– Вот именно, вопросу полов! – сердито уже повторила она. – То вообще бог знает до чего можно договориться. А оправдать уж – решительно все! Любую пакость! – И у нее покривились губы.
Венка нервно улыбался, потемневшими глазами поглядывая на меня и Татьяну. Заговорил рассудительно, как Лена:
– Крайности неуместны в любом деле, тем более – таком деликатном, как любовь. – Посмотрел на Лену – она кивала согласно и часто. – Разве кто-нибудь из нас может поручиться за то, что будет дальше у Кеши с Нешей?…
– Вот именно! – подтвердила Лена.
– Вы хоть себе-то не противоречьте, – сказала Татьяна.
– Это как то есть?! – вскрикнула Лена.
– В чем же мы противоречим себе, Таня? – спросил Венка.
А что такое общее есть у Венки с Леной?… Вот бы уж никогда не подумал раньше, что у них есть что-то общее!
– Женятся люди один раз! – сказал я. – И – на всю жизнь! – сказала Татьяна.
– И мы все – не посторонние! – с нажимом сказал я.
– Наше дело – предостеречь, поддержать! – в тон мне договорила Татьяна.
– Ну, знаешь, Таня, уж мне эти твои интеллигентские выверты! – сказала Лена, презрительно улыбаясь, и не сдержалась: – Если уж ты такая умная, почему у тебя в аттестате почти что одни тройки?!
– Сам дурак, – сказал я и повторил, как Гусь: – Брэк!
– Понимаешь, Аленушка, – проникновенно заговорила Татьяна, – я пока еще – вся в поиске! Я еще не нашла себя, ищу, поэтому и ошибаюсь непрерывно, понимаешь?…
Венка посмотрел на Татьяну, посмотрел, потом глянул на меня и – вдруг заулыбался уже совсем по-другому, сказал в тон Татьяне:
– Понимаешь, Аленушка, а ведь нам всем надо было помочь в свое время Тане, уберечь ее от троек, понимаешь?
У Лены вдруг так исказилось лицо, что я испугался, как бы она не заплакала. Подпрыгнул, замахал руками, как мельница крыльями, заорал совершенно по-дикому:
– Ратуйте, люди добрые!
Кажется, получилось: Татьяна и Венка засмеялись, а у Лены, главное, чуть разгладилось лицо.
– Жизнь, знаешь, не таблица умножения! – Венка все еще не мог остановиться, поглядывая на Татьяну. – Она не терпит стандартного подхода, в каждом отдельном случае требует творческого решения!
Он это изрек так, как будто открыл теорию относительности.
А вот уж в этом Венка с Леной – разные; она не будет, как хамелеон, по десять раз менять окраску в угоду другому. Я поглядел на Татьяну, продекламировал:
Писательский вес по машинам
Они измеряли в беседе:
Гений – на ЗИЛе длинном,
Просто талант – на "Победе".А кто не сумел достичь
В искусстве заметных успехов,
Тот покупает машину "Москвич"
Или ходит пешком…
Венка и Лена смотрели на меня, наверняка не знали этой эпиграммы Маршака.
– Есть еще и такие примитивы, которые способны… – начала Лена.
– А что? – перебил ее Венка. – Благосостояние сейчас на таком уровне, что наличие мотора в семье…
Татьяна перебила его:
– Подожди, Вена-Веничек, дай закончить эпиграмму! – Помолчала, глядя на ждущих Лену и Венку, вздохнула тяжело:
Тот покупает машину "Москвич"
Или ходит пешком… как Чехов.
Лена засмеялась:
– Как Чехов, Веничек, как Чехов!…
Из всего сказанного и мной, и Татьяной уловила, к сожалению, только одну деталь – автомобиль: у Венки он есть, а у Чехова – не было, но Чехов остается Чеховым!
– Эрудиты! – насмешливо проговорил Венка.
Глаза его все темнели, темнели, а желваки на скулах сделались тугими. Он посмотрел на меня, я тотчас встал в боксерскую позицию, изобразив на лице сложную комбинацию из умильной благоглупости и держимордовского величия. Татьяна и Лена смеялись вовсю. Их смех и довершил дело. Схватываться со мной в честном джентльменском бою Венка, конечно, не решился, поскольку в этой области у нас с ним уже имелся кое-какой опыт. А смех, как известно, перенести труднее.
