Все незатопленные луговины были выкошены в несколько дней, и среди густой тайги выросли стога пахучего сена. Кроме заготовки сена, Полокто ничего больше не мог выдумать, а люди приохотились работать сообща. Тогда старший сын посоветовал пилить доски. В стойбище имелось шесть рубленых домов, и все охотники успели убедиться в преимуществах дома перед глиняной фанзой. Многие мечтали выстроить себе дом и готовили лес на Черном мысу. Но откуда они могли добыть доски на потолок, пол? Только у Полокто. Лишь у него есть продольная пила, лишь его сыновья умеют пилить доски. Правда, Гара не хотел заниматься этим не охотничьим делом, он, видно, пошел в деда и не признавал ничего, кроме рыбной ловли и охоты. Но какой сейчас лов, когда столько воды? Полокто не стоило большого труда уговорить Гару. На следующий день на берегу стояли козлы, рядом валили лес и подкатывали к ним. Заторкала пила, и на зеленую траву легли первые пахучие доски, а под козлами вырастала горка янтарных опилок.
Пилка досок обратилась в первые дни в забаву для стойбища. Взрослые один за другим менялись у пилы, дети кувыркались в опилках, обсыпали друг друга. Тут же рядом толпились жены, невестки и потешались над неумельцами-мужьями; самые храбрые из них становились за нижнего пильщика, но наверх не поднимались, нельзя, внизу стоят мужчины-охотники. Хохотали до слез.
- Доски как, на продажу? - спросил у Полокто Улуска.
- Не твое дело!
- Как не мое? Я тебе лес валю.
- Ладно, молчи. Там видно будет.
Улуска замолчал: что ему делать? Полокто хозяин пилы, захочет - продаст доски, захочет - даром отдаст. Тут ничего не поделаешь. Но водку он обязан поставить за то, что Улуска валит лес и подкатывает к козлам.
Лето - время заготовки юколы, рыбьего жира. Какая бы ни стояла вода, надо каждый день ловить рыбу. Неводами рыбы не половишь - нет суши, где можно было сделать притонение, - все затоплено. Ставных сетей имелось мало, да и старые они все - самый крупный карась без труда насквозь проходит через прелую дель. Оставалась только верная острога.
Полокто в солнечные дни выезжал на озеро Чойта, бил острогой максунов. Выезжали и Ойта с Гарой. Женщины готовили впрок черемшу, полынь, желтые тальниковые грибы, большие мохнатые дубовые и маленькие черные "ушки". Много дел у женщин, с утра и до вечера они на ногах. Вторая жена Полокто Гэйе научилась у корейцев огородничеству и теперь выращивала на грядах табак, фасоль и какие-то синие цветочки, из которых изготовляла краску для узоров на халатах.
Полокто сперва с недоверием отнесся к затеям жены, но, выкурив высушенный ею лист табака, изменил свое мнение: табак Гэйе ничем не отличался от китайского, который надо было покупать. Хотел было он заняться выращиванием табака на продажу, но тут же отмахнулся от этой затеи. Под табак земля нужна, а корчевать тайгу - это не на оморочке ездить. Чтобы копать землю, крепкую спину надо иметь. А какой нанай может похвалиться крепкой спиной? Наверно, только признанный силач Хэлэ да, пожалуй, Ойта.
Фасоль у Гэйе ползла по воткнутым в землю шестам, образовав зеленую стену. Зеленая фасоль в супе была ароматна и вкусна. Она всем нравилась. Не одна Гэйе имела огородик. У Супчуки, жены Холгитона, на грядах зрели огурцы, росли морковь, репа. Опыта у нее было намного больше, чем у других, потому что огородничеству ее научил Годо, работник Холгитона. Но и Супчуки не выращивала овощей столько, чтобы можно было оставить их на зиму. Вот почему на овощи ни одна семья охотника не обращала серьезного внимания, и только потому, что не под силу было корчевать тайгу.
Полокто выезжал с сыновьями в заливы, устраивал гон, но рыба не выходила из затопленных трав, уловы были небогатые. Однажды он заехал в дальний конец залива и там вдруг наткнулся на погибавшего лося. Он сперва не понял, почему лось бьется и не может выбраться на берег узкого ключа. Когда лось затих, Полокто подъехал и узнал причину гибели зверя: правая передняя нога таежного красавца была зажата между двумя затонувшими стволами деревьев.
