- Ну ладно! - сказал. - Прости! Виноват! Ты права! Говорить так, значит действительно перекладывать вину на твои плечи. Но вот что я тебе скажу твердо: каждый отвечает только за себя, - это верно. Но если с ним связан другой, более слабый человек, или, положим, он его воспитатель, то ошибки ученика - и его ошибки. Я не сумел воспитать отца твоего жениха, и он сделал... Ну, скажем так: он просто поступил непорядочно. За эти его поступки отвечаю и я. Так что пойми, прости и сама проси прощения у своего жениха. Иначе ни ты, ни я, ни он, ни его отец не будем счастливы. Да и дядя твой, Хасен, тоже. Он ведь любит тебя не меньше, чем я. Так что не играй жизнью пяти человек. И еще послушай одно: вот я вернулся после двадцатилетнего отсутствия. Хожу, гляжу, думаю, и мне кажется, что все, что было: война, госпиталь, смерть одной жены, смерть другой, мои скитания, - это просто страшный сон, а настоящая жизнь моя так ни на минуту и не прерывалась. Что ж мне думать о прошлом? С кем-то там считаться обидами, кого-то там обличать - зачем мне все это? Я работать хочу! Работать! Так уплотнить свое время, чтоб больше ни одна минута не пропадала даром! Чтоб у меня все в руках огнем горело, а вы меня суете в прошлое, заставляете копаться в прошлых обидах! Ну к чему это? Кому это нужно? Мне? Тебе? Твоему жениху? Нет, нет, помиритесь, живите счастливо - вот все, что требуется! Обещаешь мне это?
Дочь встала и крепко поцеловала отца сначала в лоб, а потом в обе щеки.
- Хорошо, папа, обещаю. Только не сейчас, дай мне прийти в себя, освоиться с этой мыслью. Это тоже нелегко!
- Ну вот и отлично, - сказал Даурен, невесело улыбаясь. - Вот и сговорились, - и сам подумал: "Ты-то старый, конечно, хочешь забыть прошлое, но ведь не от тебя это все зависит, захотят ли этого они - Еламан и Нурке".
Наутро Ержанов появился в кабинете директора, и новый хозяин кабинета - Жариков и прошлый хозяин - Нурке уже ждали его. После обмена несколькими, ничего не значащими фразами Нурке сразу приступил к делу:
- Ну что ж, Дауке, - сказал он, - давайте брать сразу быка за рога. Принимайте любую партию и работайте. Могу даже и этот кабинет уступить, хотя он уже и не мой.
Даурен засмеялся.
- Э, брат, какой ты прыткий. Мне с отвычки браться за такую работу? Нет, я простой геолог-поисковик, и ты дай мне рядовую работу и то на первых порах не слишком сложную.
- Значит, хотите сначала поработать в партии? Что ж, любая к вашим услугам, Афанасий Семенович уже подписал приказ о назначении вас начальником отряда экспедиции.
- Я хочу быть поближе к Дамели, - сказал Даурен. - А то уж больно далеко мне к ней ездить.
- Это Второй Саят. Ну что ж! Там сейчас Айдаров. Переведем его, к тому же он сам давно просится оттуда. Говорит, работы нет.
- Как это работы нет? - удивился Даурен.
- Да вот так! Бурим, бурим - и без толку! В этом году, очевидно, уже кончим бурить. Так что не будет ли вам там скучно? Не по вашему характеру этот участок!
- Посмотрим. Я, знаешь, человек тугой, пока своими глазами не убежусь - ничему не поверю. Как это так - нет руды? Не может быть!