– Ну, знаешь, Татьяна! – так это выразительно начал Венка. – После всего, что у нас было!…
– Это не для протокола, товарищи! – важно сказала нам с Леной Татьяна и с крайней заинтересованностью спросила Венку: – Простите, а что у нас было? Только покороче, если можно: товарищи приехали купаться.
– И загорать! – крикнула Лена.
– А также – играть в мячик! – не мог не дополнить я.
И вот здесь, откровенно говоря, возник момент, когда я уже подумывал, не пустить ли в дело кулаки. Венка буквально кос к носу подступил к Татьяне, а из трепещущих его ноздрей – богом клянусь! – явственно вырывалось огнедышащее пламя! То самое, к помощи которого прибегал еще дракон, так красочно представленный в народных сказках. Но воспоминание о предыдущей встрече с моими кулаками, видимо, было слишком свежим. Поэтому из намечавшейся борьбы Иванушки-дурачка с драконом за жар-птицу ничего не вышло. Венка предусмотрительно сделал шаг назад, по-мальчишески отчаянно выкрикнул:
– Всё, Татьяна, всё!
И такое у него было лицо, что мне стало жалко его.
– Прошу выражаться яснее! – сказала Татьяна. – Что вы имеете в виду под словам "всё"? Перестаем вместе готовиться к экзаменам или еще что-нибудь?
Только что все мы имели счастье лицезреть огнедышащего дракона, и тотчас, использовав сказочный прием чудесного перевоплощения, Венка предстал пред нашими очами в роли мягкого и беззащитного ягненка. Сказал Татьяне, даже пытаясь улыбнуться:
– Ну прости, погорячился!… Ты же знаешь мой характер.
– Внимание! – возгласила Лена. – У Венки Дмитриева, оказывается, имеется еще и характер!
– У меня тоже имеется характер, – сказала Татьяна, сложила руки на груди. – Поэтому ты, Вена, вернешь мне учебники, а также скажешь родителям, что я заболела. На дачу к вам я больше не приеду! -
Вдруг схватила Лену за руку, и они побежали к воде. Я поймал себя на том, что во все глаза гляжу на голые стройные ноги Татьяны, отвернулся поспешно, затоптался рядом с Венкой. Сказал ему наконец:
– Чего ж так стоять, пойдем выкупаемся, что ли?… – И все не мог согнать с лица улыбку.
– Знал бы ты, до чего же я тебя ненавижу! – хрипло выговорил он.
Я поглядел на него: чувство было искренним, сомневаться не приходилось! Взял его за руку, он качнулся, как пьяный, послушно пошел за мной. Не знаю, сколько мы прошли вот так, проваливаясь голыми ногами в песок. Я по-прежнему вел его за руку, как ребенка, а он послушно шел за мной.
Я как-то вдруг позабыл даже про всю эту выразительную сценку, помнил только о главном, что случилось наконец-то у нас с Татьяной! И одновременно ещё чувствовал неловкость и стыд за свое счастье. Поэтому сказал от смущения:
– А я вот ненавидеть, наверно, никогда не смогу выучиться.. И он вырвал свою руку.
Я вошел в воду, почувствовал ее освежающую прохладу, увидел вдали смеющиеся лица Татьяны и Лены. А вокруг было солнце, сверкающая, точно туго натянутая гладь залива, веселые голоса, загорелые тела, высокое-высокое небо… И осталось только смеющееся лицо Татьяны, а все остальное, связанное с Венкой, будто исчезло! Я только успел оглянуться назад, крикнул ему что-то ободряющее и – больше уже точно вообще не распоряжался собой.
Нырнул, проплыл слегка под водой, с удивлением, как всегда, приглядываясь к необычному, оранжево-зеленому подводному миру: в нем так и чувствуется своя, особенная жизнь. Вынырнул, разглядел торчавшие вдали головы Татьяны и Лены – они что-то весело кричали мне, – пошел к ним жадным, азартным кролем, как на стометровке. Выдыхал в воду, стараясь разрезать ее головой; когда хватал воздух широко раскрытым ртом, краем глаза успевал заметить радужную воду, а узкой полоской, над ней – небо; они, как двухслойная лента, стремительно бежали мимо меня. Даже Татьяна на время, даже думы о маме – все пропало, осталось только ощущение воды, движения и собственного тела.