- Эх ты, - сказал Полокто, похлопывая по теплой еще спине лося. - Думаешь, я поверю, что ты так глупо погиб? Нет, нас, охотников, не обманут духи, которые заставили тебя пожертвовать собой. Ты ведь бэ - наживка, это даже ребенку ясно. Привезу твое мясо, накормлю людей, и пойдет по Амуру страшная болезнь. Погубить хотят злые духи нанай, Нет, тебя я не трону.
Полокто ополоснул руку, вытер начисто. Вернувшись домой, рассказал всем о своей находке.
- Правильно ты поступил, отец Ойты, - сказал Холгитон. - Ты прав, это бэ. Никто еще не забыл, как много лет назад на реке Харпи погибло стойбище Полокан. Тогда спаслись только Пота с женой да его названый брат Токто с одной женой. Ты, отец Ойты, хорошо сделал, что не взял лося. Слушайте, молодые охотники, не ездите на этот ключ, не притрагивайтесь к таким подношениям злых духов…
Холгитон говорил легко и привычно. Он издавна считается в стойбище признанным проповедником новой, привезенной из Маньчжурии, религии. Полокто был рад, давно старый Холгитон не хвалил его, наоборот, только поносил, обзывал "жадным псом" и другими нехорошими словами. Похвальное слово Холгитона как никогда кстати теперь. Оставшись наедине с Холгитоном, Полокто спросил:
- Скажи, отец Нипо, много изменений случится при новой власти, как ты думаешь?
- Не знаю, отец Ойты. Думаю, многое изменится. Сейчас уже и то столько нового: новые торговцы с новыми ценами, бесплатно роздали нам муку и крупу, малмыжского бачика прижимают, новый жандарм водкой не разрешал торговать.
- Это плохо…
- Почему плохо? Охотники опьянели, и У начал их обманывать, старые долги требовать. Когда они трезвые были, он про долги не поминал.
- Ты в старое время старшинкой стойбища был, отец твой был халада. Почему тебя новая власть не оставила старшинкой?
- Да, да, ты это правильно говоришь. Это тоже новое, совсем необычное. Отца моего халадой поставили маньчжурские власти, меня старшинкой - русские. Как делали? Говорили, ты будешь халада, ты будешь старшинка. Все. А новая власть собрала всех мужчин и женщин…
- Женщин зря…
- Их дело, это тоже новое. Собрала всех, сказала, выбирайте сами достойных людей в Совет. Люди избрали. Теперь из самых достойных выбирайте самого достойного. А? Как? Это очень хорошо, это так же, как делается у нас в совете рода.
- Раньше было…
- Да, раньше избирали старейшину, так вы в большом доме избирали де могдани - главного охотника. У вас старейшиной дома был отец, а де могдани - Пиапон! Так? Видишь, новая власть будто подглядела, как делается в наших родовых советах.
- Тебя надо было председателем, - сказал Полокто, изображая на лице сострадание.
- Ты всегда завидовал младшему брату, - сказал старик, глядя в глаза Полокто. - Зачем завидуешь? Сам добейся, чтобы тебя уважали, как его уважают. Будь умным, если можешь. Я раньше тебе как-то сказал в сердцах, что тебе переродиться надо…
"Помнит, старая росомаха", - подумал Полокто.
- Правильно люди сделали, что избрали Пиапона председателем. Ты против этого не говори, люди тебя и так почти не уважают, совсем потеряешь их маленькое уважение.
- Хорошо, отец Нипо, - кивнул Полокто, хотя в душе был не согласен с Холгитоном и проклинал его. Правильные слова старика больно ранили сердце.
- Про новую власть я думаю много, многого ждут от нее. Этих хитрых торговцев начали прижимать, а надо их гнать.
- Кто тогда станет шкурки зверей принимать, нас кормить?
- Глупый ты, новые торговцы придут.
- Все они обманщики.
- При торговле без обмана не проживешь, это торговец У говорит.
- Тогда при новой власти разрешат наживать богатство?
- Кто их знает.
- Американ сильно разбогател на водке.
- Американ - хунхуз, и ты про эту собаку не говори при мне, слушать не хочу! А ты что? Все еще думаешь разбогатеть?
