Здоровый. В драке хотя Калуге уступает, но скрутить, смять может и Калугу. По профессии - мясник. Обокрал хозяина, с тех пор и путается.
Калуга по специальности не то плотник, не то кровельщик, картонажник или кучер - неизвестно.
С первого дня у Калуги столкновение произошло с Царь-бабою.
Калуга заговорил на своем каторжном языке: в трех словах пять "матерей" - Анисья Петровна заревела:
- Чего материшься, франт? Здесь тебе не острог!
Калуга из-под нависшего лба глянул, будто обухом огрел, да как рявкнет:
- Закрой хлебало, сучья отрава! Не то кляп вобью!
Царь-баба мясами заколыхалась и присмирела.
Пожаловалась после своему повару.
Вышел тот. Постоял, поглядел и ушел.
С каждым днем авторитет Царь-бабы падал.
Калуга ей рта не давал раскрыть.
На угрозы ее позвать полицию свирепо орал:
- Катись ты со своими фараонами к чертовой матери на легком катере.
Или грубо балясничал:
- Чего ты на меня скачешь, сука? Все равно с тобой спать не буду!
- Тьфу, черт! Сатана, прости меня господи! - визжала за стойкою Анисья Петровна. - Чего ты мне гадости разные говоришь? Что я, потаскуха какая, а?
- Отвяжись, пока не поздно! - рявкал Калуга, оскаливая широкие щелистые губы. - Говорю: за гривенник не подпущу. На черта ты мне сдалась, свиная туша! Иди вот к Яшке, к мяснику. Ему по привычке с мясом возиться. Яшка-а! - кричал он Младенцу. - Бабе мужик требуется. Ейный-то муж не соответствует. Чево?.. Дурак! Чайнуху заимеешь. На паях будем с тобою держать!
Младенец глуповато ржал и подходил к стойке.
- Позвольте вам представиться с заплаткой на…
Крутил воображаемый ус. Подмигивал белесыми ресницами. Шевелил носком ухарски выставленной ноги, важно подкашливал:
- Мадама! Же-ву-при пятиалтынный. Це зиле, але, журавле. Не хотится ль вам пройтиться там, где мельница вертится?..
- Тьфу! - плевалась Царь-баба. - Погодите, подлецы! Я, ей-богу, околоточному заявлю!
- Пожалуйста, Анись Петровна! - продолжал паясничать Младенец. - Только зачем околоточному? Уж лучше градоначальнику. Да-с! Только мы усю эту полицию благородно помахиваем, да-с! И вас, драгоценнейшая, таким же образом. - Чего-с? - приставлял он ладонь к уху. - Щей? Спасибо, не желаю! А? Ах, вы про околоточного? Хорошо… Заявите на поверке. Или в обчую канцелярию.
- Я те дам - помахиваю! Какой махальщик нашелся! Вот сейчас же пойду заявлю! - горячилась, не выходя, впрочем, из-за стойки, Анисья Петровна.
А Калуга рявкал, тараща кровяные белки:
- Иди! Зови полицию! Я на глазах пристава тебя поставлю раком. Трепло! Заявлю! А чем ты жить будешь, сволочь? Нашим братом шпаной да вором только и дышишь, курва!
- Заведение закрою? Дышишь? - огрызалась хозяйка. - Много я вами живу. Этакая голь перекатная, прости господи! Замучилась!..
Калуга свирепел:
- Замолчь, сучий род! Кровь у тебя из задницы выпили! Заболела туберкулезом.
Младенец весело вторил:
- Эй! Дайте стакан мусору! Хозяйке дурно.
Такие сцены продолжались до тех пор, пока Анисья Петровна не набрала в рот воды - не перестала вмешиваться в дела посетителей.
В тринадцатой стало весело. Шпана распоясалась. Хозяйку не замечали.
Повар никого уже не усмирял.
2
В жизни Глазастого произошло крупное событие: умер отец его, Костька-Щенок.
Объелся.
Случилось это во время знаменитого загула некоего Антошки Мельникова, сына лабазника.
Антошка - запойщик, неоднократно гулял со шпаною.
На этот раз загул был дикий. Все ночлежки: Макокина, Тру-ля-ля (дом трудолюбия), на Дровяной улице гоп - перепоил Мельников так, что однажды в казенках не хватило вина - в соседний квартал бегали за водкою.
