У Кирилла красные пятна проступили на лысине, видно было, как ему хотелось ответить бабке, да не посмел. И, чтобы незаметней уйти от ее слов, перестроился, заговорил про серьезное:
- Ну, что там, Илья Платонович, говорят в правлении?
- Сейчас одна забота, - ответил отец, - корм запасти, к уборке подготовиться. Позавчера проезжал через Усынок - рожь стеной стоит. Такая благодать вымахала - дух захватывает.
- Рожь хороша. Пшеница, коль жара не хватит, еще лучше будет. А рядом, на кукурузном поле, - черным-черно. От былки до былки ветра не слыхать.
- Что ты, слов нет - сиротой лежит. Пятьсот гектар засушили - шутка сказать.
- Неуж высохло? А сколь на нем вина выпито-пролито! - не утерпела, встряла бабка.
- На вине, бабка Матвевна, одна дурь вырастает.
- Неужели? А я думала - умь, - снова съязвила она и прибавила: - По мне, кто пахал-сеял, того заставить и убрать. Как споганили землю, так пусть она их и прокормит. И - ни былки им с колхоза.
- Что теперь попусту говорить, - прервал отец, встал из-за стола и засобирался.
Тут же подъехала машина, и они с Кириллом уехали.
Солнце поднялось, и ранний зной сменил утреннюю свежесть. Колхозники разъехались по полям; в селе, казалось, остались одни дома под солнцем, огороды да плетни.
Коля украдкой набрал в амбаре муки, замесил тесто для наживки и спрятал в лопухах за сараем. Проснулся Толик, и Коля заставил его караулить тесто от кур. Чтобы бабка не заметила их сборы на рыбалку, он натаскал ей воды в кадку, замел двор и все поглядывал на улицу - хотелось увидеть Евгения Васильевича.
Ближе к обеду у правления лихо остановился зеленый "газик"-вездеход, и из него неторопливо вышли двое мужчин, оба важные, гладко зачесанные. На солнце слепило глаза от их кипенно-белых рубашек. Их встретил парторг в своем выгоревшем костюме. Он поздоровался с приехавшими несколько суетливо. Только худое лицо оставалось неулыбчивым и спокойным. Скоро все трое вышли из правления, сели в машину, она пропылила по улицам и скрылась за скотным двором.
- Из района, - заметила бабка. - На кукурузное поле, видать, поехали.
В полдень Коля вышел за амбары на проселок, присел на ковыльном взгорке и стал ждать: по этой дороге всегда возвращался Евгений Васильевич.
Рядом косили сено. Но так горяч был воздух, что звуки трактора едва долетали до дороги. На косилках сидели загорелые, голые по пояс косцы. С каждым заходом трактора поле заметно убывало, таяло на глазах, и жалко было смотреть на полегающую за косцами высокую траву.
Наконец из-за косогора выехала бричка, запряженная Красавчиком. Правил ею Евгений Васильевич. Красавчик покосился в Колину сторону, на время укоротил бег, и Коля на ходу впрыгнул в бричку, перехватил вожжи.
- Какие новости, Колян? - спросил председатель.
- А никакие, - неохотно ответил Коля. - Рыбачить к вечеру пойдем.
- Это хорошо. Я бы тоже не отказался...
- Еще собрание собирают. Там, говорят, кое-кому влетит...
- Вот как? - насмешливо-снисходительно удивился Евгений Васильевич, а через минуту улыбнулся: - Что ж, не все только по головке гладят, - он потрепал Коле выгоревшие вихры.
Коля недовольно повел худым плечом, отстраняясь от руки председателя. "Храбрится, - подумал он, - а на душе, поди, кошки царапают".
- Из района на машине приехали... С парторгом куда-то укатили, - сказал Коля.
- Ну-ну... - проговорил Евгений Васильевич и надолго умолк.
У самого села Коля украдкой взглянул на председателя. Сидел он, большой, грузный, и думал непонятно о чем. Большое тело его обмякло, руки забылись на коленях, а запавшие глаза поблекли, как вроде они устали смотреть на белый свет. А раньше другой был. Зайдет к ним и крикнет:
- Бабка Матвевна! Ну как, жива, здорова? Вот и хорошо? Зачерпни-ка водички постуденей да пополней!
