Ожидавшие приема поняли, что товарищ Шмырев соизволил пошутить, и с готовностью поддержали его смешками. Особенно усердствовал человечек, как две капли воды похожий на арендатора заводика фруктовых вод, тоже толстенький, тоже в чесучовом костюме. Он просто давилен от смеха, подпрыгивая на стуле и влюбленно глядя на Шмырева.
- Чацкий из старорежимной пьески, - объяснил Шмырев, вытирая платком слезы. - У меня для всех товарищей газетчиков эта новость приготовлена. Пускай зарабатывают молодые люди гонорар, не жалко… - Он откашлялся, выдвинул из-под стола корзинку для мусора, аккуратно сплюнул и нанес последний удар: - Ничего нового, товарищ, нет… Зайдите через недельку или позже…
- Я зайду, - поспешно согласился Степан.
Он еще не переступил порога, когда Шмырев сказал, как бы про себя, но достаточно громко: "Ходят тут всякие!" - и репортер унес эти слова на своей спине.
У ворот бульвара два оборванных, босых, черных от загара и грязи беспризорника давали концерт торговкам. Выстукивая деревянными ложками, подпрыгивая, они ожесточенно горланили в лицо друг другу:
Цыпленок жареный, цыпленок пареный
Пошел по городу гулять…
Измученный, разбитый, Степан пересек бульвар, спустился к бухте и сел на скамью под тополем у кирпичной стены. Все пережитое представилось ему в полный рост - катастрофой и позором. Что случилось? Его смешали с грязью, высмеяли, выгнали из окрисполкома, и, конечно, это станет известным в редакции, это сделает его отверженным и презренным. Перед его глазами стояло брюзгливое, ненавистное лицо Шмырева, в ушах отдавался, множился, грохотал смех посетителей. Он готов был убить себя. Нет, зачем, зачем он сунулся в "Маяк"? Какая угодно работа лучше, чем репортаж…
- Цыпленок жареный, цыпленок пареный… - И он стукнул себя кулаком в лоб.
Затем его охватила ярость. Как посмел Шмырев, как посмел этот бюрократ издеваться над ним! Он слово за словом припомнил все сказанное Шмыревым, нашел безусловно уничтожающий ответ на каждую его выходку, заставил всех посетителей, весь мир издевательски хохотать над посрамленным Шмыревым и вдруг застонал от стыда. К чему эта воображаемая баталия, этот поединок с тенью? В жизни-то, в жизни Степан растерялся, как щенок, не смог защитить свое достоинство и теперь тешит себя побрякушками. Глупо, дико, позорно!
Итак, что же нового? Ничего нового на ближайшую вечность не предвидится. Вот только Чацкий сошел с ума, а литработник Киреев перестал быть сотрудником "Маяка" после полудневного испытательного срока… И Степан затих, успокоился, если можно назвать спокойствием мрачную безнадежность.
То, что он увидел, сидя в тени тополя на скамье, вначале не заинтересовало его, будто происходило очень далеко, вне жизни. В поле его зрения очутился медленно плывущий ялик. Экипаж ялика состоял из трех загоревших парней в трусиках. Один из них навалился грудью на борт и вглядывался в воду. Почти во всю его спину был густо вытатуирован синий крест - знакомое всем морякам "средство от смерти под волной". Другой парень осторожно подгребал, не поднимая весел над водой; третий правил, положив руку на плечо румпеля.
- Табань! - скомандовал парень, смотревший в воду, радостно выругался, вскочил на ноги, и Степан узнал Виктора Капитанаки, своего соседа, черноглазого красавца.
- Виктор, что ищешь? - окликнул Степан.
Парень в дружелюбной улыбке показал все тридцать два ослепительных зуба.
- Шукаем железную кефальку, эфенди! - ответил он.
Ловцы таинственной железной кефали занялись своим делом, не обращая на Степана внимания. Один за другим они бросались за борт, надолго исчезали под водой, появлялись вновь с выпученными глазами и сразу же начинали яростно ругаться. Таким образом детально обсуждался вопрос, как овладеть "штуковиной". Что за "штуковина"? Из ругани парней можно было уразуметь только то, что она здорово большая, здорово тяжелая и здорово зарылась в грунт. Экипажем ялика понемногу овладевали сомнения - ни в жизнь не совладать с этой "штуковиной". Азартный Виктор проклял товарищей и свою душу; держа конец манильского троса в зубах, прыгнул за борт, нырнул, появился снова, держа трос в руках, и забрался в ялик.