Успел заметить лица Татьяны и Лены – они с откровенным, уважительным удивлением глядели на меня, – набрал побольше воздуха в легкие, ушел под воду, поплыл под ними. Татьяна и Лена торопились,. движения их были резкими и беспорядочно-порывистыми: я понял, что они не видят меня и боятся. Рванулся кверху, стремительно выскочил до пояса из воды между ними, загоготал на все побережье. Они тоже смеялись, что-то кричали мне, торопливо уплывая 'в стороны от меня. А я все еще не мог распоряжаться собой, будто внутри у меня по-прежнему ровно и мощно работал двигатель. Чтобы дать выход излишку энергии, я пошел дальше в море уже баттерфляем, потом просто саженками, потом на спине. И вот, кажется, чуть успокоился, во всем теле было ощущение силы и ровной, устоявшейся могущественности, как после хорошей разминки. Оглянулся: Татьяна и Лена махали мне руками метрах в трехстах к берегу от меня. И рядом с ними торчала голова Венки. Он-то, конечно, не махал мне, хотя я бы, к примеру, ничуть не удивился, если бы и он помахал. А Татьяна и Лена махали мне совершенно так, будто Венки вообще не было с ними рядом. Тогда и я махнул пару раз им в ответ, снова выскочил из воды до пояса, огласив побережье могучим ревом, снова кролем пошел к ним. И опять двухслойная полоска неслась рядом со мной, и опять было приятное ощущение стремительного и сильного движения.
Потом мы вчетвером пасовались мячиком на берегу. На Татьяну я опять почему-то не мог глядеть, и она на меня не смотрела, а вот Лену мне было даже слегка жалко за ее хрупкость. Вспомнилось, с каким пренебрежением она относилась всегда к занятиям физкультурой, почти как Гусь к гуманитарным предметам, и никогда не была ни в одном спортивном кружке. А у Венки неожиданно оказались уже слегка волосатыми грудь и ноги, короткие по сравнению с несоразмерно большим и тяжелым туловищем. Одна из любимейших моих книг – "Борьба за огонь" Рони-старшего. Хоть и мне самому далеко до ее главного героя Нао, но вот Венка явственно напомнил мне одного из злодеев-варваров этой книги: у того тоже были короткие ноги и мощный торс.
Не зкаю почему, но снова уже чувствовалось напряжение в воздухе, как перед грозой. Как это получилось, трудно объяснить. Пасовались мы, как обычно. То Татьяна, то я прыгали и били по мячу, гасили друг на друга. Венка, как и Лена, спортом по-настоящему никогда не занимался. Оба они вынуждены были отойти на второй план. Вот и поэтому, возможно, хотя и разговаривали мы, и даже смеялись чему-то… только напряжение это все чувствовалось.
К обеду из лесных дебрей появились наши усталые молодожены Кеша с Нешей. У Гуся весь нос был запачкан помадой, а у Лямки размазалась краска на глазах. Оба они находились в сонной забывчивости и не видели нужды скрывать буквально волной накатившее на них счастье.
Мы с Татьяной встретились глазами, я увидел, что и ей так же неловко, как мне, встал. И она встала. Мы снова пошли в море. Я вдруг взял ее за руку. Она не отняла ее, даже чуть сжала пальцами мою руку. Нам что-то кричали вслед, но я слышал только звуки.
Купались мы с ней как-то странно. Я все не мог отпустить ее руку, и она держалась за мою, поэтому мы не плавали, а только приседали, глядя друг на друга под водой, высовывались, хохотали и снова приседали.
Потом я понял по ее глазам, что нам уже пора выходить, и мы пошли на берег. А там веселье было в разгаре. На одном из ковриков были аккуратно разложены бутерброды, стояли разноцветные бутылки, алюминиевые стопочки. Я даже остановился. Утром я бегал в магазин, заботливо и умело – я это знаю, что умело, – с учетом денег выбирал мясо. И знал ведь, что поеду, возможно, на целый день и что надо будет поесть, а ничего решительно не взял с собой!