К вечеру того же дня Даурен был во Втором Саяте. Квартиру ему сняли у бурового мастера Абилхаира. Тот встретил старого геолога с распростертыми объятиями. Имя Ержанова было большим именем в тех кругах, где работал этот старый бурильщик. Даурену он отвел отдельную комнату, поставил в нее новую металлическую кровать (она предназначалась для гостей). Ковров в доме не нашлось, так пол застелили кошмой. Хозяйка сразу же выгребла из чемодана гостя все его белье и унесла стирать. Возвратила чистым, выглаженным, аккуратно сложенным в стерильно чистую стопку. Так его и положила в спальную тумбочку. Белье пахло свежими огурцами и земляничным мылом. Через несколько дней квартирант уже садился за стол как полноправный член семьи. Никогда, даже живя со второй своей женой, Даурен не чувствовал себя так свободно и спокойно, как в этой рабочей семье. А ведь именно Саят был его отчизной. Именно отсюда сорок лет тому назад, в тяжелый холерный год, когда вымер почти весь аул, оставив дом, он пешком добрался до Семипалатинска. Кто-то посоветовал ему обратиться в Гороно, там о мальчике позаботились, выдали одежду, определили на работу, устроили учиться. С тех пор он не видел родины, но думал о ней часто. Вернее, даже так: никогда не забывал ее. Он понимал: здесь должна быть медь - огромные ее залежи. В прежние годы он не раз говорил об этом Нурке, но ведь предположить одно, а доказать совсем другое, а Даурен понимал, что никаких прямых доказательств у него в руках нет. И сейчас он их искал, искал жадно, дотошно, не жалея ни времени, ни сил. И все-таки ничего найти не мог. Ни одна канава, ни один шурф, ни одна скважина, образец или проба не давали какого-нибудь намека на залежи ценного металла. Огромное пространство - сорок тысяч квадратных километров - казалось безнадежно пустым. Даурен никак не мог понять, в чем тут дело. И трудность состояла совсем не в геологическом истолковании района. Нет, тут как раз все было ясно. Основу составляли осадочно-вулканические породы. Ценная руда вмещалась в них пластами, жилами или гнездами. Но в том-то и дело, что было ее очень мало.
Промышленного интереса район не представлял. Это было видно из материалов бурения. Скважина, правда, бурилась не глубокая - метров восемьдесят-сто, но, продолжи ее на столько же, - ничего нового это не даст. Так говорил Ажимов. В противоположность ему старый геолог верил, что медь здесь есть и ее даже много. Верил интуитивно, потому что никаких иных оснований у него не было. Не произошло ли здесь какого-либо изменения тектонического характера, или, может, этот гигантский сброс скинул медь в сторону вниз, и она находится рядом, и ее только надо нащупать?! Тогда расположение верхних слоев ничего не доказывает, надо бурить глубже. Конечно, все это было фантазией старого геолога - Саят лежал перед ним, словно шкура огромного зверя с ободранными краями. Клочья шкуры - это то, что уже разведано. Меди здесь нет. Следы ее, и очень обильные на севере и востоке, вдруг к югу исчезают неизвестно куда. Словно действительно через землю проваливаются. А запад вообще пуст. Вот и получается то, что говорит Нурке: промышленной меди во Втором Саяте нет вообще. Даурен был уверен, что это не так, но понимал также и то, что на одной интуиции далеко не уедешь и, тем более, ничего не докажешь. Правда, были у него факты, вернее, фактики, но фактики мелкие и необязательные: скорее намекающие на что-то, чем говорящие о чем-то. Значит, надо просто идти и искать. И вот с рюкзаком за плечами Даурен отправился путешествовать. Рядом с ним шагал преданный ему, как собачонка, рыжий Мейрам, сын хозяина, ученик седьмого класса. И тот тоже шел не порожняком, - за спиной у него висел рюкзак, а в руке он нес настоящий геологический молоточек. И была на нем еще отцовская войлочная шляпа и кирзовые сапоги. Кроме того он достал где-то светозащитные очки, и в них действительно походил на настоящего геолога. Старик и мальчик очень привязались друг к другу и могли часами болтать на самые разные темы. Но особенно Мейрама увлекали рассказы старого геолога об ископаемых чудовищах. Как у него округлялись глаза, пресекалось дыхание, когда Даурен рассказывал ему про огромного зубастого дракона с хвостом, кенгуру, с маленькими детскими ручками и шеей страуса. Пройди такой дракон по нашим улицам, он остановил бы движение и легко мог заглянуть в окно пятиэтажного дома. И о другом драконе - летающем гаде - рассказывал он, с треугольной гребенчатой головой, с черными перепончатыми крыльями, рассказывал про схватку саблезубого тигра Махайрода со слоном, у которого из пасти торчали не два, а целых шесть бивней.
