Андрей пытался уловить мелодию глухариной песни и не мог. В простой на первый взгляд, как просто все в природе, глухариной песне, в то же время ему чудилась такая поэтическая глубина, в каждом колене ее было столько тончайших оттенков, что ни запомнить, ни тем более воспроизвести ее действительно не было никакой возможности.
Неизвестно, сколько бы еще времени любовался Андрей певцом и глухушей, если бы сбоку не грянул оглушающий выстрел. Глухарь дрогнул, на секунду задержался на сучке и упал в жидкий, фонтаном брызнувший снег.
Витька Барышев с дымящимся стволом крупнокалиберной берданки подскочил к поверженному петуху и поднял его за поникшую голову.
Гул выстрела нарушил очарование леса. Все замерло. Даже тетерева смолкли, а конопатое лицо Витьки сияло радостью.
Андрей тяжело вздохнул. "Не будет покоя", - подумал он и шагнул навстречу молодому охотнику.
Никогда еще Андрей так нетерпеливо не ждал тепла, наступления настоящей весны. Он верил, что в горячке полевых работ обмелеют и тоска и боль, забудется то, что никак не забывалось сейчас. Но настоящая весна, как назло, не наступала, хотя давно прилетели крылатые ее вестники: грачи, жаворонки, журавли. А Витька Барышев видел и первых уток. Появилась даже синица, но и она, против обыкновения, не принесла на хвосте настоящей весны. День тепло, неделю холод.
- На хромом пегом быке едет нынче на Алтай весна. В прошлом году в эту пору разгар сева был, нынче без шубы и на задворки не выйдешь, - говорили местные крестьяне.
- Зато и снегов! Нынче ухватывай, сей не жалей, окупит землица-матушка!
- Мы-то спешим, да она не торопится. Будто чует целина, что доживает последние денечки; как ленивый тракторист, глаз продрать не хочет, - шутили механизаторы.
- Пусть не торопится, пусть будет поздняя, да вода спорая - верное это дело к урожаю!..
Примет незаурядного будущего урожая было много. Накопленные поколениями наблюдательных землеробов - они радовали сердца людей. И о чем бы ни говорили и колхозники и трактористы, а обязательно возвращались к посевной, к урожаю: так хотелось, чтоб после многолетней засухи - припожаловал бы, наконец, этот долгожданный урожай-батюшка.
…Тракторные отряды вышли в поле по снегу. "Задерживать талые воды, прибивать влагу", - как говорилось в приказе директора МТС.
Радовались выезду в поле беспокойные тракторные бригадиры. Так радуются рыбаки перед началом путины, охотники - при сборах в тайгу. Неискоренима в душе человека весенняя тяга из жилья под просторный купол неба.
- Пусть даже померзнешь немного, зато увидишь, разберешься, что у тебя есть, чего не хватает.
Но нынче тракторные отряды мерзли в поле больше чем следует…
И вот, наконец, после нудной "сивой перемежицы" выдался безветренный теплый вечер. Задымились, запаровали поля, залились в благословенной лазури жаворонки. Казалось, небо потрескивало от их пения Из прокопченных бригадных станов на солнечный угрев вылезли трактористы, прицепщики, повариха, разнежились, засмотрелись на широкий простор.
Река заливала луга. За лугами, в дымчатой дреме - лес, за зубчатую его гриву садилось солнце. Пожаром запылали и облака и верхушки деревьев на горизонте. Мечтательный Саша Фарутин смотрел на синь леса, и ему казалось, что зубчатые стены его стерегут неизведанный манящий край, куда они, молодые механизаторы, должны найти дорогу. Обязательно должны - пусть с боем, с великими трудностями, но" найти!
"Поход в будущее! Я - в голове колонны…" Саша начал было складывать стихи, но, почувствовав их убогость, бросил. "Буду лучше смотреть и мечтать…"
На не одетый еще тополь у стана сел скворец, вытянул шейку в сторону уходящего солнца и залился на разные голоса.
Бригадир Шукайло поднял чернокудрую голову:
- Оттаял, сердяга! А то все сидел, напялив черненый свой полушубчишко на самые глаза, и думал, наверное: "С такого бы холоду сто граммов тяпнуть!"
К трактористам подошел старый чабан из колхоза "Красный урожай", пасший овец на целинной гриве.
- Чему радуетесь, мужики?
- Весеннему ворожею - скворцу, - ответил за всех бригадир.
- Да что-то они нынче ворожат, ворожат, а наворожить не могут: упирается весна, да и только. Я вот собственными глазами суслика видел. А уж если этот стервеныш макушку из норки покажет, значит пришла она, матушка. Нынче же смотрю и не верю: "Обманет!" - Старик замолчал и тоже засмотрелся на жаркий золотой закат.
А весна на разные голоса продолжала уверять, что она пришла. Перекликались остановившиеся в полях на ночевку легкоперые казарки; радуя сердца охотников, жирным баском гоготали гуменники; со свистом, как пущенные из пращи, неслись утки разных пород. А под самым куполом неба, на широких спиралях, роняя грозный клекот, плавал властелин воздушных и степных просторов, узорнокрылый беркут-балопан. Черный, белохвостый, он в отблесках зари то занимался пламенем, то краснел, как живой флаг. Степь казалась безмерной, молитвенно тихой. В таком же безмерном покойном небе проплывали румяные облака. Хмельным весенним маревом курилась непросохшая целина. Она дышала ароматами старого ковыля, духмяной горечью полыни.
И гомон птиц на солнцезакате и терпкие запахи земли волновали трактористов.
- Марит-то, марит-то, батюшки! Ночью того и гляди первый дождичек соберется. - Опьяневшими глазами Иван Анисимович окинул медленно гаснувший закат и пошел. Он не мог усидеть у будки, ему хотелось с глазу на глаз побыть с весной.
Шукайло сел на кротороину и стал "пытать грунт". Земля на глуби была еще тверда и мертвецки холодна, но корочка уже отмякла и ожила. На прогретой дернине, приподнимая бурую ветошь, уже пробивались чуть заметные ворсинки изумрудной травы. Острые, как шильце, с первой же минуты своего рождения они набирали силу: неудержимо тянулись к теплу, к солнцу!
22 апреля над полями прокатилась невиданной силы гроза. Широкая и внезапная, какими обычно бывают грозы в степях, с фиолетово-голубыми огненными разрядами, она громыхнула с такой обвальной силой, что перепугала отары мериносов. Овцы рассыпным строем неслись по степи с такой же стремительностью, с какой в небе летели гонимые ураганным ветром тучи. Казалось, и земля и небо взбесились и мчатся куда-то в клокочущую пропасть.
Через полчаса ливень стих. Овцы остановились, засияло солнце, заискрилась зеленым пламенем мгновенно выметнувшаяся из земли обмытая молодая трава.
Тимофей Павлович Уточкин с перевязанной щекой (он страдал от воспаления надкостницы) поспешно вошел к директору. Он был в резиновых, забрызганных грязью сапогах, в защитной, военного образца фуражке и в коротенькой бобриковой куртке. Несмотря на мучившую его зубную боль, Уточкин все время проводил в тракторных отрядах и только что вернулся с полей.
- Подходит земелька! Этот ливень смыл последний снег. А мы с тобой, Константин Садокович, не готовы.
- Как не готовы?
- Первачей не определили.
- Каких первачей?
- Лучших трактористов в отрядах, которым можно поручить первую борозду на целине.
- Ах, ты вон о чем!..
- Давай договоримся, Константин Садокович, с первых же шагов поощрять трудовое рвение. Честь провести первую борозду на целине - великая честь! Историческая весна!
Боголепов пристально посмотрел на Уточкина.
- Да, весна эта, буду прямо говорить… Ну что ж, давай посмотрим, кто у нас достоин такой высокой чести.
Вечером в МТС позвонил Леонтьев. К телефону подошел Андрей.
- Скоро начнете?
- Завтра, Василий Николаевич.
- Где?
- У красноурожаевцев.
- Добро! С рассветом к вам Гордей Миронович будет.
Через полчаса позвонил председатель райисполкома.
- Кто у телефона?
- Главный агроном Корнев.
- Андрюша!.. - Разговор пресекся: старик закашлялся в трубку.
Со звуками этого родного голоса, с которым была связана вся юность Андрея, в его душе из какого-то канувшего в вечность далёка сразу выплыло: большое село Маральи Рожки, спускающийся с гор вечер, кипящий на крыльце самовар, пахучий дым из трубы, шум водопада Сорвёнка, большая рука деда на голове… Андрей даже глаза закрыл.
- Андрюша! Ну, как ты?.. Свирепствуешь? Не позоришь корневскую породу? Как у вас с первой-то бороздой?
- Завтра у красноурожаевцев, Гордей Миронович, - постеснявшись назвать деда дедом, ответил Андрей.
- Слава богу, наконец-то!.. С нынешней весной не только вы, молодежь, а и мы, старики, зубы до десен съели… Жди меня с бабкиными постряпеньками. Слышишь?
- Слышу, дедушка, слышу…
Честь вести первую борозду на целине в Войковской МТС выпала Саше Фарутину. Это была премия за усердную его работу в тяжелые дни спешного ремонта тракторов и подвозки кормов в колхозе.
В этот торжественный день молодой тракторист и бригадир первой тракторной бригады Иван Анисимович Шукайло проснулись задолго до общей побудки.
- Чувствуешь, Сашок, какая тебе предстоит ныне почетность?
- Чувствую, Иван Анисимович. Ночь спал плохо, дважды к машине выскакивал, все казалось, чего-то не досмотрел… А она как рысак перед заездом: и вычищена до блеска, и копыта смазаны… И чудно, Иван Анисимович… - Собираясь сказать заветное, Саша пристально поглядел бригадиру в лицо. - Так я это в душе чувствую, что даже дух в груди спирает, а вот высказать… Стихами бы, да слов таких не найду… Такая размазня получается…
Шукайло понимающе улыбнулся.
- Это ничего, Сашок, слова потом найдутся, главное, что в душе чувствуешь, что к машине ночью выскакиваешь… На словах-то иной как гусь на воде, а на деле - оторви да брось… А вот настоящее, душевное слово не каждому дается. Да и не всем же птицам щелкать по-соловьиному. Я тоже плохо спал сегодня. А уж я ли за пятнадцать лет не напахался! Поднимать целину - это, брат, дело историческое! Об этом песни складывать будут.
Иван Анисимович был необычно серьезен. Он волновался - и не скрывал этого. Шутка ли, вся страна следит за целинниками. Газеты полны сообщений: там подняли первые гектары, там вспахали уже сотню, там - тысячу гектаров…
Передавали, что секретарь крайкома партии уже несколько раз летал над полями на самолете.
Шукайло хлопнул тяжелой рукой мечтательного тракториста по плечу и сказал:
- Чтоб борозда была как по шнуру! Уточкин говорит: в историю войдет эта твоя первая борозда.
Фарутин вскинул на бригадира глаза и хотел было ответить ему что-то, но Иван Анисимович предупредил его:
- Не надо, Сашок! Знаю, что не подгадишь. Поди полежи еще, сосни для точности глаза, а я тем временем вешки на загонке проверю.
Первая бригада завтракала на восходе солнца. Ели, как всегда, усердно, в молчании. Не нарушил распорядка и подкативший к стану директорский "газик".
Озорной Васька Лихарев остановил машину у самого котла и быстрым движением открыл дверцу прямо против бригадной поварихи.
- Как раз к кулешу! - сказал он и подмигнул разбитной, языкастой вдове.
Повариха сердито вздернула жидкую белесую бровь, сверкнула оловянными глазами и отрезала:
- Кому как раз, а кому и бычий глаз! Ты бы еще, чубатый кобель, ко мне в котел въехал!
- В другой раз, Авдотьюшка! - захохотал Васька.
- Уж я тебя тогда употчую половником промеж ушей, жеребца стоялого!
Из машины вышел огромный Боголепов и маленький, серый, очевидно, не выспавшийся, с подвязанной щекой Уточкин.
- Хлеб да соль, товарищи механизаторы! - покрывая могучим своим басом препирательство поварихи и шофера, поздоровался директор.
- Милости просим с нами кушать! Подвиньтесь, ребятишки, - за всех ответил поднявшийся навстречу гостям бригадир.
Боголепов, Уточкин и Васька сели. Повариха поставила перед ними дымящиеся миски.
- Откушайте нашего бригадного кулешу. Не знаю, только, хорош ли. Что-то все уткнулись, едят, молчат. Не ругаются, - значит, думаю, угодила.
Васька Лихарев поддел полную ложку и сказал:
- Такой кулеш и при коммунизме поешь, да еще из твоих распрекрасных рук, Евдокеюшка! Я, не подняться мне с этого места, заявку подаю на большую-пребольшую добавку…
- Задабриваешь, чубатый цыганище, - заулыбалась вдова.
Бригадир ел не спеша. Когда он наелся сам и увидел, что наелись все, в том числе и гости, положил ложку.
- У нас, Авдотья Трофимовна, два неписаных правила в бригаде, и ты их как повариха должна знать: первое - есть молча и досыта, работать без устали и дотемна; второе - положили ложки и сразу же на ножки. У тех же, кто после еды отдыхает часок, завертывается сала кусок да лени мешок… На ножки, товарищи! - скомандовал бригадир.
Трактористы и гости разом поднялись из-за длинного стола.
Правила в бригаде Шукайло хотя были и не писаны, но соблюдались строго: механизаторы тотчас же занялись делом.
Ни полевого бригадира Кургабкина, ни председателя колхоза Высоких еще не было, и никто не мог сказать когда они появятся, - вечером их видели пьяными.
- Пробовали наваренную к пасхе брагу да вино, не прокисло ли оно, и напробовались, - сообщила знающая все колхозные новости повариха.
- Наш завтрак в пять, их - в десять. На них равняться, с тоски облысеешь. Будем начинать, Константин Садокович? - спросил бригадир.
- Начнем.
В это время со стороны Предгорного показалась легковая машина.
- Гордей Миронович катит! Вон откуда приехал, а наши колхозные руководители ждут, когда жены им горячих лепешек напекут… Я буду прямо говорить: кончать надо с этим, Тимофей Павлович! - Боголепов разломил вышелушенный кукурузный початок и с силой швырнул его в сторону.
Уточкин ничего не ответил, только болезненно сморщился. Молодое лицо его было землисто-серым: Тимофей Павлович все еще страдал от зубной боли.
- Вот напущу я на них Гордея Мироновича, - погрозился Боголепов, - он проведет с ними душеспасительную беседу…
Зарокотал и трактор. Боголепов насторожился, слушая работу мотора. "Настроили, как гитару!" - удовлетворенно подумал он и заулыбался.
- А этот большеглазенький москвичок у тебя, Иван Анисимович, видать, с музыкальным ухом…
- Старается, Константин Садокович. Знает, что соберутся сегодня старые "музыканты".
Автомобиль председателя райисполкома остановился у трактора. Старик Корнев с трудом выбрался из машины, снял шапку и помахал ею.
- Приветствую первую бригаду и ее славного бригадира!
Вслед за стариком выскочил одетый в короткий черненый полушубок, осунувшийся за последнее время главный агроном МТС.
- Здравствуйте, мужички-полевички! - здороваясь с каждым за руку, весело заговорил Гордей Миронович. - Я вот ему, вашему главному агроному, говорю: "Спят, поди, еще шукайловцы, будить придется", - а он молчит, но вижу - бровь у него дергается: смеется над стариком. А потом и утешил. "Если, - говорит, - кто спит, так это председатель колхоза Высоких и полевой бригадир Кургабкин, а шукайловцам совесть не позволит спать до восхода солнца". Вижу, по его и вышло. Где же они, главные-то наши хозяева? На полатях еще? А ведь не (нами сказано: "На полатях лежать - хлеба не видать…"
Председателя райисполкома обступили механизаторы.
- Да заглушите его ненадолго! - Гордей Миронович указал на работающий трактор. - Ведь гривенники в воздух летят. - Гордей Миронович, словно застеснявшись, чуть тише проговорил: - Когда вижу, где можно сэкономить, а не экономят, у меня такое настроение, будто в штанах карман прохудился: хожу, а деньги из него сыплются.
Андрей впервые видел деда на работе и с удовольствием наблюдал за ним. Ему нравилась простота, с какой он начал беседу. Молодой агроном знал, что люди, живущие в полевом стане не одну неделю, бывают рады приезду свежего человека и душевному разговору.
За осень и зиму Андрей Корнев успел убедиться в том, сколь умны и наблюдательны эти простые, малозаметные на первый взгляд работники МТС, как точно и безошибочно определяют они высокомерно поучающих руководителей.
Повариха принесла табуретку, смахнула с нее фартуком пыль.
- Пожалуйте, товарищ председатель райисполкома, на мое кресильце.
Гордей Миронович сел и с удовольствием вытянул страдающие от застарелого ревматизма ноги.
- Вот так-то будет способней, - улыбнулся старик сгрудившимся вокруг него трактористам. - На чем бишь я остановился?
- На армии механизаторов, - подсказал Саша Фарутин.
- Да, да, так вот: хоть и велика ваша армия, но каждый боец в ней на счету. Хорошие тракторист и прицепщик на крюке своего трактора везут колхозу богатство, плохие - нищету. К стыду нашему, есть еще у нас и бракоделы. "Борона все закроет", - рассуждают они. Но от глаз хорошего полевого бригадира и честного, понимающего агронома ни мелкая пахота, ни огрехи не ускользнут. Вот, скажем, повариха, - Гордей Миронович повернулся к Авдотье Тетериной. - Некоторые ее считают маленькой спицей в колеснице. Неправильно это! В большой армии, как в сложной машине, каждый винтик важен. Легли голодными трактористы и прицепщики - какие же они будут работники! Не подвез водовоз воды - стоит трактор. Как видите, все важны, все главные…
Неожиданно оказавшись в центре внимания, Евдокия Тетерина, казалось, помолодела на десять лет. Необычного цвета ее глаза подернулись влагой и так победно озарили механизаторов, что Васька Лихарев, подтолкнув горючевоза и указав на вдову, шепнул:
- Гляди, Евдоха-то на седьмом небе! Теперь от этой похвалы она такие вам кулеши будет закатывать…
- Но как же все-таки при таком большом зачине нет ни Высоких, ни Кургабкина? - Гордей Миронович посмотрел на дорогу от Предгорного, точно поджидая запоздавших руководителей колхоза.
Но дорога была пустынна. Старик огорченно вздохнул.
- Константин Садокович, пошли своего молодца, пусть сейчас же хоть без штанов, но доставит их в бригаду.
Боголепов повел бровью Ваське, и тот в два прыжка очутился у машины. Когда шум "газика" замолк, Гордей Миронович посоветовал "начинать дело". Как сказал он: "Ленивых ждать - самим ленивыми стать".
Фарутин побежал заводить мотор, а Гордей Миронович, старчески кряхтя, поднялся и, взяв под руку Боголепова, отвел его в сторону.
- Константин Садокович, я все собирался спросить: как у тебя со сборкой домов для специалистов? И что это твой Ястребовский семью из города не перевозит? Неужто он думает отвертеться и снова в город, а?
Боголепов молчал.
- Илья Михайлыч, конечно, дельный инженер, но не давай ты ему озираться на город. Я знаю, у него там квартира с удобствами, но если мы так, то… Я до него доберусь, до твоего Ястребовского! И ты тоже, ежова голова! Построил бы для него домишко в первую очередь, цветник бы перед окнами разбил…
Боголепов слушал старика и чуть заметно улыбался: беду своего главного инженера он отлично знал. О ней рассказал ему сам Илья Михайлович.