– Брось, Иван! – сказала Татьяна; мы все еще держались с ней за руки. – Лукерья Петровна всего наготовила своему Веничку, не пропадать же добру. – Посмотрела внимательно на Венку, на Кешку, сказала просто: – Только не пей ничего: по всему видать – тебе придется вести машину..
– Да, уже освежились, – ответил я, присмотревшись повнимательнее к однокашникам.
– Ну хорошо, Аленушка! – веско говорил Венка. – Но ведь сама-то ты пойдешь в вуз?
– Уже и заявление, конечно, подала! – убежденно подтвердил Кешка.
– С волосами окуналась? – удивленно спросила Аннушка Татьяну.
И только тут я, да и сама Татьяна, кажется, заметили, что прическа ее испортилась, рыжие волосы потемнели, стали почти коричневыми от воды.
Татьяна села на свободное место у коврика, чуть подвинулась, освобождая место для меня. Вдруг колено мое коснулось ноги Татьяны, мы оба тотчас покраснели, отодвинулись друг от друга.
– Я-то пойду, но я – заслужила право на это! – сердито отвечала Лена Венке. – Вон как и он. – Она кивнула на меня, чуть поморщилась, увидев рядом ео мной Татьяну.
– Значит, государство зря учило нас, выбрасывало деньги на ветер? – напористо спрашивал Венка.
– Пейте и ешьте, дети мои! – хлебосольно и уже пьяновато говорила Аннушка, наливая коньяк в наши с Татьяной стопки.
– Тост! – сказал я, поднимая свою стопку; она оказалась неожиданно большой, граммов на сто. Что я буду говорить, мне было неясно; одного мне хотелось: прекратить как-то этот ненужный спор и помочь Лене.
– Подожди, всем надо налить! – строго остановила меня Аннушка.
А Кешка уже разливал коньяк по стопкам из только что открытой бутылки. Вторая стояла неначатой.
"Что только будет, если прикончить весь этот литр?!" – с легкой растерянностью подумал я.
– Заночуем! – отчаянно подмигнув, сказал Венка, будто угадал мои мысли.
И тут я понял, что не спор хочу прекратить, а как-то снять нервное напряжение, которое так и перло из Венки. Посмотрел на Татьяну: у нее опять даже уши были красными. И так мне захотелось "заночевать", как выразился Венка, все время быть с Татьяной, выкупаться на рассвете, хоть раз в жизни по-настоящему, откровенно обо всем поговорить с ней!
Татьяна почувствовала, наверно, что я гляжу на нее. Да, возможно, и не только это почувствовала. Подняла голову, поглядела мне прямо в глаза.
– Ну ладно, – поспешно сказал я, поднимая свою стопку. – За окончание школы, за новую жизнь!
Мы чокнулись, а Гусь бормотнул бодренько:
– Ощетинились и – вздрогнули! – Выпил всю стопку, свел узкие плечи, вытянул шею, показал, как именно он "вздрогнул", стал поспешно закусывать.
Я встретился глазами с Леной: она значительно смотрела на меня, через силу выпила всю стопку. И мне опять стало жалко ее. И Венка выпил, и Аннушка. Татьяна, все так же твердо глядя на меня, чуть отхлебнула из стопки и спросила:
– Ты когда обещал Валентине Ивановне вернуться? – Поставила спокойно стопку, взялась за курицу.
– Да! – сказал я и тоже поставил свою стопку. И тут как-то разом захмелевший Венка протяжно и погано выговорил, глядя на меня своими черными сливами:
– У него мать умирает, а он – за чужими девушками ухлестывает!
– Ваня! – сказала Татьяна, и глаза у нее были опять такими же, как и в том моем сне.
– Подлец! – выкрикнула Лена.
– Да уж, знаешь ли, дружище, – сказал Гусь. А я встал и поплелся в неизвестном направлении.