Даурен отлично рисовал: у него в чемодане хранился набор немецких анилиновых красок, и скоро на столике Мейрама собралось несколько тетрадок для рисования, сплошь заполненных акварелями. Кого здесь только не было! Злые плезиозавры, похожие на гигантских лебедей, сцеплялись друг с другом в смертной схватке. Над ними горела луна, а первобытный океан был безбрежен и таинственно тих. Черный стегозавр, похожий на ожившую кремлевскую стену, тяжело шел по болоту, и голова у него была маленькая, приплюснутая, змеиная, а глазки сверкали лютым зеленым огнем. Были тут еще снежный человек Лоо - нахесское таинственное чудовище, и другие неведомые звери. За этими рассказами и альбомами Мейрам мог проводить сутки. Именно он первым и принес Даурену весть о том, что Нурке выехал в тропическую Африку - страну мечты Мейрама - для изучения медных копей, по геологическому строению очень напоминающих Верхний Саят. Вместо себя главным геологом он оставил Даурена. Приказ был подписан Жариковым. Таким образом старика просто поставили перед фактом. Через несколько дней после этого в соответствии с приказом Даурен переехал в Первый Саят. С собой он прихватил и Мейрама. Это был уже самый конец июня.
6
Бекайдар приехал в Алма-Ату ровно в полдень, а уже часа в четыре он стучался в садовую калитку где-то в районе Медео. Сад этот был окружен таким высоким забором, что из-за него были видны только вершины плодовых деревьев: яблоневых, урючных и вишневых, да красная крыша дома. "Хороший сад, - подумал Бекайдар, - так вот где ты выросла, Дамели!" Он постучал еще раз, посильнее, и тут послышался лай, бряцание цепи, визг проволоки, затем чей-то сердитый голос.
- Ансаган, Ансаган. А ну смирно, на место!
И наконец осторожные, словно крадущиеся шаги. "Он, - подумал Бекайдар, хотя никогда не слышал этого голоса, - сумасшедший Хасен. И собака здесь сумасшедшая. И имя у нее тоже сумасшедшее. Ну, держись, Бекайдар, сейчас начнется!"
Калитка резко распахнулась. Высокий, худой сердитый старик стоял перед Бекайдаром. Но на сумасшедшего он отнюдь не походил. Аккуратно подстриженная желтая бородка, расчесанный пробор, подбритые усы, и одет очень прилично, хотя и совсем по-домашнему. Почти новый шелковый халат с отложным воротом, чистейшая, голубоватая сорочка, на ногах красные мягкие туфли с какими-то полумесяцами, на голове черная бархатная тюбетейка. Только вот глаза красные и бегают, да рот чуть скошен в сторону.
Так они стояли друг перед другом и молчали.
Первым прервал молчание хозяин.
- Ну, долго будем так стоять? - спросил он. - Ты что, шкурки принес (в руках Бекайдара был небольшой портфель).
- Шкурки? Нет, шкурки я не принес... - сказал Бекайдар, с трудом преодолевая свое волнение - я так... я поговорить пришел.
- Поговорить?! - старик недоуменно поглядел на него. - Да кто ты такой? Что ж я тебя не знаю? Ты что, мулла или следователь? Эти все любят говорить с незнакомыми.
- Нет, я не мулла, - Бекайдар был так растерян, что до него не доходили ни насмешка старика, ни комизм своего положения - пришел неведомо зачем, неведомо к кому, - я из Саята ("А-а, - сказал хозяин, - а-а!"). Я, знаете, сын Ажимова... Бекайдар. Я поговорить...
- А-а, - повторил старик, внимательно изучая его. - А-а!
Почти с целую минуту они молчали.
- "Я Бекайдар", - вдруг передразнил старик. - Бекайдар! Здорово звучит! Я! Бек! Айдар! Он засмеялся. - Ах вы... Недаром говорят: самого плохого щенка хозяин называет Борибасар. Ну, говори, Бек! Айдар! - он с особым шиком произнес эти слова. - Что тебе от меня нужно? Ведь у меня кроме ядовитых змей ничего нет. - И вдруг на иконописном лице старика проступило что-то совершенно иное. - Да! Ведь ты из Саята приехал! - воскликнул он. - Ну, как там моя Дамели, жива, здорова, а?