Шумный такой, бодрый. И еще спросит:
- А ты, Колян, еще не все ноги избегал? Смотри, лето большое, избегаешь. Как в школу пойдешь?
Как только поравнялись с их двором, Коля придержал коня и спросил:
- Квасу дать?
- Пожалуй...
Коля спрыгнул с брички и скоро вынес мокрый жестяной корец с квасом. Евгений Васильевич помедлил, наблюдая игру солнечной дроби в корце, дунул на соринку и припал губами к влажному краю. В это время в калитке появилась бабка, седая, ярко освещенная солнцем, и сказала бесцеременно и веско:
- Что ж тебе твоя Тася не сделает квас? Небось, в поле не ходит.
Председатель дошил, взглянул на нее с усмешкой и лишь перед дверью правления обронил:
- Ох, Матвевна, Матвевна...
- Отчего не зайдешь словом перемолвиться? - крикнула бабка вслед.
- Как-нибудь в другой раз, некогда, уж не серчай, - и Евгений Васильевич скрылся в двери.
Коля распряг коня, выкупал его на речке в затоне, а потом, сверкающего от воды, провел на конюшню и дал овса. Проголодавшийся Красавчик с удовольствием хрустел овсом, а когда торопливо забирал его губами, получалось так, будто он шептался с ним.
Затем Коля прошел в сенной сарай, прилег на сено и смотрел на улицу в дверной проем. Опять взбил на дороге пыль "газик"-вездеход. Настя-библиотекарь пробежала к клубу с красным свертком в руке - накрыть скатертью стол к собранию. И туда, к клубу, уже потянулись самые ранние, кого не держали дела в поле. Значит, скоро начнут, пора уходить.
Коля позвал братишку, они забрали свои припасы и вышли из дома. Быстренько перебежали шаткий мосток через речку и за огородами, на выгоне, выбрались на дорогу.
Дорога, поднимаясь в гору, огибала пшеничное поле, такое большое, что не видно было ему конца. Колосья, убегая и уменьшаясь, смыкались с раскаленным краем неба. Когда кончился подъем и открылась равнина с новым, далеким горизонтом, пшеничное поле оборвалось, а на ковыльной равнине, как разлитое отекло, заблестел пруд.
Ближе к плотине, у воды, одиноко сидели два рыбака, и рядом с ними стоял мотоцикл.
- Из города приехали, - Коля остановился у берега, не решаясь подойти ближе.
Ребята расположились, размотали удочки и наживили крючки. Поплавки один за другим взметнулись в воздухе и упали в двух шагах у берега.
- Надо бы поплевать на приманку, - заметил Толик, утирая кепкой красное от пота лицо.
- Зачем?
- Так все делают.
Коля не ответил и продолжал смотреть на воду.
Здесь у воды стало свежей. Легкий, едва заметный ветерок пробегал рябью по пруду и овевал слабой прохладой. Солнечные блики, отражаясь от яркой поверхности пруда, играли на лицах и в одинаково голубых глазах братьев, мешая наблюдать за поплавками. Глазам становилось больно от света, а поплавки долго равнодушно ныряли в мелких волнах. Вдруг один робко, едва заметно дрогнул.
- Клюет, клюет! - страстным шепотом заторопил Толик. Коля дернул удилище - на солнце сверкнул оголенный крючок.
- Ты сиди, я сам знаю.
- Съел приманку! - удивился Толик. - Кто, карп?
- Нет, наверно, карась.
- А я карпов еще не видал. Поймать бы, - он снова вытер пот с лица.
Приезжие рыбаки сидели неподвижно. Неожиданно один из них привстал и, не разгибаясь, смешно заприседал, наклоняясь к воде. К нему подбежал второй. Они заговорили быстро, возбужденно. Первый потянул удочку, леска натянулась струной, потом словно оборвалась, потому что удилище взлетело вверх, и следом что-то мгновенно блеснуло и упало далеко за спинами рыбаков.
