусты. Жена дежурной была, сказывает, Грунька лишь в полночь на ферму заявилась. Вся в сене, юбка измятая...
- Интересно! - хохотнул Векшин, вспомнив, что и впрямь с фермы заезжал к нему вчера Уфимцев, и поздно - они с женой спать ложились. - Вот чего не ожидал так не ожидал я от Егора.
Тетеркину почудилось, что Векшин обрадовался новости. Он надел кепку, нахмурился, проговорил строго:
- Моральное разложение, Петр Ильич. Пятно на весь колхоз... Пресечь вам это дело надо.
- А как пресечешь? Уфимцев отказаться может - на месте преступления не пойман. А про жену твою скажет, что врет, - свидетелей нету у ней.
- А вот как: во-первых, Васькову эту с должности убрать. Учетчик там есть, бригадир часто наезжает, зачем еще заведующая? Транжирить трудодни?
"Верно мыслит", - подумал Векшин. И тут слоено озарило его: "А Груньку - в доярки!" Вот в выход из положения, доярка будет взамен заболевшей Феклы. Тогда и жену перестанут беспокоить... "Молодец Тетеркин!" И он с уважением посмотрел на его длинный подбородок, на тонко сжатые губы.
- А во-вторых, насчет Уфимцева - сообщить куда следует. Предупредить, так сказать, чтобы были в курсе дела, - продолжал Тетеркин, поощренный вниманием Векшина. - Потом вас же обвинят, что скрывали, не сигнализировали.
- Ты думаешь? - спросил Векшин. - Пожалуй, не стоит.
Но это было сказано таким тоном, что больше походило на согласие.
По улице шли коровы, и одна из них - рыжая, комолая, с большими, как лопухи, ушами, подошла к воротам и требовательно замычала. Тетеркин встал, открыл калитку, корова прошла, обдав Векшина теплом.
Он тоже встал, сказал Тетеркину:
- Если будет у тебя что новенького - заходи, поговорим, посоветуемся. А о сегодняшнем разговоре - никому.
- Само собой, - ответил Тетеркин.
Векшин подал ему руку и пошел к своему дому.
Жены дома не было, видимо, осталась ночевать в Колташах. Кошка, сидевшая на крыльце, увидев его, стала громко мяукать, тереться о косяк двери. Он впустил ее, вошел сам, сел за стол я задумался...
Утром, придя в контору, он нашел председателя во дворе. Тот собрался с Поповым ехать в шалашовскую бригаду и перед выездом, присев на корточки, что-то подкручивал в мотоцикле. Попов стоял рядом, наблюдал за ним.
- Ну как с выбраковкой? - спросил Уфимцев.
- Двадцать три коровы списали, - ответил Векшин и полез в сумку, вытащил сложенный лист бумаги, развернул его. - Самых никуда негодных... Вот акт.
- Ну что ж, нормальный отход. Тем более давно выбраковки не было.
- Не утвердит управление акта, Георгий Арсентьевич, - сказал Попов. - Есть строгое предписание не сокращать стадо коров. Только при наличии сверхпланового поголовья разрешается выбраковка.
- Новое дело! - возмутился Векшин. - Ты посмотри, каких мы отобрали. От них сроду молока не было, что их жалеть?
- Я не возражаю, Петр Ильич, чего ты на меня? - засмеялся Попов. - Я - за. Только предупреждаю, что инструкция такая есть.
Уфимцев перестал ковыряться в мотоцикле, задумался.
- Тогда вот что, - сказал он, - не высылай пока акта. Попытаюсь сперва поговорить с Пастуховым, с начальником управления... А отбракованных коров сегодня же отправьте в лес, в нагульный гурт.
- Ладно, сделаю, - с готовностью ответил Векшин.
Он все время всматривался в Уфимцева, будто искал внешнего подтверждения вчерашнему сообщению Тетеркина, но Уфимцев был, как всегда, нетороплив, спокоен, ничего особенного в нем не замечалось. "Сейчас я тебя проверю".
- Говорил я тут кое с кем... с народом, - начал Векшин издалека. - Высказывают мнение, лишняя у нас должность заведующей молочной фермой. Есть бригадир, есть учетчик...
- Вот это умно тебе подсказали, - перебил Попов. - Я хотя и не зоотехник, не мое это дело, но тоже думаю, лишняя там Васькова.