Бекайдар поглядел на старика и чуть не вскрикнул от удивления, до такой степени он переменился. С его лица исчезло все колючее, насмешливое, глумливое. Теперь оно было ясным и простым - глаза улыбались и сам он весь сиял, как будто в этом имени "Дамели" таилось что-то действительно разрешающее. Кажется, ответь ему сейчас Бекайдар: "не видел я вашей Дамели", и старик расплачется, как ребенок.
"Да, перед такой любовью Дамели устоять было трудно", - подумал Бекайдар.
- Я вашу дочку видел за день до отъезда, - сказал он, - шла с подругами по улице и узнала, что я еду в Алма-Ату, велела вам кланяться. "Ну что я несу такое, - в ужасе подумал он, - ведь вот я сейчас буду говорить о том, что со свадьбы я с ней не встречаюсь и не разговариваю".
- Маша, Маша, - вдруг закричал старик, поворачиваясь к дому. - Ты слышала, что рассказывает джигит. Он только вчера видел нашу Дамели. Говорит, идет веселая, здоровая, смеется. Нам привет передала.
"Маша! Что еще за Маша...?" - только и успел подумать Бекайдар, как из дома появилась сама Маша. Первое, что пришло в голову Бекайдару, когда он ее увидел: "Вот кустодиевская купчиха". Маша и в самом деле походила на женщин Кустодиева - красивая, полная, круглолицая, голубоглазая женщина, лет сорока пяти. Как и все такие женщины, была она крупна, ширококостна, полна, но и это шло к ней, а легкий пестрый сарафан очень выгодно подчеркивал ее высокую грудь и тугую талию. Ноги были, пожалуй, чуть великоваты, но и это не портило ее.
- Здравствуйте, - сказала женщина подходя и протянула Бекайдару руку с тяжелым золотым браслетом. - Если бы вы знали, какую радость принесли нам сейчас. Ведь он меня замучил! Через каждые три слова: "Дамели, Дамели, а что сейчас с Дамели?" Как она уехала учительствовать, так он и сон потерял. Вот, посмотрите на него: в чем только душа держится? Так, значит, все в порядке? Ну, славу богу! А что ты, Хасенюшка, остановил человека среди двора? Разве это казахский обычай? Веди его в комнату.
- Да, да, прошу, прошу, - как будто вспомнив что-то, заторопился и забеспокоился Хасен, - идем, идем. Маша, ты знаешь нынешняя молодежь какая? Так вот надо бы на этот случай...
- Ладно! Знаю, - отрезала женщина, - проходите.
Хасен двинулся к дому, Бекайдар за ним, и тут вдруг Хасен опять остановился и спросил подозрительно:
- Эй, а ты не женился на ней случайно?
"Вот проклятущий! И что он против меня имеет?" - подумал Бекайдар и покачал головой.
- Нет, нет, как она ушла с вами, так я ее и не видел.
- А! - кивнул головой старик. - Ну, идем, идем! - и последние нотки неприязни исчезли в его голосе.
Они повернули на узкую песчаную тропинку, и тут вдруг Бекайдар чуть не вскрикнул. Часть сада была обтянута мелкоячеистой решеткой и за ней по кустам летали птицы! Каких только здесь не было: черные дрозды, розовые скворцы, золотистые щурки, голубые сизоворонки, какие-то небольшие серые птички - соловьи, наверно, саксаульные сойки, которых так редко можно увидеть на воле. Большой пестрый удод сидел неподвижно на бугорке и, откинув голову с пестрым хохлом, неподвижно, как будто насмешливо, смотрел на них. В другой вольере по камням бегали горные куропатки и кеклики. Затем была еще высокая квадратная клетка, и в ней на камнях, на стволе дереча, просто на подставках неподвижно сидели или чистили перья хищники - беркут, орел, могильник, красный ястреб. Они, кажется, так привыкли к неволе, что отпусти их - они не полетят.
- Вот тот у меня десять лет живет, - сказал Хасен мимоходом, показывая на беркута, - птенцом его из гнезда вынул, а теперь вот какой красавец.
Прошли еще немного и завернули за сарай. Здесь тоже была клетка и в ней сновала горная лисица и лежал на песке серый корсак.
- Недавно поймал, - сказал Хасен, - это уж для Москвы.
В другой клетке около крошечного бетонного водоема спала выдра.