"Я уже богат", - чуть было не ответил Полокто, но вовремя спохватился.
- Думать - думаю, да что толку, - ответил он.
- Думать - не плохо. Я тоже в молодости все мечтал разбогатеть, жену из Маньчжурии хотел привезти. Теперь думаю, какой толк, женщина все равно такая же, как наши, ноги, руки и все такое женское - все одинаково. Потом думал работника заиметь. Заимел Годо.
"Он тебе детей наделал", - злорадно усмехнулся Полокто.
- Теперь куда его деть? Выгнать? Куда он пойдет? Дома оставить? Скажут, Холгитон хозяин, работника держит. Так скажут потому, что новая власть не терпит богатых. Не знаю, что делать с Годо.
- Пусть живет.
- Потом ты же будешь кричать: Холгитон богач! Какое у меня богатство? В амбаре мыши с голоду подыхают. Ты думаешь, я совсем глупый, не знаю, что думаешь о Годо, о детях моих?
Полокто побледнел, сжался. "Он мысли мои слышит!" - ужаснулся он.
- Н-нет, почему глупый? Не глупый совсем, - пробормотал он.
- Знаю, все знаю. Я теперь старик, мне все равно, что говорят, мне Супчуки не нужна. Только плохо, что ты имеешь две жены, а Супчуки, наоборот, - два мужа.
Холгитон засопел. Ему тяжело было все это высказывать, но когда-нибудь он должен был эту тяжесть сбросить. Слишком тяжелая ноша для него. Лучше высказать глупому Полокто, все же полегчает на душе.
- Да, пусть все останется как было, - вздохнул он. "Какой он непонятный человек, - думал Полокто, - как он может все это рассказывать другому? Я, когда узнал об изменах Гэйе, места не находил, избил ее до полусмерти, потом месяц не спал с ней, а он так говорит. Может, по старости это? Небось в молодости не стал бы так откровенничать".
- Ты о новой власти говорил с Богданом? - спросил Холгитон.
- Что говорить с мальчишкой! - махнул рукой Полокто.
- Этот мальчишка скоро станет судьей вашего рода. Он один из всех нанай, которых я знаю, умеет читать. Он больше всех знает о советской власти. Молодые скоро переплюнут нас, стариков. Запомни это!
Полокто кивал в знак согласия, а в мыслях откровенно издевался над Холгитоном. Особенно забавляли его привезенные стариком из Маньчжурии мио - нарисованные на ткани длиннобородые китайцы со всякими животными, которым молились; теперь у всех эти тряпки обветшали, их обгадили мухи, и они стали совершенно неузнаваемы - тряпка тряпкой. Запасов мио у Холгитона не осталось, поэтому он созетовал сородичам молиться своим пиухэ - семейному священному дереву, как молились раньше.
"Эх, Холгитон, говоришь о новой власти, а сам зовешь возвращаться к пиухэ!" - издевался Полокто мысленно.
- Хорошо поговорили, отец Нипо, - сказал он. - Много мне стало понятно, чего не пойму, опять у тебя спрошу. Богдана тоже расспрошу.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Тяжелые воспоминания о николаевских событиях совсем растревожили сон. Богдан еще долго лежал с открытыми глазами, слушал шелест травы, сонное дыхание разлившейся воды и незаметно уснул. Проснулся он на рассвете, закурил, полежал, наслаждаясь теплом и табачным дымом.
Улов в это утро был приличный: четыре крупных сазана, полтора десятка желтых карасей и две щуки. В трех местах сеть порвана. Богдан без особого труда заметил, что у верхнего края сети, почти у поплавков, долго мучилась щука, в середине был сазан, а на самом низу сом оставил слизь.
Возвращался Богдан вместе с другими рыбаками, ночевавшими в своих излюбленных местах. Это были юноши, не имевшие жен, их ничто не удерживало в стойбище в душных хомаранах. Однолетки - Кирка, сын Калпе Заксора, и Нипо, сын Холгитона, уважительно встретили Богдана, не расспрашивали про улов старшего, не бахвалились своим. Кирка - шаловливый мальчишка, выдумщик всяких непристойных шуток - таким знал его Богдан.
- Вы что, не проснулись? - спросил Богдан молчавших юношей. - Расскажите что-нибудь.