Уфимцев, казалось, не слышал их слов. Он поднялся, сдвинул кепку на затылок, обошел мотоцикл, держа наготове ключи, словно выискивал, что еще можно подтянуть, подвинтить. Векшин внимательно наблюдал за ним. Наконец Уфимцев отвел глаза от мотоцикла, переступил с ноги на ногу и стал складывать инструмент в багажник.
- Ну что же, раз вы оба согласны с этим, я не против умных предложений. Только следует оформить решением правления.
- Оформить решение - это дело плевое, всегда успеется, - обрадовался Векшин. - Тут другое дело: раз договорились, надо в жизнь проводить... Может, тебе самому неудобно, я сегодня же скажу Васьковой, пусть переходит в доярки.
Ох, и хитро подошел к вопросу о Васьковой Векшин, подпустил шпильку председателю, пусть почувствует, что он знает кое-что о его похождениях.
И впрямь, Уфимцев уставился на Векшина, видимо понял, на что тот намекал.
- Почему неудобно? - спросил он. - Ты ли, я ли - один черт! Но доярок теперь хватит, поголовье коров - сократили.
- Извиняюсь, я об этом не подумал, - Векшин коротко посмеялся. - Не сумлевайся, найдем Груньке место, в телятник или еще куда, подменной дояркой... Пусть поработает физически, баба здоровая, чтобы дурь в мозги не лезла.
5
В Шалашах стояли такие же деревянные дома, как и в Больших Полянах; многие из них были с заколоченными окнами, у ворот и вокруг фундаментов росла двухметровая крапива.
Увидев пустующие дома, Уфимцев вспомнил о своем срубе, к которому он так и не удосужился нанять плотников. Прошло десять дней со времени отъезда жены, а он так и не выполнил данного ей обещания. "Надо выбрать время, съездить... Сегодня не смогу, придется задержаться в Шалашах, давно не был. Завтра некогда, приедет представитель "Сельхозтехники" проверять готовность уборочных машин. Может, послезавтра?"
Возле огромного самоваровского дома под зеленой крышей, где размещалась теперь начальная школа, стояла большая, потемневшая от времени изба, рубленная из толстых сосновых плах.
- Ты бывал у бригадира в дому? - спросил Уфимцев Попова.
- Нет, не приходилось, - ответил тот.
Уфимцев подвернул к тесовым воротам, за которыми виднелся сарай под соломенной крышей, за сараем - три березы с пустыми грачиными гнездами.
Когда мотоцикл остановился, над воротами, над забором вдруг появились лохматые ребячьи головы. Они с любопытством глядели на Уфимцева и Попова, вцепившись руками в доски, и мигом исчезли, как только те пошли к воротам.
Ребятишек во дворе не оказалось. Попов осмотрелся и увидел их под сараем, - они, как воробьи, облепили старую телегу без колес и поблескивали оттуда глазенками.
В избе за столом сидела немолодая уже женщина и трое детей-погодков: два мальчика и девочка. На непокрытом столе лежал нарезанный ломтиками хлеб, стояли чугунок, крынка, деревянная солонка, стакан и две синих кружки.
Женщина была в заношенном ситцевом платье и, по-старомодному, в пестром кокошнике, под которым плоско лежали ее тощие косы. Ответив на приветствие, скупо улыбнувшись Уфимцеву, она плеснула из крынки молока в кружки, в стакан, придвинула их детям. Потом вынула из чугунка несколько картофелин, быстро очистила от кожуры, насыпала из солонки три кучки соли и сказала:
- Ешьте. Нечего по сторонам зыркать.
Дети взяли по куску хлеба, по картофелине, обмакнули в соль и принялись есть.
- Не скажете, куда уехал Гурьян Терентьевич? - спросил хозяйку Уфимцев.
- Не знаю. Разве он сказывается? - ответила она и вдруг звонко шлепнула по лбу самого маленького - мальчишку лет трех, курносого, большелобого, опрокинувшего кружку.
Мальчишка был очень похож на Гурьяна, и, глядя на него, Попов вспомнил озабоченное лицо Анны Ивановны Стенниковой и ее реплику в свой адрес: "Помолчи, Алеша!" Неожиданная догадка поразила его. Он торопливо спросил хозяйку, хотя заранее знал ее ответ:
- А во дворе тоже ваши дети?
- Которые мои, - ответила она.
Когда вышли из избы, ребята, окружавшие мотоцикл, бросились врассыпную, но далеко не убежали, остались наблюдать, как Уфимцев заводил мотоцикл.
