О приличном "своем гнезде" супруги Ястребовские мечтали со студенческих лет, но жить им все время приходилось то в полуподвале, то в светлой, но в одной комнате коммунальной квартиры. И только год назад они получили отдельную квартиру в благоустроенном доме. А сколько было ухлопано сбережений на обстановку, на подбор библиотеки! И вдруг - Войковская МТС! "Ночь эту ни я, ни жена не спали. Решил ехать один. Не тащить же семью в дикие условия. Как представлю зиму, колку дров, носку воды из колодца, Соню у русской печки… Нет, не могу! Думаю, буду работать, как зверь, отбуду год, в крайности два и - домой…"
"Не в цветниках тут дело, - думал директор. - Надо, чтоб он влез в работу по уши, полюбил бы МТС. Тогда…"
Саша Фарутин поставил трактор у первой вешки. Таловые прутья мережкой убегали к горизонту. Тракторист уже знал этот пепельно-серый, от века не паханный массив. Вместе с бригадиром исходили его, размерили и по границам участка и по глубине. Трижды Саша приходил один. В блеклых ковылях, в чернобыльнике гнездились жаворонки. На выжженных солнцем проплешинах встречались жилые норки теплолюбивых сусликов. В голубом полынном островке каждый раз поднимал Саша поджарого, клочковатого зайца и пару серых куропаток. "Придется вам, граждане, спешно менять квартиры".
Хорошо знал Саша Фарутин свою первую целинную стогектарку. А вот сегодня, перед запашкой, показалась она ему новой, словно увидел ее впервые. После вчерашнего проливного дождя раннее весеннее солнце стоцветно играло на дымчатых от росы бурьянах, на войлоке прошлогодних ковылей, на первом радостно-зеленом плюше новорожденной травы.
"И здравствуй и прощай, родная!" Перед глазами Саши картина за картиной пронеслась тысячелетняя уныло-однобразная жизнь степи. Зимами засыпали ее снега, бесновались над ней вьюги, мышковали в бурьянах лисы-огневки, прорыскивал бирюк-волк; веснами, на краткий срок, благостно ликуя, пышно расцветала степь узорными коврами подснежников и ветрениц, а с первым зноем чахла, умирала до глубокой слякотной осени. Летом, сквозь огнедышащее зыбкое марево, понуро проходили по степи отары овец, стада рогатого скота, пощипывая скупой низкотравный ее покров. В нечастые "мокрые" годы по узколистному мятлику, пырею, по пахучему проволочно-крепкому буркуну, реденько покрывавшим растрескавшуюся от солнечных ожогов землю, стрекотали сенокосилки, собирая небогатые укосы степного сена. Втуне лежала накопившая за миллионы лет животворную силу крепкодернинная алтайская степь.
И вот пришли посланцы комсомола будить спящую красавицу.
Голубые, как горные озера, глаза Саши Фарутина видели уже иную степь: стена хлебов расплеснулась без конца и без края. Ходят по ней, как по морю, зыбкие волны. В полуденные часы важевато летают седые острокрылые луни и ржаво-коричневые коршуны, дрожат в небе, словно подвешенные за нитки, серые крестики кобчиков. Милые сердцу земледельца пашенные птицы, точно верные стражи, охраняют хлеба от сусликов и хомяков… Гулом машин, голосами людей наполнена освещенная вечерними кострами, напоенная запахами спелого зерна черноземная алтайская степь.
А вот перед взором Саши Фарутина уже не степь, а новые невиданно прекрасные города: алтайская пшеница обернулась в стадионы, в каналы, в гладкие как стекло асфальтовые дороги, спиралью убегающие к вершинам зеленых гор… Бегут по дорогам разноцветные, как елочные игрушки, автомобили с веселыми, счастливыми девушками и парнями, и в одном из них - он и рядом с ним, в белом платье, "она", самая умная, самая честная, самая добрая, самая маленькая Груня Воронина… Но как, как все это сложить в стихи?
…И директор и гости замешкались на стане: оттуда доносились громкие голоса. Должно быть, председатель райисполкома парит прибывших, наконец, Высоких и Кургабкина…
Саша рад был, что начальство задержалось немного: ему так хорошо было мечтать!
- Нина! - высунувшись из кабинки трактора, крикнул он прицепщице. - Ну как, волнуешься?
- Есть немножко, - созналась девушка и беспокойно задвигалась на сиденье.