Мельников наследство после смерти отца получил. Ну и закрутил, понятно.
В тринадцатую он пришел днем, в будни, и заказал все.
Шпана заликовала.
- Антоша, друг! Опять к нам?
- Чего - к вам? - мычал, уже пьяный, Антошка. - Жрите и молчите! Хозяин! Все, что есть, - сюда!
Царь-баба, Федосеич, повар и шпана - все зашевелились.
Антошка уплатил вперед за все, сам съел кусок трески и выпил стакан чая.
Сидел, посапывая, уныло опустив голову.
- Антоша! Выпить бы? А? - подъезжала шпана.
- Выпить?.. Да… И музыкантов! - мычал Антошка. - Баянистов самых специяльных.
Разыскали баянистов. Скоро тринадцатая заходила ходуном. От гула и говора музыки не слышно.
Вся шпана - в доску.
Там поют, пляшут, здесь дерутся. Там пьяный, веселый Младенец-Яшка задирает подолы старухам, щекочет, катышком катя по полу пьяного семидесятилетнего старика, кусочника Нила.
Бесится, пеною брызжет старик, а Яшка ему подняться не дает. Как сытый большой кот сидит над мышонком.
- Яшка! Уморишь старика. Черт! - кричат, хохоча, пьяные.
Привлеченный необычайным шумом околоточный только на секунду смутил шпану.
Получив от Мельникова, секретно, пятерку, полицейский, козыряя, ушел.
На следующий день Мельников чудил.
За рубль нанял одного из членов "святого семейства", Трошку, обладателя шикарных, как у кота, усов. Сбрил ему один ус.
До вечера водил Трошку по людным улицам, из трактира в трактир, и даже в цирк повел.
С одним усом. За рубль.
Потом поймал где-то интеллигентного алкоголика, Коку Львова, сына полковника.
Кока, выгнанный из дома за беспутство, окончательно спустившийся, был предметом насмешек и издевательств всех гулеванов.
Воры с фарта всегда нанимали его делать разные разности: ходить в белье по улицам, есть всякую дрянь.
Даже богомол Кобыла и тот однажды нанял Коку ползать под нарами и петь "Христос воскресе" и "Ангел вопияше".
А домушник Костя Ломтев, человек самостоятельный, деловой, при часах постоянно, сигары курил и красавчика-плашкета, жирного, как поросенок, Славушку такого, будто шмару содержал, - барин настоящий Костя Ломтев, а вот специально за Кокою приходил - нанимал для своего плашкета.
Славушка - капризный, озорник. Издевался над Кокою - лучше не придумать: облеплял липкой бумагою от мух, заставлял есть мыло и сырую картошку, кофе с уксусом пить и лимонад с прованским маслом, пятки чесать по полтиннику в ночь.
Здорово чудил плашкет над Кокой!
Теперь Мельников, встретив Коку, приказал ему следовать за собою, купил по дороге на рубль мороженого, ввалил все десять порций в Кокину шляпу и велел выкрикивать: "Мороженое!"
За странным "продавцом" бродили кучи народа.
Мельников натравлял мальчишек на чудака.
Полицейские, останавливающие Коку, получали, незаметно для публики, от Мельникова на водку, и шествие продолжалось.
В тринадцатой, куда пришел Мельников с Кокою, уже был Ломтев со Славушкою.
По-видимому, кто-нибудь из плашкетов сообщил им, что Кока нанят Мельниковым.
В ожидании Коки Ломтев со Славушкою сидели за столом.
Ломтев, высокий густоусый мужчина, с зубочисткою во рту, солидно читал газету, а Славушка, мальчуган лет шестнадцати, крупный и очень полный, с лицом розовым и пухлым, как у маленьких детей после сна, сидел развалясь, с фуражкою, надвинутою на глаза, и сосал шоколад, изредка отламывая от плитки кусочки и бросая на пол.
Мальчишки, сидящие в отдалении, кидались за подачкою, дрались, как собаки из-за кости.
Славушка тихо посмеивался, нехотя сося надоевший шоколад.
Когда вошли Мельников с Кокою, Славушка крикнул:
- Кока! Лети сюда!
Тот развязно подошел. Сказал, не здороваясь и с некоторой важностью:
- Сегодня он меня нанял.
И кивнул на Мельникова.