- Поедем на сенокос, может, там он, - предложил Уфимцев.
Некоторое время они ехали молча, думая каждый о своем.
- Как он с такой семьей размещается в своей избе? - прервав молчание, спросил Попов. - А что если разрешить Гурьяну занять один пустующий дом?
- Ты не знаешь Гурьяна, - крикнул Уфимцев. - Не пойдет он из своей избы в чужую. Предлагали ему... Разве в новую, собственным горбом заработанную.
- Но надо как-то помочь ему, - волновался Попов. - Я понимаю: социализм, каждому по труду... Ведь бросит все, в город уехать может!
- Не уедет. Кто-кто, а Гурьян так и умрет в Шалашах... Ты не был на Шалашовском кладбище? - спросил он Попова.
- Нет... А что?
- Я к тому, что Гурьян уедет... Зайди как-нибудь посмотри. Есть там крест один, здоровый, из тесаных бревен, прочитай на нем надпись.
- О чем?
- Вот об этом самом, о чем мы говорили... Было у Гурьяна четыре старших брата, и все погибли в Отечественную войну. Сам понимаешь, горе родителей, как говорится в романах, было неописуемо. И решили они как-то выразить свою память о павших сыновьях. Вот и поставили на кладбище этот крест, а на нем доску с надписью. Я эту надпись с детских лет наизусть помню: "Милые и дорогие наши сынки Степан Терентьевич, Егор Терентьевич, и ты, Ваня, и ты, голубок Петя! Здесь вас нет, лежат ваши головушки в чужой стороне, здесь похоронены одни наши горькие слезы. Не обессудьте, дорогие, что не памятник вам поставили, а простой крестьянский крест. Вечная вам слава, низкой поклон от всех за ваши великие ратные подвиги. Аминь".
Бил ветер в лицо. Шумели березы, кланялись ветру.
6
Они объездили все сенокосы в поля шалашовской бригады, но Гурьяна так и не встретили. Всюду им отвечали одно и то же: только что был, уехал.
- Вот неуловимый Ян-Гурьян, - рассмеялся Попов, когда они, устав от поисков, расположились пообедать на полевом стане сенокосчиков. Здесь они пробыли до конца дня и вечером прямой дорогой возвратились в село.
День угасал. За Санарой, на далеком горизонте, появилась узенькая темно-лиловая полоска; она росла, окутывала мраком поля и перелески и вскоре заняла полнеба, превратившись в огромную тучу. Все вокруг потускнело, померкло, лишь в селе пламенела крыша на клубе да светилась пожарная каланча в последних лучах солнца.
Въезжая в село, Уфимцев подумал о Груне, о том, как она отнеслась к переводу ее на рядовую работу. Векшин, конечно, сослался на него. И он представил Груню в тот момент, когда она узнаёт о своей судьбе, ее недоумение, встревоженное лицо. "Еще заподозрит, что я нарочно с ней так поступил, чтобы не мешала, не лезла на глаза".
Возле лавки сельпо стоял "газик", у крыльца толпился народ. "Кто бы это мог быть?" - попытался догадаться Уфимцев.
Подъезжая, он узнал Акимова, секретаря парткома, и обрадовался его приезду: когда-то они вместе работали инструкторами райкома, крепко дружили.
Акимов высок, грузен не по возрасту. Крупный нос, широкие бугристые скулы, выбритая до синевы голова, глаза под густыми бровями - все характеризовало его как человека сурового, а на самом деле был он простым и общительным, за что и любили его в районе.
Дождавшись, когда мотоцикл, чихнув, остановился, Акимов, поздоровавшись, сказал Уфимцеву:
- Вот рассуждаем с товарищами колхозниками относительно урожая. Хлеба́ вы нынче вырастили прекрасные, поработали люди на славу, чувствуется, пришел новый хозяин, - и он потрепал по спине поежившегося Уфимцева. - И рожь хороша, и пшеница... А гречиха - просто чудо, каши всему району хватит. Только масло готовь.
Говорил Акимов легко, свободно, тоном заправского оратора, весело поглядывая по сторонам.
- Кстати, - сменил он тон, - объехал ваши поля, а кукурузы не нашел. В чем дело?
- Погибла... списали, - сказал Уфимцев, опуская глаза, рассматривая свои пропыленные штиблеты.
Акимов с недоверием поглядел на него.
Выручил тракторист Никита Сафонов, шедший из мастерской и завернувший в лавку за табаком.