- Самое главное, не суетись, не делай - рывков.
- Знаю, Саша, а все-таки волнуюсь.
Наконец к трактору подошли все.
- На склоне переключи, посмотри, как он отзовется на вторую скорость, - сказал Саше Шукайло.
Дизель дрожал, как горячий конь, ожидающий команды. Дрожь прокатывалась и по телу казавшегося каменно-спокойным тракториста.
- Ну, в добрый час! - сняв пыжиковую шапку, махнул председатель райисполкома.
Саша дал газ. Трактор, сминая вешку, рванулся на загонку. Бледная, со стиснутыми зубами, Нина Гриднева дрожащими руками повернула штурвал полевого колеса и запустила плуг в дернину. Толстые сальные пласты всползли по отвалам лемехов и один за другим тяжело, будто нехотя, опрокинулись навзничь.
Среди пепельной степи зачернелся удлиняющийся на глазах пятиленточный след.
Люди пошли за трактором и, дойдя до блестящих на линиях среза зернистых черных пластов, склонились над ними: от только что раскупоренной целины шел острый, пьянящий дух.
- Настоялась, матушка! - жадно вбирая спиртовый запах вспоротой земли, сказал обмякший, подобревший Гордей Миронович и окинул увлажненными глазами стоящих в торжественно-строгом молчании механизаторов.
- От души поздравляю с первой бороздой, Константин Садокович! - старик крепко пожал большую руку Боголепова.
От бригадного стана мчался на подпрыгивающем по кочкам мотоцикле человек в кожаном шлеме.
- Ястребовский! - обрадованно сказал Боголепов. - Не вытерпело-таки сердце!
Директор и бригадир, а потом и подъехавший Ястребовский стали напряженно вслушиваться в ритмические звуки удаляющегося на первой скорости трактора. Все трое уловили изменение в тоне и переглянулись.
- Пробует вторую - не получается, - определил Боголепов.
- Не тянет, жалко! - подтвердил Шукайло.
А на отсвечивающую на утреннем солнце узкую жирную ленту поднятой целины уже летели неизвестно откуда появившиеся стайки грачей и галок. Извечная степь на глазах превращалась в поле, привлекающее к себе спутников земледельца - пашенных птиц.
После того, как Фарутин еще несколько раз безуспешно пытался переключить скорость, Боголепов, Шукайло и Ястребовский окончательно убедились: "ДТ-54" на второй скорости пятикорпусный плуг не тянет. Это было печально: планировали именно вторую скорость.
Подошел Гордей Миронович.
Не получается на второй?
- Не тянет…
- Снимем пятый корпус - потянет, - уверенно сказал Ястребовский.
- Как, как? - заинтересовался Гордей Миронович.
- Я сегодня плохо спал - все гадал: "Потянет, не потянет?" И вот что придумал: если на второй не потянет - а нам теперь ясно, что не тянет, - снимем пятые корпуса. На второй скорости и четырьмя норму выполним.
- А выполните ли, Илья Михайлович? - усомнился председатель исполкома.
- Выполним, Гордей Миронович.
Подошли Андрей и Уточкин.
- Сегодня же докажем это на деле, - загорячился Ястребовский. - И вот еще, что пришло мне в голову, - главный инженер как-то загадочно посмотрел на окружающих, - снятыми мы увеличим на один корпус плуги к более мощным тракторам "С-80", и они как миленькие потянут шестикорпусные по любой дернине, не только на второй, а и на третьей скорости.
- А чем же ты его, шестой-то корпус, к пятикорпусному приклеишь? - с волнением вступил в разговор Боголепов.
- Нужда, Константин Садокович, и железо гнет, а это - плевое дело! Сделаем даже и в полевых условиях. Поставим на болты накладку к раме, а к ней шестой корпус.
- И выдержит?
- Головой ручаюсь!
Гордей Миронович одобрительно похлопал Ястребовского по плечу.
- А я было собрался ругаться с тобой… Выйдет, Илья Михайлович, по-твоему, - не знаю, что для тебя сделаю!.. Это если удастся, а я чую, что непременно удастся, - вновь заговорил Гордей Миронович. - Надо будет в нашу районную газетку…
Старик развеселился.