- Совсем ручная, - сказал Хасен, - беру с собой купаться в пруд. Вот плавает, плавает, а наплавается залезет мне в шапку - я шапку нарочно на берегу оставляю - и ждет, когда я выйду и возьму ее на руки.
Козленок белой антилопы подошел к старику и стал настойчиво тыкаться носом в его руки.
- Захватил, захватил! - сказал ему деловито Хасен и вынул из кармана кусок сахара. - Поведение у тебя не то! Да уж ладно.
Небольшой козленок архара стал поодаль и смотрел на них.
- Вот никак не могу их помирить. Бьет этот рогатый маленького, ревнует, дурак. Иди, иди! Ты сегодня ничего не получишь. Вон там соль. Лижи!
Но архар постоял немного, посмотрел, подумал и решительно подошел к тете Маше и лизнул ее руку. Та стала гладить его и что-то сунула ему в мордочку.
- Вот всегда находит заступницу, - искренно огорчился старик. - Маша, ты же мне портишь Тилектеса, он не чувствует, что я на него сержусь.
- Ладно, ладно, - примирительно сказала тетя Маша. - Твоя любимая Умит тоже хороша. Я ее сегодня два раза с грядок гнала.
"Да тут целая республика, - подумал Бекайдар. - И имена какие! Надежда, Единомышленник, Тоскующий - прямо как у доктора Айболита на приеме".
И в это время раздался тихий, но такой пронзительный и страшный свист, что Бекайдар похолодел, он обернулся и увидел длинный, как огромный пенал, сетчатый ящик. Он был полон змей. Были в нем змеи черные, были змеи пестрые, были змеи цвета сухого песка - все это шипело, ползало, сплеталось, карабкалось вверх по проволоке. И такая непонятная притягательная сила была у этих гадов, что Бекайдар невольно остановился перед ящиком.
- Здесь еще не самые большие, - сказала мимоходом сзади Маша, - самые большие там, в доме. Три кобры и две гюрзы. Эти уж для заграницы.
Голос женщины был ясный, ласковый, но Бекайдар почти со страхом поглядел на нее. "Что? Тоже сумасшедшая?" - подумал он. - "Нет, как будто не похожа, но разве их различишь, Хасен-то, ясно, не в себе, а какая нормальная женщина выйдет за тронутого?" И вдруг сразу без всяких переходов - это часто у него бывало, ему стало стыдно. "Нет, это я сошел с ума, - подумал он в горькой и твердой уверенности. - Только я, и больше никто. А они просто хорошие, добрые люди: Дамели, ее отец, эта тетя Маша (он ее как-то сразу окрестил для себя тетей), а вот я верно какой-то не такой. У всех ищу недостатки. Вот поэтому и Дамели..."
И тут тетя Маша вдруг заговорила с ним.
- Что? Удивляешься, дорогой? - спросила она, сразу переходя на ты, и Бекайдар с благодарностью посмотрел на нее. - Целый ноев ковчег, правда? Это все заготовлено для московского зооцентра. Я каждый год приезжаю сюда месяца на два. И никто не знает, где я. Пропала Мария Ивановна Бойкова - и все, в песках утонула. А я тут из кандидата наук становлюсь просто Машей или еще тетей Машей, так называет меня Дамели. Ведь она мне, как дочка. Ты никогда от нее, наверно, и не слышал обо мне? Ну, правильно! Это секрет, и знали его до сих пор только трое, не считая соседей, ну им ни до чего дела нет, а теперь ты вот четвертый, кто знает, правда, Хасен?
Хасен стоял рядом. Он молчал и смотрел на Машу, и необычайную теплоту излучали его светлые тихие глаза. "А ведь он чем-то похож на Дамели, - вдруг остро подумал Бекайдар, - и в молодости он, наверно, был хорош. Да он и сейчас, впрочем, хорош".
- Он храбрый у меня, - вдруг сказала женщина и каким-то неуловимо быстрым движением чуть погладила старика по плечу. - Всех этих гадов он просто руками берет, как червяков. Я его за эту храбрость люблю.
"Дочь за доброту, любовница за храбрость, - подумал Бекайдар, - а я за что не люблю его? За то, что он расстроил мою свадьбу? Господи, какая же чепуха? Надо немедленно объясниться! Не может быть, чтоб он не понял меня!"