- Берись, лайдаки! - приказал он.
По-видимому, он подцепил "штуковину".
Все трое ловцов взялись за трос, выбрали слабину, стали тянуть, и ялик завертелся вокруг туго натянутого троса, как вокруг оси. Тщетно! "Штуковина" оставалась на дне бухты, хотя юнцы ругались по-матросски, пространно.
Быстро раздевшись, Степан хлопнул по бедрам, подпрыгнул, шлепнув себя пятками, бросился в воду и пырнул.
Здесь было неглубоко. Лучи солнца, ставшие в густой поде золотисто-зелеными, освещали на дне крупный песок-хрящ, затонувшие обломки дерева, покрытые сизой водяной пылью, и пустые консервные банки, казавшиеся очень большими. Тут и там серебряными стрелами проносились стайки рыбешек.
Он сразу нашел то, что ловцы называли "железной кефалью" и "штуковиной", - большой якорь адмиралтейской модели, покрытый многолетней бугристой ржавчиной, вероятно потерянный штормовавшим судном. Степан подергал трос, заведенный Виктором в серьгу якоря, отпустил морской узел и, ударив ногами в дно, пробкой выскочил на поверхность. Легкие разрывались, в ушах грохотало и звенело.
- Маралы, сто лет будете крутиться! - крикнул он. - Есть у вас конец длиннее?.. Давай сюда, быстро!
Парни почувствовали в Степане организатора и подчинились. Виктор протянул ему небольшую бухту троса. Набрав воздуху, Степан нырнул и продел конец троса в серьгу, взяв якорь как бы в петлю. Не выпуская петли из рук, делая ее все длиннее, Степан доплыл до набережной, взобрался на стенку и завел спаренный трос за чугунную причальную тумбу.
Парни присоединились к Степану; он изложил план кампании:
- Якорь торчит штоком от берега. Лапа глубоко забрала грунт. Надо тянуть якорь к берегу - только так и можно вывернуть его из грунта. Шток якоря послужит рычагом. Простая физика, кто понимает… Берись, пираты!
Все четверо, черные и мускулистые, стали тянуть, как бурлаки, до треска в пояснице.
Две первые попытки ни к чему не привели. Казалось, что затеяно невыполнимое. Четыре сердца хотели вырваться из груди.
- Надо тянуть якорь немного в сторону, вкось, - догадался Степан.
- Обратно физика? - недоверчиво спросил Виктор.
- И окончательно, - заверил его Степан.
Они прошли несколько шагов в сторону и снова взялись за дело с молчаливым ожесточением.
Чудо! Трос туго пошел, точно стал резиновым, потом резко дернулся. Это означало, что якорь уступил, вылез из грунта и упал на грунт плашмя. Победа!
Все перебрались в ялик. Степан остановил его над якорем и завел один конец троса с правого борта ялика, другой - с левого. Разделившись на партии - два человека на каждый конец, - они совершили второе чудо - подтянули якорь под самый киль заметно осевшего ялика. Здесь тоже пришлось повозиться, но чего не сделаешь, когда окончательная победа уже в руках! Виктор нырнул и вернулся с донесением, что якорь висит под килем, будто всегда там и был.
- Ай, спасибо вам за урожай! - словами уличной песенки поблагодарил он Степана и пожал его руку своей мокрой рукой.
- Оттабаньте якорь на приглубное место, и дело в шляпе, - сказал Степан. - Куда вам надо, хлопцы?
- Металлолому сдаем, - сказал один из ловцов.
- Ша тебе, нехай пидождет Металлолом! - шумно возразил Виктор. - Он только за пуды платит, а это же настоящий якорь. Такой якорь "Альбатрос" с поцелуем возьмет. А?
- Что за "Альбатрос"?