Даже не помню, как рядом со мной оказалась Татьяна. Она была уже одета и мои вещи несла в руках Так мы молча и шли с ней рядом, и я почему-то все никак не мог взять у нее свою одежду.
– Я зайду к Валентине Ивановне? Я кивнул.
– Знаешь, – сказала она, когда мы оказались у моря, – я решила на завод к вам пойти. А что? Ну зачем мне идти в институт, если меня ни в какой не тянет, а?…
Я остановился, стал одеваться. Сказал наконец:
– В идеале, наверно, так и должно быть.
Оделся совсем, поднял голову. Татьяна стояла вплотную ко мне. И мы вдруг поцеловались.
4
Целовался я тогда впервые в жизни. На вечеринках, к примеру, когда все целовались, приходилось и мне изображать поцелуй. Но чтобы вот так, наедине с девушкой, вот так по-настоящему, – это впервые. "И не обнять мне было Татьяну, будто руки меня не слушались. А глаза у Татьяны были испуганно и крепко зажмурены. Вообще все это длилось один миг, я только успел почувствовать, что губы у нее мягкие и чуть соленые после моря. Потом она качнулась и слегка отодвинулась. Я открыл глаза: Татьяна смотрела на меня, и в глазах ее была одна радостная доброта!
– Все совершенно точно, как во сне! – быстрым шепотом сказал я, Татьяна мигнула вопросительно, тогда я пояснил торопливо: – Я видел тебя сегодня во сне, и там было все так же, да-да! Только мы не успели поцеловаться, Венка помешал, а все остальное – так же.
Она улыбнулась, взяла меня за руку, и мы пошли. Море было тем же, и пляж, и сосны, и люди – все, как и раньше, и одновременно по-новому. Шел тихонько, чувствуя, как Татьяна ласково держит меня за руку, поглядывал на море, небо, людей: да, все – другое! Татьяна шла, опустив голову, улыбалась растерянно-радостно. Она тоже мгновенно изменилась: и тени холодного высокомерия не было в ней; длинные ресницы подрагивали, лицо было открытым, незащищенным, глупо-счастливым, какое бывает у Светки.
– И я часто вижу тебя во сне, – тоже шепотом сказала вдруг она.
К нашим нотам откуда-то подкатился волейбольный мяч. Мы с Татьяной долго озирались по сторонам, не могли понять, куда и кому его кинуть.
– Да вы слепые, что ли?! – вдруг насмешливо крикнула сбоку какая-то девушка. Пять или восемь человек стояли кружком и смеялись, глядя на нас.
Чтобы поднять мяч и кинуть им обратно, надо было отпустить руку Татьяны, Я посмотрел на нее вопросительно. Татьяна улыбнулась мне, разрешая, отпустила мою руку. Я пробежал за откатившимся мячом, поднял его, привычно, определив на ощупь степень накачки и качество покрышки, так сильно послал его в кружок, что кричавшая нам девушка отскочила в сторону, какой-то парень подставил кулак, мяч высокой свечой ушел. в небо. Парень по-свойски крикнул мне:
– Эй, попасуемся, дружок?
– Спасибо, – по-прежнему шепотом ответил я, ожидая только одного: пока Татьяна снова возьмет меня за руку. Она взяла, мы пошли, а мяч, веселая компания разом исчезли, пропали, как в кино. – Знаешь, я только сегодня понял, что ты мне еще и в школе иногда так же улыбалась.
И это опять было самым важным.
– А я давно поняла. Еще в девятом классе. Помнишь, на практике в колхозе, когда я подвернула ногу, ты пять километров нес меня до станции?
– Да… Мне еще было ни слова не сказать.
– И мне! Поэтому я так и смеялась все время над тобой.
Меня что-то хлестнуло по щеке. Оказалось, ветка сосны, мы с Татьяной снова уже были в дюнах.
Я спросил удивленно:
– А как же это могло быть, что ты поняла, а я – нет?!
– Не знаю. Я только непрерывно злилась все это время, от лета до лета.
– Потому и…
– Ну да, поэтому и к Венке на дачу ездила готовиться.
– А как ты поняла, ведь лет нам одинаково?
– А мы, девушки, наверно, все равно постарше, хоть и лет одинаково.