- Ты, дядя, лучше расскажи, - ответил баском Кирка.
- Правда, ты много видел, - поддержал товарища Нипо.
- Ты, Нипо, научился у Годо железному делу? - словно не слыша их просьбы, спросил Богдан.
- Маленько.
- Маленько - это ничего. Ножи, топоры, ружья чинить умеешь?
- Маленько.
- Другое слово, кроме "маленько", знаешь?
Оморочки проезжали мимо затопленной релки, на рыбаков дохнуло дымом костра.
- Хорхой здесь ночевал - сказал Кирка. - Наверно, не потушил костра. Ничего, пожара не случится, кругом вода.
За релкой Хорхой снимал сети.
- Эй, молодой муж, зачем без жены ночуешь? - спросил Богдан. - Дома зачем оставляешьодну?
- У меня хоть есть что оставлять дома, а у вас и этого нет, - беззлобно ответил Хорхой и расхохотался.
- Если он с утра смеется, весь день будет смеяться, - сказал Кирка.
- Буду, чего же не смеяться. Скажи-ка, сын младшего брата моего отца, почему тебя оставили без жены?
Кирка отвернулся.
- Пропил отец твою невесту. Ха-ха-ха! Сколько тебе без жены жить, а? До старости?
Хорхой - сын Дяпы, с Киркой живет в большом доме и с малых лет измывается над младшим. Кирка привык к шуткам старшего, переносит их бессловесно, без обиды. Но на этот раз присутствие Богдана и Нипо подбодрило его, он широко улыбнулся, и выпалил:
- Твою жену Калу уведу!
- Она тебе что, собака, чтобы ты увел ее?
- Уговорю.
Богдан засмеялся и похвалил Кирку.
- Правильно, хорошо ответил. Будешь всегда так отвечать, Хорхой перестанет над тобой измываться. Испугается.
- А ты думал как? Испугаюсь, конечно. Уведет жену, где другую найду? Накоплю деньги - отец пропьет.
И Хорхой опять закатился легким, заразительным смехом.
"Весельчак Хорхой, - подумал Богдан. - Читает ли он книжку? Надо поговорить".
Привез Богдан из Николаевска единственную книжку, подарок командира и учителя Павла Глотова. Это были рассказы Максима Горького в дешевом издании. Богдан перечитал книжку от корки до корки раза два. Вернувшись домой, отдал ее Хорхою.
- Я уже позабыл, с какой стороны читать, - смутился Хорхой.
- Вспомни.
- Говорю тебе, позабыл, как надо держать книгу.
- Вспомни, - настаивал Богдан. - Теперь это пригодится.
- Вновь начинать учиться?
- Если позабыл, начинай сначала.
- Мальчиком не понимал, теперь совсем не пойму. Да и стыдно этим заниматься. Люди охотятся, рыбачат, а я буду с книжкой сидеть.
- Учиться грамоте - ничего зазорного.
- Тебе одному так кажется, другие иначе думают.
Богдан тогда настоял на своем, и Хорхой согласился прочитать книжку. Но не читал, а только отделывался обещаниями, чтобы отвязаться.
"Наверняка не читает, все позабыл", - подумал Богдан.
Хорхой продолжал балагурить, сам же громче других смеялся своим шуткам. Богдан улыбался, многие шутки Хорхоя он не слышал, углубившись в свои мысли. Война закончилась только год назад: приезжали несколько раз представители новой власти, организовали Совет, избрали председателем Пиапона; состоялась, хоть и не удавшаяся, ярмарка, появились советские торговцы, милиционер. Произошло уже много изменений. Но Богдан все ждал еще чего-то нового и знал, что это новое совершенно изменит его личную жизнь. Его преследовали старейшины рода, просили и даже требовали, чтобы он стал родовым судьей. Согласись Богдан, и он стал бы уважаемым на всем Амуре человеком. Пришли бы известность и почет. Но изменилась бы его жизнь при этом? Нет, не изменилась бы - это Богдан точно знал. От Пиапона он не раз слышал про Маньчжурию, и его начинала преследовать эта незнакомая Маньчжурия: хотелось познакомиться с другой страной, с ее людьми. По словам Пиапона, он многое видел на Амуре и в Маньчжурии, многое понял и вернулся обновленным. Да и сказочник Холгитон вернулся оттуда проповедником новой, непонятной религии.