- Артель - шхуны-моторки ремонтирует, из барахла добро делает. Вон там… - Виктор указал пальцем в дальний конец бухты и затем предложил Степану: - Эфенди, давай в нашу ватагу на полтора пая!
Степан выбросился из ялика, в две саженки добрался до набережной, запрыгал на одной ноге, мотая головой, чтобы выгнать воду из ушей и просушить волосы, оделся и причесался. Ялик уже был далеко; двое ребят гребли, Виктор сидел на руле с синим крестом-татуировкой почти во всю спину.
Возня с якорем и купанье успокоили Степана настолько, что он смог без особых колебаний явиться в редакцию - будь что будет!
В общей комнате литработников, затянутой синим табачным дымом, журналисты занимались своим делом, готовя вторую на дню решающую партию информации. Низко склонившись к столу, строчил Сальский. Он едва заметно кивнул Степану и презрительно скривил тонкие губы. Возле окна, отвалившись на спинку стула, сидел Гаркуша, репортер, обслуживавший биржу труда и профсоюзы, - длинный и костлявый человек с серыми усами, точная копия Дон-Кихота. Перечитывая свою рукопись на бесконечной полоске бумаги, Дон-Кихот дымил толстой самокруткой. За соседним столом пристроился паренек, о котором Степан случайно узнал накануне, что он под руководством ответственного секретаря редакции Пальмина обслуживает отдел рабочей жизни и быта и что его зовут Одуванчиком. Удачное прозвище! Тонкий, круглоголовый паренек с пушистыми рыжеватыми волосами действительно напоминал одуванчик. Сейчас он писал или делал вид, что пишет, следя за каждым движением Пальмина.
Секретарь редакции Пальмин, чистенький, в рубашке апаш, миловидный, с черными усиками-коготками, с аккуратнейшим пробором, разделившим жесткие, блестящие и волнистые волосы на две равные части, резко черкнул пером, уничтожив две трети рукописи.
- Наконец-то! - Он указал Степану на кресло возле своего стола и обратился к Одуванчику: - Скажи, Перегудов, ты убежден, что нормальный человек может засучить руки в карманы?
- А почему нет? - болтая пером в чернильнице, с показным равнодушием ответил покрасневший Одуванчик.
- Нет, послушайте, корифеи! - потребовал внимания Пальмин. - Ваша многообещающая смена сообщает, что "мастер ходит по цеху, засучив руки в карманы и ругаясь на ходу". И еще: "Несознательные элементы приносят в столовую самогон и возбуждаются из-под полы". Такие перлы дарит вселенной человек, пишущий сонеты о коммунистических субботниках.
- Мои сонеты абсолютно никого не касаются, - пробормотал Одуванчик. - Наумов говорит, что надо сохранять особенности авторского языка.
- Сохранять особенности языка или неграмотность? Что ты плетешь! - вызверился на него Пальмин.
- Словом, засучь его мастера в корзину и не мешай работать, - сказал Сальский.
- Нет, я хочу наконец узнать, долго ли мне еще придется, ругаясь на ходу, вылизывать пачкотню поэта и возбуждаться? Перепиши! - Пальмин швырнул Одуванчику беспощадно исчерканную рукопись и с разгона принялся за Степана. - Конечно, мне неприятно вмешиваться в вашу жизнь, но потрудитесь наведываться в редакцию пораньше, чтобы сдать самое важное в первую партию набора. Кажется, я говорил вам об этом вчера… Чем вы порадуете нас? В субботнем номере "Маяк" обычно дает хронику "В окрисполкоме" с боевичкой, маленькой статейкой по какому-нибудь ведущему вопросу. - Он закончил с особым выражением: - Так что же нового?
- Гы!.. - усмехнулся Гаркуша.
С таким ощущением, будто ему вылили кружку кипятка за ворот, Степан вытащил из кармана записную кремовую книжечку с тоненьким карандашиком в петельке. Увидев это щеголеватое орудие производства, Пальмин с трудом подавил улыбку и сел поудобнее, опершись на локоть, как человек, приготовившийся скучать долго и терпеливо.