Коля и Толик тотчас подбежали к тому месту и увидели на траве здоровенную рыбину. Красивая в своей золотистой чешуе, с влажным запахом дойного шла, она лежала на траве и, не смиряясь с гибелью, редко, но сильно ударяла хвостом о землю. Ее словно раздражали яркий свет и воздух, и она с каждым прыжком стремилась ближе к воде.
- Вот он, карп, - проговорил Коля, наклоняясь, - зеркальный...
- Ишь какой! - сказал Толик и хотел поймать рыбу.
В это время к ним подошел парень в большой серой кепке, надвинутой на глаза.
- Вам чего надо?! А ну, марш отсюда! - приказал он.
- Ох, ты! Не твой пруд, и не кричи! - возразил Толик, а сам попятился, спрятался за Колину спину.
- А чей же?
- Наш.
- Смотри-ка, частник, - улыбнулся парень.
Мальчики снова вернулись на свои места. Один раз Колин поплавок дернулся, потом его повело, Коля подсек и вытащил небольшого карася.
Парень в кепке подошел к ним и тихо спросил:
- Ну, как?
- Неважно, - ответил Коля и вздохнул.
- Возле берега карп не берет.
- Знаю. Лески длинной нет.
Парень помолчал, потом спросил:
- Значит, ваш пруд?
- А чей же? - небрежно ответил Коля.
- И карпы ваши?
- И карпы.
- Это как понимать?
- А так. Их Евгений Васильевич, наш председатель, мальками сюда пустил. Потом мы им подкорм возили.
- Смотри-ка, молодец ваш председатель.
- Он хотел и в Ведяном пруду развести, да не успел. А теперь его снимут, - сказал Толик.
- Тебя что ли спрашивают? - оборвал его брат.
- За что же? - поинтересовался парень.
- Кто знает, - нехотя сказал Коля. - В районе винят - кукуруза не взошла. А Евгений Васильевич тут при чем? В посевную его вызвали на совещание на два дня, а трактористы напились и разъехались, кто к брату, кто к свату... Неделю их собирали. Машины простояли, время ушло. Вот они и виноваты. Я бы их... - Коля тряхнул светлой головой, и парень увидел в его глазах сгустившийся от прищура сердитый синий блеск.
- Или другое. Купили весной "газик". Вот шофер и вздумал в другое село к невесте съездить. Уехал ночью, тайком, и нету. На другие сутки нашли за тридцать километров. Мотор поломал. Теперь стоит автомобиль. Новенький, месяц только проходил. А Евгений Васильевич трясется на лошади. Не оторвешь же от работы грузовик.
Парень слушал уже серьезно, а Коля увлекся и, повернувшись к нему лицом, продолжал:
- Не то какому-нибудь лентяю - он век в колхозе путем не работал - даст машину мясо в город отвезти. Других - досада берет: им некогда разъезжаться, они работают. А он никого не хотел обидеть. Недавно нового парторга прислали. Тот и начал докапываться - как да почему.
- Кому же понравится: одни вкалывают - другие налегке живут.
- А ему легко? День и ночь на ногах, все о колхозе да о людях заботится. Он ведь из города приехал, по своей воле. Говорят, работал и учился на агронома. Жену свою, Таисию Михайловну, сюда привез. Она учительница у нас. Только не повезло ей: по осени мальчишка один в затоне под лед провалился. Она вытащила. Шла как раз мимо. Ну и простудилась, часто болеет теперь.
- Да, невеселая жизнь сложилась у земляка, - заключил парень. - Ему бы сразу виноватых наказать - построже с ними.
- Надо, но он такой - все больше словами уговаривает.
- А откуда ты обо всем знаешь? Вроде рановато еще, - спохватился приезжий.
- Глаза есть, вижу. Уши - тоже. Слышу, что люди говорят.
- Понятно, - парень поднялся и добавил: - Ну, удачи вам, а леску в другой раз привезу.
- Не надо, я тряпок набрал, выменяю, - сказал Коля и отвернулся.
Небольшой дневной ветер незаметно стих. Солнце тяжело повисло за прудом над самым краем земли. На той стороне пастух Ефим пригнал стадо, а вскоре туда же приехали на машине девчата-доярки. Они сняли платья и с визгом одна за другой стали прыгать с берега. Вода у берега вспенилась, а подальше плавные, подкрашенные закатом волны разошлись медленными кругами. Самая бойкая из доярок, Нюрка Пичихина, пронзительно вскрикивала, будто ее под водой кто-то хватал за ногу, и тут же рассыпалась звонким беззаботным смехом.
