уходили в армию, а потом оставались в городе или уезжали на целину, а в колхоз возвращался лишь из пяти один, и тот, конечно, был нарасхват, и девки на него прямо вешались, а Ксеня, вешаться не умела.
Один заезжий шофер, рябой и веселый малый, которого присылали в.прошлом году в колхоз на уборку, даже предлагал Ксене пожениться и уехать с ним в город, в какой-то Ковров, недалеко от Москвы. Но о загсе этот шофер почему-то не заговаривал, и Ксеня решила, что выходить за него не стоит. Она слышала, что у иных шоферов чуть ли не в каждой деревне жена, и она
этого, конечно, не хотела. Да и любви у них никакой не было - так просто, облапил он ее один раз и поцеловал в губы. Она и опомниться не успела.
На своих, деревенских, Ксеня уже не надеялась, не ждала, что выйдет за кого-нибудь из них замуж, да, признаться, теперь и не очень хотела этого. Выйди она за кого-нибудь из своих, жизнь у нее была бы такая же, как у ее матери, такая, какую она уже знала, какой жила все свои двадцать лет. А она хотела жизни интересной, и в другом месте. Ехать же самой в город, на завод или на стройку, как уезжали некоторые девчата, было страшно. Да и от людей неудобно, потому что
отец больной, а сестренка еще на ноги не встала. А вот если встретится хороший человек и увезет ее, то тут уж никакого неудобства нету. И ехать с хорошим человеком на новое место не страшно. Он и поможет, и защитит, если кто станет обижать.
Только все это пока что мечты, потому что холостые люди в деревню приезжают редко и ходят
больше в правление да на фермы. А Ксеня там почти не бывает, вот ее и не замечают. И сама она теперь из деревни выберется не скоро. Не раньше, чем через два года...
Елки, сосны и березки все бегут и бегут назад, потом они начинают редеть, и, когда Ксеня поворачивается, зажмурившись от встречного холодного ветра, вдали уже виднеется город - высокие дома на холме, темные трубы заводов и высокая железная мачта, с которой
идут передачи по телевидению.
Когда приехали, народу на базаре было уже много…
Свои, городские, и приехавшие из ближних деревень позанимали почти все места, и Ксеня, обегав ряды, с трудом нашла местечко далеко от входа - неудобное и невыгодное - и замахала Сергею рукой, чтоб он подгонял туда машину.
Затем из кабины, кряхтя, выбралась Степановна, Ксенина соседка, которая тоже приехала с картошкой, и Сергей откинул борт и стал стаскивать мешки.
Когда мешки были сгружены, Сергей поднял борт, закурил тоненькую папироску и сказал:
- Ну, я к родне поеду. За вами прикачу к пяти.
Раньше вам все равно не расторговаться.
Ксеня молча кивнула, хотя знала, что Сергей поедет не к родне, а на заправочную станцию, купит там бензину, а затем станет где-нибудь на бойком месте и будет поджидать "леваков". В деревне не подкалымишь, в город председатель отпускает Сергея редко, а деньги ведь и ему нужны. Трое пацанов дома - одёжи не напасешься. Когда Сергей уехал, Ксеня пошла за весами и долго
стояла в очереди, а потом, притащив на свое место весы для себя и для Степановны, пошла по рядам узнавать, почем сегодня картошка.
Картошка была по полтиннику за три кило. Дешевле продавали только мелочь - на корм свиньям. Ксеня тут же решила, что будет продавать кило за пятнадцать копеек, и пусть Степановна обижается не обижается - дело ее. Ксеня ее с собой не звала, она сама увязалась, когда узнала, что председатель дает Ксене машину.
Если бы Степановна была поумнее, она бы и сама так же торговала. Место у них неудобное, картошки много - иначе не расторгуешься. Но Степановна - скряга и лишние полкопейки ни за что не уступит. Хоть три дня будет торговать, но возьмет полную цену. Время
свое она ни в грош не ставит.
Так оно и вышло. Когда Ксеня сказала, что будет продавать по пятнадцати копеек, Степановна заворчала:
-Вот такие, как ты, цену и сбивают. Балаболки-то... И в хозяйстве от вас никакого проку. Даром что замуж не берут... Мужику хозяйка нужна...
Кряхтя и охая,. Степановна выбрала из мешка самые крупные картофелины и положила их на весы.
У Ксени картошка была не хуже, чем у Степановны.
Но она не выбирала. Она положила всякую - и крупную и среднюю. Какая есть. Чтоб без обману.
Первым подошел парень с потертым кожаным чемоданчиком.
Он взял одну картофелину в руку - должно, хотел проверить, не мороженая ли, - но, увидав,
что картофелина еще теплая, сразу же положил ее обратно на весы.
- Почем твоя картошка, красавица? - спросил он.
- Пятнадцать копеек.
- Сыпь полный чемодан.
Он положил чемоданчик возле весов и раскрыл его.
И, пока Ксеня накладывала и вешала картошку, он не отводил взгляд от ее лица.
- Откуда будете? - весело спросил он.
- Из Таловки. Камышейского району.
- У вас там все такие красивые?
Ксеня усмехнулась.
- Через одну.
- Тогда поеду к вам! - решительно произнес парень.
- Возьму отпуск и поеду.
- Небось, жена не пустит! - заметила Ксеня.
Парень, все еще улыбаясь, кивнул.
- Да... Жена, конечно, запротестует...
Потом озорно скосил глаза и добавил:
- А я к вам на уборку!.. Примете?
- Приезжайте... - Ксеня пожала плечами. - Мне-то что? У нас въезд никому не заказан... Девяносто копеек с вас.
Парень рассчитался и на прощанье подмигнул:
- Жди в гости, красавица!
Затем он затерялся в толпе, а Ксеня, накладывая на весы картошку, думала о том, назначил или не назначил бы он ей свидание, если бы был холостым. "Наверно назначил бы!" - решила она, и от этой мысли стало как-то веселей и уютней на холодном и шумном городском рынке, где люди не смотрели друг другу в лицо, а смотрели на весы и на руки, отсчитывающие деньги.
Несмотря на то что место было далеким и неудобным, покупатели к Ксене все-таки подходили и картошки брали помногу, потому что тот, кому нужно два -или три кило, не пойдет искать по всему рынку, где дешевле.
У Степановны тоже брали картошку, но с ней все ругались. Во второй вес накладывала одной мелочи, и люди сразу понимали, что она обманывает, А с Ксеней не ругался никто, многие даже улыбались ей и желали счастливо торговать, а один, немолодой уже мужчина и, судя по хорошему пальто и полному, гладкому лицу, какой-то начальник, даже сказал, что, будь он помоложе и неженатый, он бы купил сразу всю картошку и увез ее к себе вместе с хозяйкой.
- А может, я бы не поехала!-улыбаясь, ответила ему Ксеня.
- Поехала бы! - уверенно сказал мужчина. - Я молодой красивый был. Еще как поехала бы!
Уходя, он тоже пожелал счастливо торговать, а Ксеня подумала, что у себя на работе он, может, совсем не такой веселый, а строгий и суровый, и, если бы Ксеня с какой-нибудь просьбой пришла к нему в кабинет, он бы разговаривал с ней совсем по-другому. И вообще, начальники всегда вежливы и просты с теми, кто от них не зависит, и если только они очень хорошие
люди, то обращаются с подчиненными так, будто те вовсе и не подчиненные.
Сейчас в колхозе такая звеньевая по свекле, Настасья Федоровна. Она работает вместе со всеми, всех защищает, никого не обижает и вообще будто и не начальница. И все бабы и девки в звене, даже самые вредные, боятся подвести свою звеньевую и работают как заведенные, и никогда ни от чего не отказываются и не увиливают. Потому что они видят, как Настасья Федоровна все делает по совести и лучше себя обидит, чем кого-нибудь из своего звена.
А потом Ксеня забыла и про мужчину, которому так понравилась, и про всех начальников и подчиненных, потому что покупатели пошли один за другим, и нужно было только успевать поворачиваться - накладывать картошку да считать деньги.
К обеду картошки на рынке осталось мало, передние столы, что около входа, пустели один за другим, и возле Ксени и даже возле Степановны установились небольшие очереди.
- Не грех бы цену-то поднять, - шепнула Степановна, занимая у Ксени мелочи.
- Стыда не оберешься, - ответила Ксеня.
Степановна по привычке заворчала, но Ксеня уже не слушала ее, потому что возле весов стояли люди и торопили.
Подошла очередь высокой дамы в меховой шубе из каких-то желтых с темными полосами посредине шкурок.
Ксеня заметила эту даму еще тогда, когда та становилась в очередь. "Какой это у нее мех? - подумала тогда Ксеня. - И не угадаешь, что за зверь такой..."
А теперь эта дама придирчиво отбрасывала с весов среднюю картошку, и ту, которая была хоть чуть задета лопатой, и ту, на которой были наросты.
- Вы не выбирайте, - сказала Ксеня. - Картошка вся хорошая. Гнилой нет.
- Я тебе деньги плачу! - неожиданно громко взвизгнула дама. - Дерут последнюю шкуру да еще требуют, чтобы не выбирали! Тунеядцы!
- Вы не оскорбляйте, - терпеливо сказала Ксеня,- Я не меньше вашего работаю. Может, даже побольше.
Ксеня подумала, что дама эта, наверно, никогда не гнула в поле спину от зари до зари, но зато у нее есть такая шуба, какой Ксене в жизни не носить. И не ей говорить, что с нее дерут последнюю шкуру.
Дама в шубе больше не ругалась, а молча отсчитала деньги, взяла свою картошку и ушла. И Ксене показалось, что вся очередь тоже молчаливо осуждала эту даму, потому что там стояли всё люди простые, никакой роскоши на них надето не было, и наверняка они понимали, что Ксеня эту картошку своим потом поливала и не она виновата, что в магазинах нет картошки
подешевле.
Потом Ксеня подумала, что, появись она в своей деревне в такой вот шубе,, ее наверняка засмеяли бы. И парни первые. Потому что шуба эта, как балахон, и не .угадаешь, что под ней: бабья стать или суковатая коряга...
Картошку свою Ксеня продала первая, свернула мешки, сбегала к воротам купить пирожков с ливером и повидлом, съела их и стала помогать Степановне, к которой все еще подходили, покупатели. Ксеня теперь вешала картошку, а Степановна только получала деньги.
К пяти часам у Степановны еще оставалось полмешка картошки, и Ксеня подумала, что, когда приедет Сергей, эти полмешка придется везти обратно в деревню.
Но Сергей к пяти не приехал, и до закрытия рынка всю картошку удалось продать.
А потом с рынка пришлось уйти, и Ксеня со Степановной долго стояли у ворот, мерзли и все ждали Сергея. В городе уже было темно, горели большие желтые, как луна, фонари. По соседней улице, рядом с рынком, бесшумно проносились легковые машины. Куда-то спешили люди. Они шли широкими потоками в обе стороны, и не было у этих потоков ни начала ни конца. И Ксене страшно захотелось быть нарядной горожанкой, идти в одном из этих потоков, спешить в кино
или там в театр, и чтобы позади, за спиной, у нее был свой городской дом, с диваном, с комодом, уставленным разными безделушками, и с радиолой "Рекорд", возле которой аккуратной стопкой, под вышитой салфеточкой, лежали бы самые хорошие, самые веселые и самые грустные пластинки и среди них-любимая песенка о том, что "нет любви хорошей у меня".
Сергей так и не приехал. Либо он нашел далекого, выгодного "левака", либо на самом деле загулял у своей родни. Ксеня со Степановной ждали его у ворот целый час, а потом Ксеня сказала:
-Надо в Дом колхозника идти. Переночуем, а утром поездом уедем.
До их районного центра можно было доехать поездом, и поезд уходил по утрам. Это Ксеня знала.
Степановна, конечно, опять заворчала:
-В Доме колхозника платить надо. Лучше уж на вокзале переночевать. Лавок-то хватит.
-Вы как хотите, а я в Дом колхозника пойду, - твердо сказала Ксеня и подняла со снега мешок. В него были вложены остальные свернутые мешки и старый тулуп, которым укутывали картошку.
-Погоди уж, и я с тобой.-Степановна заторопилась и тоже подхватила свой мешок. -Чего я одна на вокзале-то буду? Чай, обокрасть могут.
В Доме колхозника их поместили в большую комнату, где стояло шесть коек. Кровать Степановны была у двери, а Ксенина -у окна, в углу. Под соседней кроватью лежал туго набитый рюкзак, а на тумбочке, которая отделяла эту кровать от Ксениной, лежали журналы.
Ксеня подошла, посмотрела их. "Знание -сила", "Техника -молодежи", "Юность". И все новенькие, необтрепанные. Видно, только что купленные.
Ксеня аккуратно сложила на стуле отцовский полушубок, свой ватник, материну шаль, причесалась перед зеркалом, зажав заколки губами, взяла полотенце и пошла умываться. Степановна покосилась на нее, но из комнаты не вышла - осталась стеречь вещи, хотя,
кроме них двоих, в комнате никого больше не было.
Когда Ксеня вернулась, умываться пошла Степановна, а Ксеня расстелила во всю ширь одеяло на своей кровати и легла, раскинув руки и чувствуя, как усталость придавливает ее к постели и не дает даже пошевелиться.
Однако уснуть Ксеня не уснула и, полежав так с полчаса, повернулась на бок, взяла с тумбочки один журнал и стала его перелистывать. И как раз в это время в комнату вошла девушка в расстегнутом зимнем плюшевом жакете и пуховом платке - маленькая, тоненькая,
румяная.
Она подошла к соседней кровати, сказала Ксене "здравствуйте" и сняла с себя платок и жакет.
Ксеня тоже сказала "здравствуйте", села на кровати
и добавила:
- Я тут ваш журнал взяла посмотреть. Вы уж извините.
-Пожалуйста, пожалуйста! - сказала девушка. -Смотрите на здоровье.
- Спасибо.
Ксеня снова легла и посмотрела в журнал. Но теперь смотреть в него почему-то не хотелось. Хотелось глядеть на девушку, на то, как она роется в своем рюкзаке, достает тапочки, снимает меховые ботинки и тоненькие капроновые чулки. Ксеня зимой таких чулок не носила, потому что в них холодно, а надевала шерстяные или фильдеперсовые. А девушка вот фасонила, и
ее тоненькие ноги стали от мороза розовыми и пошли пупырышками, как от холодной воды.
На вид девушке было лет шестнадцать-семнадцать, но Ксеня понимала, что ей не меньше восемнадцати и что она просто выглядит моложе, потому что худенькая. Худенькие всегда кажутся моложе.
"Интересно, откуда она? -подумала Ксеня. -Спросить бы..."
Однако спрашивать почему-то было неудобно.
Ксеня снова опустила глаза в журнал, перевернула несколько страниц, прочитала заголовки и подписи под картинками.
Девушка тем временем убрала рюкзак, легла на кровать, укрыла свои худенькие голые ноги углом одеяла и тоже взяла с тумбочки журнал.
Потом она неожиданно сказала:
- Как еще у нас все-таки много бюрократов! Даже в комсомольских органах - и то бюрократы!
- Да... - согласилась Ксеня и вздохнула. - Бюрократов у нас еще много.
Она почему-то вспомнила секретаря своего сельсовета хромого Степку Афонина, который учился с ней в одном классе. Степка выдавал в селе разные справки и страшно важничал. Редко кто получал у него справку сразу. Обычно ходили к нему за каждой бумажкой по два, а то и по три раза. Когда он успел стать таким, Ксеня не понимала. В школе был парень как парень.
Но лишь только заполучил в свои руки печать - сразу переменился. Правда, Юрка, которого она когда-то любила, всегда терпеть не мог Степку Афонина и считал его дураком. И она тоже стала считать Степку дураком после того, как он однажды подсунул ей в парту дохлого котенка, а потом целую перемену носил его по школе и совал в лицо девчонкам. Может, Степка Афонин
потому и стал так быстро бюрократом, что он дурак?
Может, и другие бюрократы - это тоже просто дураки? Ведь зачем бы умному да хорошему человеку становиться бюрократом?
- А вы что - по комсомольским делам сюда приехали?- осторожно спросила девушку Ксеня.
- Да вроде по комсомольским, - ответила девушка.
- Хотела путевку получить. На комсомольскую стройку. Чтобы или ГЭС или химия... Что-то главное надо делать!,. Да, боюсь, придется так ехать...
- Это почему же? Не дают? - с интересом спросила Ксеня.
Она вспомнила, что по комсомольским путевкам уехали из их деревни на целину три ну прямо совсем некрасивые девчонки. А потом они писали, что девчат на целине совсем мало и парня можно выбрать хорошего, если только не быть дурой. И все они на самом деле вышли там замуж, и одна даже приезжала с мужем к себе домой. Муж у нее был симпатичный и всем в деревне очень понравился.
Когда Ксене становилось тоскливо и одиноко, ей тоже очень хотелось уехать на целину или на какую-нибудь большую стройку, про которые она много читала в газетах и журналах. Но она все никак не решалась.
Да и семью бросить нельзя: ее руки пока нужны. А эта вот девочка, значит, решилась...
- Не дают, бюрократы проклятые! - ответила девушка.
- Говорят, нужна бумажка из зонального комитета комсомола. А где ж мне ее взять, если секретарь комитета - мой брат, и он против того, чтобы я ехала? Где мне ее взять?
- А почему он против? - спросила Ксеня.
- Говорит, так все уедут, а кому-то надо и здесь оставаться. "Я, говорит, тоже хотел бы, да вот тут кручусь ". И вообще он меня всерьез не принимает. Считает, что я маленькая, что мне рано, что от меня там пользы не будет, а одни только хлопоты другим... А я все равно уеду!
- Конечно, - согласилась Ксеня. - Там лучше будет...
- А я не ищу, где лучше. Я ищу, где интереснее.
- А вот как по-вашему, в чем этот интерес? Я часто про это думаю...
- Да так сразу не скажешь... - Девушка улыбнулась, потом задумалась. - Мне много надо... И чтоб любовь была настоящая... И чтоб работа - в удовольствие...
И чтобы люди за нее мне спасибо говорили, а не по носу щелкали...
- А вы работали?
- В Тюлюкинском райпромкомбинате - учетчиком.
Скучища там - сил нет! Два рационализатора отыскались на весь комбинат!.. И тем ходу не давали... Я вмешалась - мне говорят:
"Не лезь! Молода еще!" Я к брату пошла, а ему за меня вступаться, видите ли, неудобно
- сестра... От одного этого уедешь!.."
Девушка замолчала и снова задумалась, глядя куда-то в угол чуть прищуренными темными глазами.
- Ну и как?- тихо спросила Ксеня. - Ничего не вышло?
Она была почти уверена, что не вышло. Разве может выйти что-нибудь путное, если против начальства пойдешь?
- Выйти-то вышло! - Девушка слегка махнула рукой.
- Я до секретаря парткома дошла... А вот толку?..
Ну, стали больше тележных колес делать... А по мне - так уж все телеги давно на слом пора! Двадцатый век давно переломился, а я из-за телег воюю... Вот и подумала:
на что жизнь уйдет? Раз живешь - второй не дадут...
Уж жить - так ради чего-то стоящего. Ради чего-то главного... Чтоб века прошли, а люди все спрашивали:
"Кто ж делал это? Кто здесь пот проливал? Кому спасибо сказать?" И чтоб кто-нибудь ответил: "Вот среди других и Светка Пестовская здесь была... И не последней..."
- Вас Светланой зовут? - спросила Ксеня.
- Да. Светланой.
- А меня Ксеней. Я из Таловки. Камышейского району.
- Вы на .какое-нибудь совещание приехали?
- Нет!.. Я картошку на базаре продавала.
- А-а... - разочарованно протянула Светлана и опустила глаза в журнал.
Ксеня подумала, что Светлане теперь, наверно, совсем неинтересно разговаривать с ней, и это было обидно, потому что было несправедливо. Ксеня ведь не потому продавала картошку, что любила торговать.
Велико ли счастье - торчать целый день на базаре?..