- И я нанимаю! Какая разница? - слегка нахмурился мальчуган.
Протянул розовую, со складками в кисти, руку, с перстнем на безымянном пальце:
- Целуй за гривенник!
Кока насмешливо присвистнул.
- Полтинник еще - туда-сюда.
Мельников кричал:
- Чего ты с мальчишкою треплешься! Иди!
Кока двинулся. Славушка сказал сердито:
- Черт нищий! Пятки мне чешешь за полтинник целую ночь, а с голодухи лизать будешь и спасибо скажешь. А тут ручку поцеловать и загнулся: "Па-алтинник!" Какой кум королю объявился!.. Ну ладно, иди, получай деньги!
Кока вернулся, чмокнул Славушкину руку. Тот долго рылся в кошельке.
Мельников уже сердился:
- Кока! Иди, черт! А то расчет дам!
А Славушка копался.
- Славенька, скорее! Слышишь, зовет? - торопил Кока.
- Ус-пе-ешь, - тянул мальчишка. - С петуха сдачи есть?
- С пяти рублей? Откуда же? - замигал Кока.
- Тогда получай двугривенный.
Но Ломтев уплатил за Славушку. Не хотел марать репутации.
Кока поспешил к Мельникову. Славушка крикнул вслед:
- Чтоб я тебя, стервеца, не видал больше! Дорого берешь, сволочь!
Нахмурясь, засвистал. Вытянул плотные ноги в мягких лакированных сапожках.
Ломтев достал сигару, не торопясь вынул из замшевого чехольчика ножницы, обрезал кончик сигары.
Шпана зашушукалась в углах. Ломтева не любили за причуды. Еще бы! В живопырке, и вдруг - барин с сигарою, в костюме шикарном, в котелке, усы расчесаны, плашкет толстомордый в перстнях, будто в "Буффе" каком!
Ломтев, щурясь от дыма, наклонился к мальчугану, спросил ласково:
- Чего дуешься, Славушка?
- Найми Коку! - угрюмо покосился из-под козырька мальчишка.
- Чудак! Он нанят. Сейчас он к нам не пойдет! Ты же видишь - тот фраер на деньги рассердился.
- А я хочу! - капризно выпятил пухлую губу толстяк. - А если тебе денег жалко, значит, ты меня не любишь.
Ломтев забарабанил пальцами по столу. Помолчав, спросил:
- Что ты хочешь?
Славушка, продолжая коситься, раздраженно ответил:
- А тебе чего? Денег жалко, так и спрашивать нечего!
- Жалко у пчелки. А ты толком говори: чего хочешь? - нетерпеливо хлопнул ладонью по столу Ломтев.
- Хочу, чтобы мне, значит, плевать Коке в морду, а он пущай не утирается. Вот чего хочу!
Мальчишка закинул ногу на ногу. Прищелкнул языком. Смотрел на Ломтева вызывающе, слегка раскачивая стул раскормленным телом.
Ломтев направился к столу, где сидели Мельников с Кокою, окруженные шпаною.
Повел переговоры.
Говорил деловито, осторожно отставив руку с сигарою, чтобы не уронить на костюм пепла. Важничал.
- Мм… Вы понимаете! Мальчик всегда с ним играет.
- А мне что? - таращил пьяные глаза Мельников. - Я нанял, и баста!
- Я вас понимаю. Но мальчугашка огорчен. Сделайте удовольствие ребенку. Мм… Он только поплюет и успокоится. И Коке лишняя рублевка не мешает. Верно, Кока?
- Я ничего не знаю, - мямлил пьяный Кока. - Антон Иваныч мой господин сегодня. Пусть он распоряжается. Только имейте в виду, я за рубль не согласен. Три рубля, слышите?
- Ладно! Сговоримся там! - отмахнулся Ломтев. - Так уступите на пару минуток?
Мельников подумал. Махнул рукою:
- Ладно! Пускай человек заработает. Этим кормится, правильно! Вали, Кока! Видишь, как я тебе сочувствую?
Ломтев любезно поблагодарил. Пошел к Славушке. Кока, пошатываясь, за ним. А сзади шпана, смеясь:
- Кока! Пофартило тебе! Два заказчика сразу.
- Деньгу зашибешь!
- Только смотри, Славка тебя замучает!
А мальчишка ждал, нетерпеливо постукивая каблуком.