- Тише ты, Пичиха, рыбу распугаешь! - крикнул ей Толик.
- Ох, не могу, гляньте на этого рыбака! - сквозь смех отвечала Нюрка.
Затем девчата вышли из пруда. Одеваясь, они негромко разговаривали, а голоса их слышались совсем рядом.
Пригнали на водопой табун лошадей. Ночной конюх, не слезая с седла, поздоровался с Ефимом через пруд и как-то беззаботно сообщил:
- Слышь, Ефим, Евгения-то Васильевича с должности сняли! Парторга определили на его место.
- Вот как! Эк, тебе...
Горестное удивление Ефима эхом отозвалось над гладью пруда, словно и вечерний воздух близко воспринял и повторил слова пастуха.
- Ну, там была борьба. Стенка на стенку встали.
- Кто ж на кого?
- Ну как же? Те, кому сладко жилось за прежним-то, со слюной на губах - защищать его, другие - ни в какую - убрать и все! Остальной народ молчит, вроде как конфузно.
- Разве нет...
- Ну, шумели, шумели, пыль до потолка подняли... Правда, всех урезонил Илья Платонович.
- Что ж он сказал?.. - поторопил Ефим.
Коля даже чуть привстал, чтобы услышать, что же сказал отец.
- По его словам выходит, что забыли по велению земли работать. А привыкли к другой власти над собой - к погонялке. Мы, говорит, избрали себе руководителя и не уважаем его. Стали помыкать его добротой, старанием. А некоторые так и на шею сели. В таком разе, мол, нужен другой человек, чтобы каждого на свое место поставил.
- Да, дела... - задумался Ефим. - Ну, этот новый-то, иному-другому живо нюх на сторону свернет. Чтоб не водил им по ветру, не выискивал.
- Пожалуй. Все же наш многим поблажки давал, мягковатый был.
- Заместо перины, что ли, его стелить! - сказала Нюрка, усаживаясь в кузове. Там послышался смех.
- С тобой не разговаривают, материно молоко утри сначала! - раздраженно сказал ей Ефим.
- Подумаешь, не разговаривают... Это почему? - обернулась Нюрка.
- Да все потому же...
- А что, Ефим, может, она и правду говорит.
- Не знаю, где правда. Мягкий... Во всех, и в тебя, милый мой, потыкать надо. Попробовать, какие мы твердые!
- В меня зачем тыкать? - обескураженно послышалось со стороны конюха.
- А затем, что, небось, в той же стенке стоял и шумел: снять!
Конюх смолчал, вроде не расслышал Ефима, лошадь под ним запереступала копытами, потянулась к траве.
- Стой, дурень! Оголодал, успеется!
- Каждый, если есть башка на плечах, разумей свое дело. Справляй его по-людски! А нечего доброго человека чернить! - разошелся Ефим. - Как сказал Илья Платонович, есть у нас такие, им доброе сделай, а они думают, это поблажка.
- Есть тут грех, народ избаловался, - согласился конюх.
- Вот и избаловался! Дай нам хоть золотого, все одно найдут слабинку и присосутся к ней!
- Так их! Так! - подбодрил Ефима голос рыбака в кепке.
- Теперь хоть как, а дело вспять не повернешь, - огрызнулся пастух и пошел к стаду, стал ни с того ни с сего бранить коров. Лошади разбрелись вдоль берега, а конюх не трогался и вместе с понурым мерином задумчиво отражался в воде. Наругавшись, Ефим снова вернулся и уже примирительно опросил:
- Ну, а этот что говорит, новый-то?
- А что скажет. Порядок и дисциплину, говорит, наводить будем. С партийцев, мол, начнем. Все чтоб работали, как один, дружно, а кто лишь бы как - приструнить. Не пользуйся, значит, колхозным добром. Сорняк, мол, с поля вон!
- Так и надо. Доумничались! - заключил Ефим и как отрезал: больше не захотел говорить.