- Сегодня у меня немного, - начал Степан почти шепотом. - Главный бухгалтер горкомхоза рассказал мне о путанице в безналичных расчетах. Он говорит, что бюрократы из финотдела и банка…
- Бюрократам от природы свойственно жаловаться друг на друга, - изрек Пальмин. - Откуда вы взяли, что газета должна вмешиваться в междуведомственные склоки?
- Вчера в горкомхозе состоялось очередное заседание кружка научной организации труда - "нот", - без боя обратился к следующей теме Степан.
- А вот и нот! - срифмовал Пальмин. - Из вас брызжут сенсации, Киреев. Кстати, где их нет, нотовских кружков, и какую пользу приносит эта дурацкая затея?
Послышался ровный, умышленно гнусавый голос. Зажав кисти рук между коленями, подняв глаза к потолку и покачиваясь, Одуванчик читал:
- "Нот - это не роскошь, не жир, а самая насущная необходимость, вызванная нашей нищетой, нашей технической отсталостью и слабой обученностью рабочих…" "В стране крестьянской, малоподвижной по своему духу, впитавшей прочно систему "авось" да "небось"…"
- Прекрати свое бормотание, шут! - стукнул кулаком по столу Пальмин.
- Автор запрещает цитировать наиболее удачные места из его блестящей статьи?.. Удивительно! - изумленно расширил глаза Одуванчик.
- Ну и память! Цени природные дарования, Пальмин! - с ядом в голосе заметил Сальский.
- Довольно болтать! Не редакция, а толкучка! - Взбешенный Пальмин снова взялся за Степана, глядя на него чуть ли не с отвращением: - Я в сотый раз спрашиваю: что у вас есть из окрисполкома? Понимаете, существует такое учреждение, играющее в нашей жизни некоторую роль: окр-ис-пол-ком.
- Из окрисполкома у меня нет ничего. - Степан решительно закрыл и спрятал записную книжку. - Сегодня я только знакомился с людьми, входил в курс дела.
- К сожалению, газета не может ждать, пока вы войдете в курс дела. Газета сама привыкла выходить каждый день, хоть лопни! - скаламбурил Пальмин. - Итак, на третьей полосе обозначилась дыра на две колонки до подвала. Ничего подходящего в запасе нет. Мерси, работнички!
- Положим, у тебя в столе уже пять дней валяется статья о клубе моряков, - задумчиво напомнил Гаркуша. - Лежит она, як та могильная каменюка, а материал добрый, будь я турок!
- А чем заткнуть остальные сто двадцать строчек? Моими пальцами? Что ты молчишь, Сальский, экс-король репортажа?
- Если я молчу, значит, у меня есть к этому основания.
- Ну, конечно, есть основания и нет сотни несчастных строчек.
- Предположим…
Степан почувствовал себя прямым виновником аварии. Отчаяние толкнуло его на сумасшедший поступок. Он сказал, словно прыгнул в пропасть:
- Я могу написать зарисовку… Зарисовку о подводной артели.
- Что это? - недоверчиво насторожился Пальмин. - Подводная артель? Подводная в том смысле, что она имеет дело с водой, а не разъезжает на подводах, так я вас понимаю?
- Да… Несколько парней, хороших пловцов, достают металлический лом со дна бухты. Попадаются интересные вещи - например, потерянные якоря. Я сам видел… Артель сдает свои находки Металлолому или "Альбатросу".
- Подводная артель?.. Это почти звучит, - решил Пальмин. - Слышишь, Сальский, дебютант залез в твою мокрую вотчину и раскопал штучку.
- Одиннадцатая заповедь - не зевай! - ухмыльнулся Гаркуша.
- Напишите об этом сто десять талантливых строчек, Киреев, - уцепился Пальмин. - Только нужно дать именно зарисовку, а не шухой шухарь. Не понимаете? Нужно дать не сухой сухарь, а живую зарисовку, с диалогом и пейзажем в рубрику "Жизнь гавани". Это будет компенсация читателю за профкирпич о клубе моряков… Гаркуша, посмотри набор клуба и верни в чернильницу пятнадцать строк воды. В общем, такая подборка будет читаться. Делайте, Киреев, зарисовка должна быть здесь поскорее! - Он хлопнул по столу.