Кока подошел. Спросил:
- Стоя будешь?
- Нет! Ты голову сюды!
Славушка хлопнул себя по колену.
- Садись на пол, а башку так вот. Погоди!
Взял со стола газету, расстелил на коленях:
- А то вшам наградишь, ежели без газеты.
Кока уселся на полу, закинул голову на Славушкины колена, зажмурился:
- Глаза-то открой! Ишь ты какой деловой! - сердито прикрикнул мальчишка. - Задарма хошь деньги получать?
Взял из стакана кусочек лимона, пожевал, набрал слюны.
Капнула слюна. Кока дернул головою.
- Мордой не верти! - сказал Славушка, щелкнув Коку по носу.
Опять пожевал лимон.
- Глаза как следует чтобы. Вот так!
Низко наклонил голову. Плюнул прямо в глаза.
Кругом захохотали. Смеялся и Славушка.
- Кока! Здорово? - спрашивала шпана.
- Черт толсторожий! Специально!
- Ладно! - тихо проворчал Кока.
Ломтев, щурясь от дыма, равнодушно смотрел на эту сцену.
- Плашкет! Ты хорошенько! - рявкнул откуда-то Калуга. - Заплюй ему глаза, чтоб он, сволочь, другой раз не нанимался.
- Эх, мать честная! Денег нет! - потирал руки Яшка-Младенец. - Я ба харкнул по-настоящему.
Славушка поднял на него румяное смеющееся лицо:
- Плюй за мой счет! Позволяю!
Младенец почесал затылок.
- Разрешаешь? Вот спасибо-то!
Кока хотел запротестовать, замямлил что-то, но Славушка прикрикнул:
- Замест меня ведь! Тебе что за дело? Кому хочу, тому и дозволю. Твое дело маленькое - харю подставлять!
Младенец шмарганул носом, откашлялся, с хрипом харкнул.
- Убьешь, черт! - загоготала шпана.
- Ну и глотка!
Младенец протянул Славушке руку:
- Спасибо, голубок!
Кока поднялся. Мигал заплеванными глазами. Пошел к Мельникову.
- Смотри, не утирайсь! Денег не получишь! - предупредил Славушка.
- Я за им погляжу, чтобы не обтирался, - предложил свои услуги Младенец.
Славушка заказал чаю.
Ломтев дал Царь-бабе рублевку, важно сказав:
- Это, хозяюшка, вам за беспокойство.
Царь-баба ласково закивала головою:
- Помилуйте, господин Ломтев, от вас никакого беспокойства. Тверезый вы завсегда и не шумите.
Ломтев обрезал кончик сигары.
- Я это касаемо мальчика. Все-таки, знаете, неудобно. Он шалун такой.
- Ничего. Пущай поиграет. Красавчик он какой у вас. Что боровок прямо.
Царь-баба заколыхалась, поплыла за стойку.
- Ну ты, боровок, доволен? - улыбнулся Ломтев.
Мальчуган подошел к нему и поцеловал в лоб.
Ломтев погладил его по круглой щеке.
- Пей чай и пойдем.
А Мельников в это время уже придумал номер: предложил Коке схлестнуться раз на раз с Младенцем.
- Кто устоит на ногах, тому полтора целковых, а кто свалится - рюмка водки.
- А если оба устоят - пополам? - осведомился Кока.
- Ежели ты устоишь - трешку даже дам! - сказал Мельников.
Младенец чуть не убил Коку. Ладошкою хлестанул, да так - у того кровь из ушей. Минут десять лежал без движения. Думали - покойник.
Очухался потом. Дрожа, выпил рюмку водки и ушел, окровавленный.
Славушка ликовал:
- Отработался, Кока? Здорово!
А по уходе Коки составилось пари: кто съест сотню картошек с маслом.
Взялись Младенец и Щенок.
Оба обжоры, только от разных причин: Младенец от здоровья, а Щенок от вечного недоедания.
Премия была заманчивая: пять рублей.
Перед каждым поставили по чугуну с картошкою.
Младенец уписывает да краснеет, а Щенок еле дышит.
Силы неравные.
Яшка - настоящий бегемот из Зоологического, а Костька-Щенок - щенок и есть.
Яшка все посмеивался:
- Гони, Антон Иваныч, пятитку. Скоро съем все. А ему не выдержать. Кишка тонка.