Девчата уехали, конюх собрал табун и угнал его в луга. Солнце село, но освещенные им облака золотистыми грудами лежали на дне пруда. В контраст облакам степь посерела, и повсюду улегся покой. Вроде и не было жаркого дня и его бестолковой суеты. И от этого покоя и торжественной тишины еще непонятней казались людские раздоры на такой мирной земле.
Приезжие рыбаки располагались на ночлег. Ефим, наклонясь к воде, пригоршнями поплескал ею на голову, остужая в себе дневной зной, и уже совсем буднично и мирно проговорил:
- Николка, бегите, шайтаны, домой. Ишь мне рыбаки!
- Сейчас.
- Дядя Ефим, а кто это в пруду укает? - опросил Толик.
- Быки водяные. Да это никак Толик? Вот я вас живо палкой-то... Разве не видите, как поздно?!
Коля огляделся. За спиной лежала завечеревшая степь, в воде отражался костер рыбаков. Они торопливо собрались и побежали прямо через пшеничное поле к селу.
Высокая пшеница едва не скрывала их с головой. В ее недрах уже улеглась прохлада, и только поверх колосьев стоял теплый вечерний воздух, приправленный запахами остывающей земли.
Сначала бежалось легко. Казалось, срежут наискосок угол поля, а там под горку скатятся к дому. Прошлым летом также вот припозднились они с сельскими ребятами и прямиком бежали к селу. Только поле тогда лежало в молодой люцерне, хорошо проглядывалось, и как-то сразу замерцали огни внизу. А теперь пшеница не давала взглянуть далеко, но все равно у них была уверенность, что скоро выйдут на простор. И они все бежали, продираясь сквозь хлеставшие по рукам и плечам стебли.
Где-то в середине поля неожиданно из-под их ног выскочил серый ком и, как брошенный с большой силой камень, стремительно и шумно пролетел между колосьев. Коля от неожиданности остановился, а Толик ничего не понял и спросил:
- Что это, а, Коль, что?
Коля через минуту пришел в себя и сказал облегченно:
- Эх, да ведь это заяц!
- Вот здорово! Что же ты его не поймал?
- Попробуй поймай.
После этого они побежали еще быстрей. И чем дальше уходили в глубь поля, тем меньше ощущался теплый воздух над колосьями, который так приятно овевал лицо и напоминал о жилье.
Толику по глупости сначала было весело. Но оттого, что стена колосьев долго не кончалась и дома все нет и нет, он притих и стал недовольно хныкать.
- Коль, а если волк?
- Дурачок, в пшенице волки не бывают.
- А если бывают?
- Нет, только зайцы да перепелки. Ты не отставай, - утешал он брата, а у самого отчего-то нехорошо стало на душе.
Один раз он остановился, чтобы оглядеться. Чуткое безмолвие окружало их и казалось, что всюду в стеблях кто-то притаился и подстерегает. И этот кто-то не имел какого-либо обличил, а мерещился то маленьким неведомым зверьком, то громадным страшным чудовищем. Тут Толик поднял к нему бледное лицо, и Коля увидел, как в одно мгновение темные в ночи глаза брата наполнились слезами, в них мелко бессчетно задрожали звезды, и резкий плач пронзил тишину.
- До-мой! Хочу домой!
Коля прижал к себе рукой брата и поволок за собой дальше, в сторону села, больше уже не останавливаясь. Толик, пригревшись возле его бока, успокоился и лишь изредка всхлипывал.
Вдруг шелест пшеницы перед ними оборвался, и стало совсем тихо. А рядом, за выгоном, оказалось село, и Толик от неожиданности громко и радостно засмеялся.
Далеко на конце села звякнуло колодезное ведро, проехали по улице доярки с пустыми бидонами, и кто-то на колхозном дворе выругался: "Тпру, идол тя, не терпится ему!" А там, где звякнуло ведро, девичий голос пропел:
За измену твою, за неверну любовь
Я уж больше тебя не люблю.
Возле дома что-то темнело, похожее на высокую копну. Еще издали это непонятное проговорило бабкиным голосом:
- Явились, бегуны! Мать их по всему селу ищет, непутевых...