Взволнованный Степан сел писать. Одуванчик очистил ему место на своем столе и дал хорошей бумаги; Сальский положил ему под локоть записку: "Если еще сунетесь в бухту, я накормлю вас толчеными булавками! На первый раз великодушно прощаю. Артелей по сбору металла организовалось три. За неделю натаскали около двух тысяч пудов. Есть любопытные находки - например, медные приборы корабельного управления, огрызки шхун, барж, катеров. Хотел дать в воскресный номер, - вы перехватили, бандит! Гонорар пополам!"
Через полтора часа Степан положил на стол ответственного секретаря свою первую в "Маяке" работу. Он сделал это со страхом. Никогда ему не приходилось писать так быстро.
- У вас приличный почерк не только для анкеты, но и для обычной жизни. Наборщики разберутся, - отметил Пальмин.
- Ну как? - спросил Сальский, уже сделавший свою информацию и просматривавший газеты.
- Подойдет, - решил Пальмин. - Местами растянуто. Здесь сто тридцать, а нужно сто десять строчек. Впрочем, это делается так… - Его перо взвизгнуло. - Завтра, Киреев, загляните в редакцию пораньше утром - может быть, получите какие-нибудь задания.
- Я был уверен, что вы новорожденный гений! - восторженно шепнул Степану Одуванчик. - Нет, Чацкий не сошел с ума. Завтра утром я тоже забегу в редакцию, и мы поговорим. Хорошо? Ведь вы комсомолец, вы будете в типографской ячейке?
Степан крепко пожал его руку.
- Собрались домой, товарищ Киреев? Нам по пути, - сказал Сальский.
Они вышли на улицу.
4
- Оказывается, вы лжец, мистификатор! - набросился на него Сальский. - Вы вчера наврали мне, что работали в газете, я вам поверил, как порядочный, и… Сегодня вся редакция лопалась со смеха, когда Нурин представлял в лицах, как вы бродите по учреждениям и милостиво осведомляетесь, что нового. Чацкий спятил - вот что нового! Это излюбленный номер геморроидального дурака Шмырева. Так вам и надо! Какое право вы имеете приставать к занятым людям с беспредметными вопросами?
- Я еще ничего не знаю в городе. Откуда же было взять… предметные вопросы.
- Неужели не догадались просмотреть подшивку "Маяка"?
- Нет… не догадался.
- Черт! Нужно было вчера посоветовать вам… - Сальский заговорил деловым тоном: - Сегодня вечером заберитесь в редакцию, вытащите из шкафа подшив "Маяка" за два-три месяца, просмотрите информацию из ваших учреждений, возьмите на заметку все, что не завершено. Например, Нурин недавно напечатал информашку о том, что горкомхоз начал ремонт рыночной пристани, пострадавшей от последних штормов. Спросите в горкомхозе, как подвигается ремонт. Все, что наплетут вам лодыри из горкомхоза, вероятно, окажется чепухой. До конца ремонта очень далеко. Но лодыри начнут оправдываться и расскажут, что зато прокладка водопровода на Цыганскую слободку уже началась. Есть десять чистых строчек, есть полтора-два балла! Понимаете? Нужно вылавливать информацию, болтая о тысяче вещей с тысячью людей. Если не знаете, как расшевелить бюрократа, врите без зазрения совести. "Правда ли, что под памятником Нахимову лопнул Пулковский меридиан? Ах нет, нет, меридиан пока цел, хотя и нуждается в починке, а вот ливни действительно затопили подвальные помещения на Очаковской улице, и пришлось пустить в ход пожарные помпы". Есть еще полтора балла, пятьдесят пять копеек. Шутка ли! Через две-три недели вы будете твердо знать, что вам нужно и что нового можно узнать там и сям… В каждом учреждении есть свой календарь заседаний и совещаний всяких там секций и комиссий. Торчите на заседаниях этих маленьких говорилен, ловите хвостики информации, прилипайте к людям, у которых есть что-нибудь в голове или в портфеле… Кстати, с кем вы сегодня познакомились? - Когда Степан стал называть фамилии завов, их заместителей и секретарей, Сальский потребовал: - Имена, отчества?
- Я не знаю…