Мать с отцом, тети и дяди настаивают на его женитьбе. Семейный человек - это уже иная жизнь, заботы, хлопот по уши. Но личной свободы не будет, самого главного, чего не хочет терять Богдан. Женатым он не сможет встать по первому зову того же Павла Глотова и уехать в неизведанные края. А уехать ему надо, и не праздношатающимся гулякой поглазеть на новые места, а с определенной целью. Цель эта - учеба - вдолбили это в голову Богдана учитель Павел Глотов и доктор Ерофей Храпай. Учиться хочется Богдану, но где те школы, обещанные Глотовым и Храпаем? Откроют, наверно, школу в Нярги для детей, но где школы для взрослых? Не один же Богдан хочет учиться, найдется еще с десяток молодых охотников.
- Ты много думаешь, Богдан, - сказал Хорхой. - Смотри, головные боли придут, мозги иссушат.
Хорхой засмеялся, но юноши на этот раз не поддержали его.
- А безмозглость отчего, знаешь? От лени лишний раз подумать, - ответил Богдан и, хотя ничего не было смешного в этих словах, юноши рассмеялись.
Возвратились рыбаки в стойбище поздно, часы Богдана показывали десять утра. Встретили их женщины, сообщили, что приехал незнакомый дянгиан, будет разговаривать с людьми.
Богдан оглядел берег, но нигде не заметил черной лодки, на которой бы мог приехать дянгиан. Он торопливо развесил сети и пошел в хомаран Пиапона.
- Вот и Богдан вернулся, - сказал Пиапон.
Возле него сидел худощавый нанаец с остриженными, без косичек, волосами. Лицо показалось знакомым, но кто это был, Богдан никак не мог припомнить.
- Бачигоапу, - поздоровался незнакомец. - Вот ты какой, партизан! В Николаевске воевал?
- Откуда ты знаешь, ты там был? - удивился Богдан.
Богдан пригляделся к незнакомцу и тут вспомнил. Верно, он встречался с этим человеком однажды, и было это больше десяти лет назад. Он приезжал с русским учителем в Болонь и ночевал в большом доме. После знакомства с ним дед Баоса потребовал, чтобы Богдан учился и стал таким же грамотным, как этот Ултумбу.
- Ты Ултумбу, я тебя знаю, - сказал Богдан и тоже удивил Ултумбу.
Богдан коротко рассказал о встрече с ним и спросил:
- Где Глотов, доктор Храпай, Мизин, Будрин, Комаров?
- Не знаю, Богдан, я ни про кого из них не знаю.
Богдану подали есть. "Что же произошло в Николаевске? Где Глотов, Храпай, другие?.." - думал он, обсасывая сазаний хребет.
Уха казалась невкусной, хотя в животе урчало от голода. Богдан все же доел ее, выпил чаю, прислушиваясь к разговору Ултумбу с Пиапоном.
Народ на беседу собирался возле хомарана. Ултумбу с Пиапоном вышли, поздоровались. Богдан вышел за ними и сел возле дымившего костра.
Ултумбу начал рассказывать о советской власти. Охотники притихли. Хорошо, когда о таком важном и малопонятном деле рассказывают на родном языке!
- Советскую власть завоевали рабочие и крестьяне. Когда захотели наши враги сломить эту власть, вы тоже встали на ее защиту. А над всеми нами стоял тогда и сейчас стоит наш вождь товарищ Ленин. Вы слышали это имя?
- Слышали, - ответило несколько голосов. - Кунгас нам говорил, потом Богдан.
- Очень хорошо. А в других стойбищах даже не знают, что Ленин сейчас самый главный человек в советской власти. Хороший человек этот Кунгас. Кто он?
- Он партизанский командир.
- Это Павел Глотов, - подсказал Богдан.
- Видите, вам русский человек рассказывал о Ленине, и советскую власть русский народ завоевал. Вы дружите с малмыжскими русскими, это хорошо. Дружба наша будет крепнуть. Русский народ, советская власть много еще сделают, чтобы нанай жили лучше.
- Наш няргинский Совет, это как понять, родовой, как раньше был, или какой другой? - спросил Полокто.