- Разве на наших землях будет эта заморская королева расти? А тут еще каждый год заморозки... Сеем и гадаем: не то уродит, не то нет.
- И уродит так не обогатит и не уродит не разорит, - подал голос дед Селиверст, подошедший послушать, о чем говорит собравшийся народ.
- Семь лет мак не родил и голоду не было, - сказала тетка, и все засмеялись.
На крыльце лавки Уфимцев увидел Никанора Тетеркина. Тот стоял, надвинув на глаза кепку, боком ко всем и, казалось, не слушал разговора.
"Ох, и хитрая бестия! - подумал Уфимцев, и у него заскребло на сердце. - С комбайном не вышло. Где он еще может напакостить?"
Резкий голос Попова, спорившего с Акимовым, привлек его внимание.
- Вы говорите: урожай. Разве это урожай, соберем по пятнадцать-шестнадцать центнеров на круг? А наши земли, если удобрить, по двадцать пять, по тридцать центнеров могут давать. А где удобрения? Навозу мало, потому что скота мало, скота мало, потому что бедная кормовая база, кормовая база бедная, потому что... Вот вы говорите: кукуруза... - Попов споткнулся тут, посмотрел выразительно на Акимова.
Акимов с нескрываемым любопытством слушал разошедшегося Попова, не перебивал. Когда тот замолк, он усмехнулся:
- Кончил?.. Теперь, вижу, придется разобраться, сеяли вы кукурузу нынче или только очки втирали.
Сверкнула молния, и ударил гром. Акимов поднял голову: черная туча тяжело наплывала на село. Стало совсем темно, вот-вот должен пойти дождь. Народ забеспокоился, начал расходиться.
- Пойдемте и мы, - предложил Акимов. - Разговор есть.
В конторе никого не было, кроме Стенниковой, сидевшей над бумагами.
- Ах, Анна Ивановна, сколько лет, сколько зим! - воскликнул Акимов и подал ей руку. - Сидим, глазки портим?
- А что мне остается делать? - усмехнулась Стенникова, вынимая сигарету из пачки. - На танцы ходить - кавалеров нет, всех порасхватали молодые.
Акимов весело захохотал.
- Позвольте, я ваших закурю, дамских, - попросил он. - Говорят, они благотворно действуют на мужчин, делают их мягче.
- Попробуйте.
Стенникова придвинула ему пачку. Акимов закурил, пустил дым носом, покрутил головой.
- Ха-ра-ши! - протянул он.
Уфимцев щелкнул выключателем, зажег свет.
- Вот какой разговор, товарищи, - начал Акимов, когда все уселись вокруг стола Стенниковой. - Объехал я сегодня ваши поля и должен сказать, - зря агроном плачется: урожай действительно отменный, такого нигде в районе нет. Хватит его всем: и государству, и колхозникам. Вам следует подумать, сколько можете продать сверх плана зерна государству, а подумав, принять на себя соответствующие обязательства и выступить инициаторами этого дела по району... Какое мнение на этот счет у партийного секретаря?
- Зерно для продажи сверх плана нынче будет, - ответила Стенникова. - Ну что ж, подсчитаем, подумаем - это в наших интересах, колхозу деньги ой как нужны!
- Не понимаю, о каких обязательствах сейчас может идти речь? - вмешался в разговор Попов. Он вытащил расческу, стал торопливо причесывать свои волосы. - Хлеб еще на корню, об излишках рано говорить.
- Алеша, положи расческу, не мучь волосы, - сказала Стенникова.
- Тут ты не прав. В районе должны знать о наших возможностях, не могут там работать вслепую.
- Тогда без обязательств, просто информировать, что по предварительным данным колхоз может продать сверх плана. А там - как получится, уборка покажет.
Акимов пытливо поглядывал на Попова.
- Ты давно стал агрономом? - спросил он его.
- Скоро год. А что?
- Ничего, просто интересуюсь... Комсомолец?
- Секретарь комсомольской организации колхоза, - ответила Стенникова, ласково глядя на потемневшего Попова.
- Даже? - удивился Акимов. - Вздуть бы тебя, агроном, как следует, снять штаны и вздуть, чтобы помнил не только о своем колхозе, но и об интересах государства. Да не хочется перед уборкой настроение тебе портить.
Попов угрюмо молчал.
- Видимо, мои сигареты оказались слабенького действия, - заметила Стенникова, чтобы разрядить обстановку.
- Какие сигареты?
- Дамские... Которые мужчин мягкими делают.