И все макает в масло. В рот - картошку за картошкою.
Руки красные, толстые - в масле.
И лицо потное, блестящее - масляное тоже. Течет, стекает масло по рукам. Отирает руки о белобрысую толстую голову.
Весь как масло: жирный, здоровый.
Противен он Ваньке, невыносим. И жалко отца.
Отец торопится, ест. А уж видно - тяжело. Глаза растерянные, усталые.
А тот, жирный, масляный, поддразнивает:
- Смотри, сдохнешь. Отвечать придется.
Хохочут зрители. Подтрунивают над Щенком:
- Брось, Костька! Сойди!
А Мельников резко, пьяно, точно с цепи срываясь:
- Щенок! Не подгадь! Десятку плачу! С роздыхом жри, не торопись. Оба сожрете - обем по десятке. Во!..
Выбрасывает кредитки на стол. Костька начинает "с роздыхом". Встает, прохаживается, едва волоча ноги и выставив отяжелевший живот.
- Ладно! Успеем. Над нами не каплет! - кривится в жалкую улыбку лицо.
Бледное, с синевой под глазами. А Младенец ворот расстегнул. Отерся рукавом. И все ест.
- Садись, Костька! Мне скушно одному! - смеется.
А сам все в рот картошку за картошкою. Балагурит:
- Эта пища что воздух. Сколь ни жри - не сыт.
Хлопает рукою по круглому большому животу:
- Га-а! Пустяки барабан!
Противен Ваньке Младенец. Жирный, большой, как животное.
И тут же, вроде его, веселый румяный толстяк - Славушка восторженно хохочет, на месте не стоит, переминается от нетерпения на круглых плотных ногах, опершись розовыми кулаками в широкие бока.
И он тоже противен.
И жалко отца.
Бледный. Вздрагивающей рукою шарит в чугуне, с отвращением смотрит на картошку. Вяло жует, едва двигая челюстями.
- Дрейфишь, а? - спрашивает Младенец насмешливо. - Эх ты, герой с дырой! А еще: "Я, говорит, я". Где ж тебе со мной браться? Я и тебя проглочу и не подавлюсь. Ам! И готово!
Глупо смеется. Блестят масляные щеки, вздрагивает от смеха мясистый загривок.
- Сичас, братцы, Щенок сдохнет. Мы из его колбасу сделаем.
Кругом тихо.
Только Славушка, упершись в широкие бока, задрав румяное толстощекое лицо, звонко смеется, блестя светлыми зубами.
- Яшка-а! Меня колбасой угостишь, а? Ха-ха! Слышь, Яшка? Я колбасу очень уважаю.
Захлебывается от смеха.
И больно, и страшно Ваньке от Славушкиного веселья.
И еще страшнее, что отец так медленно, точно во сне, жует.
Вспоминается умирающая лошадь.
Тычут ей в рот траву.
Слабыми губами берет траву. Так на губах и мнется она. Так и остается около губ трава.
Вспоминает умирающую лошадь Ванька - дрожа подходит к отцу, дергает за рукав.
- Папка! Не надо больше!
Поднимается Щенок. Оперся о стол руками.
Наклонился вперед, будто думает, что сказать.
- Ух! - устало и жалобно промолвил и тяжело опустился на стул.
Поднялся. Опять постоял.
- От… правь… те… в боль… ни… цу! - непослушными резиновыми какими-то губами пошевелил.
Тихо стало в чайной.
Только Младенец чавкает. С полным ртом говорит:
- Чаво?.. Жри, знай!
А Щенок не слышит и не видит, может, ничего.
Мучительный, ожидающий чего-то взгляд.
И вдруг - схватился за бока. Открыл широко рот.
- А-а-а! - стоном поплыло. - А-а-а…
Мельников вскочил, схватил Костьку за руку.
- Ты чего, чего? Растерялся.
- Братцы! Извозчика найдите!
Ванька бросился к отцу:
- Папка! Зачем жрал? Папка-а! - в тоске и страхе бил кулаком по плечу отца. - Зачем жрал? Па-ап-ка жа!
А отец не слышит и не видит.
Болью искаженное, темнеющее лицо.
Раздвигается резиновый, непослушный рот:
- А-а-а! - плавно катится умоляющий стон. - А-а-а!
И поднимается суматоха.
Мельников - взлохмаченный, растерянный, отрезвевший сразу: