- И дров натаскали, - раздеваясь, говорила Настя, - это дядя Степа, наверно.
Дрова разгорелись, потянуло теплом.
- Ты раздевайся, что стоишь-то, - причесывая волосы, проговорила Настя, - пообедаем сейчас и отдохнем. Наша работа кончилась.
Она достала мыло и полотенце и озабоченно смотрела по сторонам.
- Подожди. Я принесу воды. У ребят есть, наверное, - Тоня схватила котелок и бросилась было к выходу, но дверь, словно подчиняясь ее желаниям, сама открылась, и Тоня, бессознательно вскрикнув "ой", отступила назад. Перед ней, загораживая весь узкий просвет двери, стоял высокий военный в сером распахнутом плаще.
В бледном свете керосиновой лампы лицо его с прямым, немного привздернутым носом, смуглыми, слегка ввалившимися щеками и широким лбом казалось совсем молодым и удивительно красивым. С полминуты Тоня смотрела на него, ничего не понимая, и только когда он улыбнулся, сна поняла, что это был майор Аксенов, тот самый Коля Аксенов, о котором так много рассказывала ей Настя.
Аксенов старательно прихлопнул дверь и, щурясь от света, протянул руку Тоне, но тут же спохватился, торопливо шагнул вперед и смущенно проговорил:
- Не видно ничего. Здравствуйте, девушки.
Увидев Николая, Настя отшатнулась назад, не поверила, что это он, Аксенов, так жестоко обидевший ее. Зачем он здесь? Зачем пришел он сюда, в землянку, на передовую, в роту? Зачем пришел он сейчас, когда она перемучилась и успокоилась наконец.
Эти мысли мгновенно пронеслись в сознании Насти, и она, мелко вздрагивая воем телом, возмущенно смотрела на Аксенова, узнав, но не желая признавать его.
Она видела, как он растерянно стоял на месте, щурясь от света и, очевидно, ничего не видя перед собой, как он ошибочно протянул руку Тоне и от этого еще больше смутился, густо покраснел, смешно и беспомощно разводя руками, словно пытаясь поймать что-то невидимое. Всматриваясь в него, Настя все отчетливее видела его лицо, знакомое до каждой черточки, и его глаза - не то суровые, не то испуганные, но совсем не такие, какими она привыкла их видеть.
Аксенов шагнул вперед, видимо, теперь только увидел ее, и мгновенно и его лицо, и глаза, и вся фигура переменились. Он словно стал выше и стройнее, и одновременно во всем его облике Настя увидела что-то жалкое и приниженное, такое несвойственное ему.
- Здравствуй, Настя, - проговорил он едва слышно и этот голос, его, аксеновский, голос своим тембром и интонациями сказал ей все.
- Коля, - вскрикнула она и, словно подхваченная буйной силой, рванулась к нему, ловя его руки и забыв только что мучившие ее обиду и возмущение.
Тоня смотрела на Аксенова и, сама не зная почему, почувствовала неожиданную радость. Рядом с ней стояли два самых близких друг другу человека, неловкие и растерянные от счастья, и их радость передалась ей.
- Да что ж это я, - с трудом отстраняясь от Аксенова, выговорила Настя, - познакомься. Подружка моя, Тоня Висковатова, снайпер.
- Снайперенок только, а не снайпер, - протягивая руку, сказала Тоня и, посматривая на Аксенова, шутливо проговорила: - А с вами-то я давным-давно знакома. Хотите, вашу биографию расскажу?
- Да? - машинально, лишь бы что-нибудь ответить, спросил Аксенов. - Интересно.
- Пожалуйста, - невозмутимо ответила Тоня и, гордо подбоченясь, откинула голову и торжественно продекламировала: - Николай Сергеевич Аксенов, тысяча девятьсот восемнадцатого года рождения, всю свою жизнь посвятил военной службе. Еще семнадцатилетним пареньком надел шинель. Но под его серой шинелью билось горячее сердце. Ярчайшим доказательством этого служит знаменательный пример из его жизни. Летом сорок первого года в лесу, около Минска, повстречался он…
- Перестань, Тоня, - пыталась остановить подругу Настя.
Тоня звонко рассмеялась и протянула руку Аксенову:
- Здравствуйте, товарищ гвардии майор. Не обижайтесь, пожалуйста.
Настя чувствовала прерывистое дыхание Аксенова, едва уловимую дрожь в его руке и сама невольно вздрогнула. Глаза Николая в упор смотрели на нее. Настя видела сейчас только эти глаза, большие и такие дорогие. Теперь, что бы ни говорили ей, что бы ни случилось, она была твердо уверена, что ничего страшного не произошло и Николай остался таким же, каким был всегда.
Поборов волнение, она хлопотливо нарезала хлеб, вытирала ложки и раскладывала их на столе. Потом нагнулась над вещевым мешком и достала из него бутылку вина.
Тоня удивленно смотрела на нее, не понимая, каким чудом в мешке могли оказаться такие неожиданные вещи.
- Это, знаешь, Коля, - улыбаясь, говорила Настя, - в госпитале шефы подарили. Вино из Массандры. Открывай.
"Больше трех месяцев берегла, - подумала Тоня, - и никто не знал. Вот скрытная-то".
Аксенов достал из кармана перочинный нож и штопором неторопливо вытащил пробку.
- Хозяйничай, - придвинула к нему солдатские эмалированные кружки Настя. - Жаль, что кружек только две.
- А вот еще крышка от котелка, - подсказала Тоня.
Аксенов, словно боясь резким движением вспугнуть очарование встречи, осторожно налил вина, прищурив глаза, посмотрел на Тоню, и в его взгляде девушка увидела нескрываемую радость.
- Выпьем за наше общее счастье, девушки, - поднял он кружку.
- Да, Коля, за наше счастье… - взволнованно ответила Настя и прильнула губами к кружке.
Тоня почувствовала на своих глазах какие-то беспричинные слезы. Даже солдатские кружки и вычищенные песком алюминиевые котелки, казалось, светились счастьем и домашним теплом. Видимо, и Настя и Аксенов забыли, что они сидят в землянке на переднем крае, что совсем недалеко от них находятся враги, что, может, вот сейчас в землянку ударит снаряд или мина. В сознании Аксенова еще никак не укладывалось то, что рядом с ним его Настя, попрежнему родная и близкая. С той встречи на переправе он много передумал и пережил. Он мучительно боролся сам с собой, с своими мыслями, то вдруг веря, что ничего не случилось, все осталось попрежнему, то опять сомневался, не верил ничему.
Ему хотелось встретить ее, и в то же время он боялся встречи с ней, боялся, что эта встреча будет последней и навсегда похоронит все, что было у него в жизни самого светлого и радостного, что, несмотря ни на какие обстоятельства, поддерживало и укрепляло его в трудные годы войны. Он знал, где находится рота Бахарева, следил за ней и всякий раз, глядя на карту обстановки, старался представить, где сейчас Настя и что она делает.
Конец его сомнениям положило приказание генерала Воронкова поехать в дивизию Чижова, чтобы проверить устройство проходов в минных полях как раз в том самом месте, где располагалась рота Бахарева. Теперь сама судьба уготовила ему встречу с Настей. Внимательно посмотрев в лицо Насти, Аксенов достал из внутреннего кармана вчетверо сложенный лист бумаги, развернул его и подал девушке.
Настя пробежала глазами по строчкам, порывисто отодвинула бумагу, потом снова взяла ее в руки, перечитала.
- Ничего не понимаю. Почему это?
- А что непонятно? - удивленно пожал плечами Аксенов.
- Почему меня вдруг в запасный полк переводят?
- Ничего странного! Ты же три года непрерывно на фронте, надо и спокойно пожить.
- Спокойно? - переспросила Настя, настороженно глядя на Аксенова. - Ты говоришь - спокойно? Так это по твоей просьбе?
- Да. Я просил подполковника Кучерова, - неторопливо ответил Аксенов и, заметив, что лицо Насти переменилось, поспешно продолжил: - А что тут особенного? В запасном полку работает снайперская школа. У тебя опыт. Будешь учить молодежь.
- Учить молодежь? - зло усмехнулась Настя. - Учить молодежь!.. Я снайпер, а не педагог.
- Подожди, Настя, - пытался остановить ее Аксенов. - Тогда мы будем чаще встречаться. Ты будешь в безопасности.
Настя встала из-за стола, подошла к Аксенову, долго смотрела ему в лицо и тихо, растягивая слова, проговорила:
- Это предлагаешь мне ты? Меня никто не заставлял в армию итти, никто не принуждал. Я два месяца упрашивала военкома, три месяца училась стрелять, ночи не спала, зубря баллистику.
Аксенов слушал ее возмущенный голос и чувствовал, как им овладевает такое же волнение, которое он испытывал в молдавском саду, когда увидел Бахарева и Настю вдвоем и услышал ее веселый смех. Он пытался пересилить себя, успокоиться, но это воспоминание о Молдавии еще сильнее взволновало его.
Над головой вздрогнула земля, лампа мигнула, и длинные тени заплясали по стенам землянки. Тоня бросилась к двери, но Настя остановила ее:
- Обстрел начинается, куда ты?
- Мне пора, - взглянул Аксенов на часы, вставая из-за столика.
- Как? Уже? - вскрикнула Настя.
- Я забежал на минутку. Некогда, понимаешь, служба…
- Ну что ж, иди, - устало проговорила Настя, и по ее голосу и Тоня и Аксенов поняли, что Настя с трудом сдерживает слезы.
- И вообще немного осталось этой беспокойной фронтовой жизни, - вздохнул всей грудью Аксенов, - закончится все, скоро закончится.
Он, едва коснувшись плеч руками, обнял Настю, нехотя повернулся и поспешно вышел из землянки. Настя молча подошла к столу, закрыла бутылку с остатками вина и равнодушно проговорила:
- Дядя Степа зайдет, отдай ему.
Через минуту она подошла к Тоне, взяла ее за руку и грустно улыбнулась:
- Дуры мы какие-то. Кажется, и нет причин, а плакать хочется.
VII
Никогда еще Аксенова не охватывала такая досада и злость на самого себя. И зачем только он поехал сюда, в роту Бахарева, где неизбежно он должен был встретиться не только с Настей, но и с самим Бахаревым? Проверить разминирование и сделать все, что требовалось, мог бы любой офицер. Но генерал Воронков послал именно его. Да и сам он мог бы поступить совсем не так. Что стоило, как обычно делал и он и штабные офицеры, зайти в штаб полка, взять одного из полковых офицеров и вместе с ним пойти в роту Бахарева. Тогда можно было бы и встречи с Настей избежать и с Бахаревым говорить только официально.
Думая так, Аксенов ощупью пробирался по узкому и скользкому ходу сообщения, то и дело натыкаясь на углы и выступы замерзшей, холодной земли.
Глаза понемногу привыкли к темноте. Четче обозначались раньше почти незаметные насыпи брустверов. Все вокруг казалось сплошной равниной. На земле не было заметно ни одного движения. В вышине, то замирая на мгновение, то вновь усиливаясь, неторопливо потрескивали моторы ночных бомбардировщиков. Издали доносились приглушенные взрывы.
Эта обычная для войны обстановка не успокаивала Аксенова. Уж лучше б настоящий бой с воем и скрежетом снарядов, со свистом и взвизгиванием пуль, где можно забыть все неприятное и думать только о деле.
- Стой, кто идет? - прервал мысли Аксенова тихий окрик.
- Майор Аксенов.
- Пропуск?
- Затвор… Где командир роты? - спросил Аксенов.
- Тут вот, рядом, в землянке.
Аксенов рассмотрел высокого солдата с автоматом на груди. Он шагнул навстречу и простуженным голосом предложил:
- Пойдемте, провожу.
На голову выше Аксенова, он уверенно шагал по скользкой земле.
- А темнота-то - хоть глаз коли, - добродушно говорил он, изредка покашливая, - и морозить вроде начинает. Вот сюда, тут дверь.
Аксенов поблагодарил провожатого и, нащупывая руками стены и ногами ступеньки, полез в узкий проход. Внизу едва приметно краснела тоненькая полоска света. Рука машинально нащупала ручку двери. Аксенов потянул ее на себя и остановился на пороге землянки.
- Быстрее закрывайте, - раздался чей-то знакомый голос. - Аксенов? Давно здесь?
- Только прибыл, - проговорил Аксенов, все еще не видя, с кем разговаривает.
- Мне сказали в штабе, что ты где-то здесь ходишь, - протянул ему руку полковник Чижов.
Он в наглухо застегнутом кожаном пальто сидел напротив молодого сухощавого капитана, в котором Аксенов узнал Бахарева.
- Ну, садись, рассказывай, зачем приехал. Познакомься, это вот командир роты капитан Бахарев. Старый ветеран моей дивизии, от Сталинграда шагает.
Бахарев неторопливо встал, как показалось Аксенову, с хитрецой улыбнулся и едва приметно кивнул головой. Стараясь не встретиться с ним взглядом, Аксенов присел к столу и, тихо, но отчетливо произнося слова, заговорил:
- Командующий приказал проверить разминирование и занятие исходного положения для наступления. К вам заходил, но вас не было.
- Я вторые сутки дома не был, - склонив седеющую голову, ответил полковник и скороговоркой спросил: - Что нового в верхах-то?
- Особенного ничего. Крупное наступление начинаем. Как и всегда - спешка, волнения, суматоха. Если б в сутках было часов по шестьдесят, и то времени не хватило бы.
Чижов улыбнулся, зная, что о замыслах командования из Аксенова не вытянешь ни слова.
- Ну, тогда слушай, я тебе коротко расскажу, что делается у меня. - Полковник достал из планшета карту, развернул ее на столе и, посматривая то на Аксенова, то на карту, продолжал: - Все работы по подготовке наступления в дивизии закончены. Осталось только обезвредить мины в намеченных проходах для танков и пехоты.
Слушая полковника, Аксенов почувствовал, как приходит к нему то спокойствие, которого он хотел и ожидал. С каждым словом Чижова в сознании Аксенова все яснее и отчетливее складывалась картина титанической работы многих тысяч людей. Это они - люди дивизии Чижова и всех соединений и частей, взаимодействующих с этой дивизией, - на холмах и высотах отрыли десятки километров траншей и ходов сообщения, окопов и укрытий, установили и подготовили к бою сотни пушек, гаубиц, минометов, пулеметов; это они, стрелки, автоматчики, пулеметчики, минометчики, танкисты, саперы, артиллеристы, рванутся завтра утром на позиции противника, чтобы победить.
И вдруг Аксенову стало стыдно. Тысячи людей готовятся сейчас к бою, многие из них, может быть, живут последнюю ночь, а он в это время глупо ревнует, злится, собирается кому-то мстить. "Какой же я еще мелкий человечишка", - думал майор.
И хоть полковник и продолжал говорить спокойно и тихо, водя рукой по карте, Аксенов почувствовал, как у него загорелись уши. Он привстал и взглянул на Бахарева. Капитан сидел, склонив голову к правому плечу, и сосредоточенно слушал полковника. И лицо его, и глаза, и вся молодая сильная фигура были удивительно спокойны.
Это спокойствие и сосредоточенная внимательность передались и Аксенову. Он снова присел на табурет.
Карта сейчас не интересовала Аксенова. В штабе дивизии он подробно ознакомился с построением боевого порядка дивизии, полков, батальонов, изучил организацию взаимодействия, управления войсками, проверил обеспеченность подразделений и обо всем доложил в штаб армии. Сейчас ему нужно было узнать о настроении людей, проверить устройство проходов и занятие войсками исходного положения для наступления.
Всматриваясь в лицо полковника Чижова, Аксенов видел обычное состояние напряженности, которое охватывает всех командиров - и младших и старших - перед выполнением ответственной задачи.
- Простите, товарищ полковник, - заговорил Аксенов, - а как люди? Люди как чувствуют себя?
Чижов на секунду задумался, собирая морщинки на загорелых, темных щеках.
- Видишь ли, люди-то всегда самая сложная загадка. Люди у меня хорошие. У каждого десятки боев позади. Только, понимаешь, война-то кончается, и сейчас погибать особенно обидно.
Аксенов слушал полковника и в его словах находил подтверждение собственным мыслям. Он по себе чувствовал, что война теперь стала восприниматься по-другому. Горечь поражений сменилась радостью побед. И эта радость в новом свете открыла перед человеком смысл и содержание жизни. Все чаще думалось теперь о том, что будет после войны. И если под Москвой, под Сталинградом разговоры почти всегда велись вокруг боев, то теперь везде говорили о том, что будет после войны.
- И понимаешь, - продолжал Чижов, - насколько ответственна сейчас роль командира. Нужно так организовать бой, чтобы ни одной лишней капли крови не пролилось, чтобы шел человек в бой уверенно, зная, что каждый его шаг обеспечен, гарантирован, предохранен от внезапного удара противника. Вот поэтому все мы и не спим сутками, ползаем, ходим, договариваемся, уточняем, проверяем. Ни одной ошибки, ни одного промаха, бить наверняка.
Лицо Чижова раскраснелось. Он встал, прошелся по тесной землянке.
- За своих людей я уверен, - успокоенно продолжал он, - уверен, как в самом себе. И задачу выполним. Так и доложи командующему. Город Секешфехервар будет взят, Будапешт будет окружен. Как думаете, Бахарев, окружим? - взглянул он на капитана.
- Так точно, товарищ гвардии полковник, - отчеканил Бахарев.
- Да. Так точно, так точно, - глубоко вздохнув, проговорил полковник, - ответить-то просто, а вот окружить…
Он смолк на полуслове и вновь обернулся к Аксенову:
- Что нового о группировке противника в Будапеште?
- Почти готова к наступлению. Послезавтра должна ударить. Сегодня утром пленного захватили. Показывает, что их генералы и офицеры поклялись утопить нас в Дунае. Это готовится не просто контрудар, а крупное наступление с решительными целями…
- Да, а что нового о союзниках? - перебил Аксенова Чижов.
- Плохо у них, товарищ полковник, - ответил Аксенов. - Три дня назад немцы начали наступать в Арденнах. За два дня оборона первой американской армии прорвана на фронте до сорока километров. Какими силами наступают немцы, еще неизвестно. Есть предположение, что в наступление брошены три армии. В ударной группировке более пятнадцати дивизий, из них семь или восемь танковых. Американцы бегут. Трудно сказать, чем все это кончится.
- Этого нужно было ожидать, - проговорил Чижов, - союзники просидели всю осень и ни на шаг не продвинулись. Разве это война? Напрасная трата сил.
В землянку протиснулся солдат. Он доложил, что прибыли саперы.
По голосу Аксенов узнал того самого солдата, который провожал его к Бахареву. В коротенькой не по росту шинели он казался особенно высоким и худым. Длинные руки его плетьми висели вдоль тела.
- Передайте им, Анашкин, сейчас я приду, - ответил Бахарев и обратился к Чижову: - Разрешите, товарищ гвардии полковник, приступать к разминированию.
- Да. Начинайте, - ответил Чижов и пошел к выходу, но вдруг остановился и сердито взглянул на капитана. - Подождите, Бахарев, вы же мне говорили, что у вас комсомольское собрание?
- Так точно, товарищ гвардии полковник, - заметно покраснев, ответил Бахарев.
- Так как же так? Разминирование начинается. Ваша рота должна прикрыть работу саперов.
- Все комсомольцы свободны. В расчетах остаются беспартийные.
- И людей хватает?
- Так точно. Наводчики пулеметов опытные.
- Хорошо. А вы будете на собрании?
Бахарев пожал плечами и тихо ответил:
- Не удастся. Я думал собрание провести немного раньше, но вы приехали… Да и без меня проведут, - вдруг спохватился он, - доклад комсорг подготовил, парторг батальонный будет.