- Слушайте, расскажу вам случай со мной… Дело было лет пятнадцать тому. Я тогда еще совсем молодой был, первый год на партийной работе. А в технике, как говорится, ни в зуб ногой. Тракторов были единицы, и зябь мы пахали до белых мух. Приезжаю однажды на отдаленное поле - и вижу, стоит трактор и около него тракторист мается… - Гордей Миронович загадочно покосился на Ивана Анисимовича Шукайло. - А уж стужа была. Ветер с ног валит, снег слепит. Меня, только я вылез из машины в ватном пальтеце, насквозь пробило… Как сейчас помню, молоденький, лет восемнадцати-девятнадцати, тракторист был, а здоровяк - на голову меня повыше. Лицом черный-пречерный и кучерявый, как баран… Н-да… Стоит весь измазанный, в солидоле, в бензине, со сбитыми в кровь пальцами, с синими от холода губами и злым лицом. Оказывается, уже полсуток он бьется и не может исправить остановившийся в борозде трактор. Поздоровался, спрашиваю: "Что стоишь? В чем дело?" - "Сам не знаю в чем. Должно, заболел мой трактор". - "А чем заболел?" - "Черт его знает чем. Похоже на грипп и кашляет и чихает, а ни с места…" Покрутился я возле трактора, покрутился и пошел от него в машину, а бедолага в поле на холодном ветру около трактора остался, возможно голодный как волк. И разобрало его тут: зло выругался он от всего сердца и проворчал: "Ездиют тут, мешают только, казенные машины бьют, бензин жгут…"
Старик говорил и все косился на Шукайло, а тот краснел. Все повернули головы на смущенного Ивана Анисимовича.
- Много времени прошло, а как вспомню про этот случай, всегда говорю: "Прав был парень". Ездить нашему брату и не помогать народу - значит жечь понапрасну бензин, и, главное, обманывать себя и других.
Глава вторая
Не одну бессонную ночь провел Андрей со дня отъезда Неточки. Ему казалось, что о его позоре узнали в МТС все и что дольше оставаться ему здесь нельзя. Потом, когда немного оправился, пришла тупая тоска. У людей с пылким воображением ошибка превращается в преступление. Так было и с Андреем. Прежде всего он чувствовал себя виноватым перед Верой. Написал ей два письма, но ответа не дождался.
- Позвоню!
Но и дозвониться не удалось. К телефону подходила Маша Филянова и, как казалось Андрею, подчеркнуто холодно и неправдиво отвечала: "Вера Александровна в поле…" Дважды он порывался попасть в колхоз "Знамя коммунизма", но разлившаяся река отрезала работавшие в этом колхозе отряды от МТС.
Оставаясь один, Андрей мысленно все время возвращался к Вере. Вспоминал полный страдания взгляд девушки, ее крик: "Ты, конечно, пойдешь к ней! Пойдешь!".
Работать… Только работать!
И Андрей ушел в спасительную работу. Он метался по пахотным массивам, помогал колхозным агрономам организовывать подвозку семян, проверял работу полевых и тракторных бригад. Большие и малые дела делал с одинаковым жаром. Ему казалось, что там, где появлялся он, - убыстрялись темпы пахоты и сева.
Но первая же пятидневка разочаровала молодого агронома. Андрей был уверен, что во всех бригадах, наученных тяжелым опытом прошлых лет, начнется борьба за сжатые сроки сева, высокое качество работ. "Пришла весна - тут не до сна". В действительности же тракторы и сеялки простаивали. То не подвезли семена, то люди явились в бригаду лишь к одиннадцати часам, то с водовозкой что-нибудь случилось, то обед опоздал, то запасных частей не оказалось в наличности. Неполадкам не было числа.
План сева, расписанный Андреем не только по дням, а и по часам, летел кувырком. "Может быть, во всем этом повинен только я? Не умею организовать народ?" - думал главный агроном. Он вставал до солнца, так же как и Боголепов, спать ложился не раньше одиннадцати, а число неполадок не уменьшалось.
С тайной завистью наблюдал Андрей за работой директора. Боголепов делал все играючи просто. Иногда с бранью, иногда с шуткой, но всегда уверенно и споро. Вот он, большой, сильный, красивый, направился в строительную бригаду на строительную площадку - "Площадь целинной весны", как назвали ее москвичи-комсомольцы, прибывшие в МТС со второй партией, - издали зорким глазом окинул "площадь", заметил происшедшие за день изменения и сейчас же сообразил, что от него, от директора, требуется…
Боголепов вдруг убыстрил шаг и уже не идет, а бежит к клубу. Через минуту Андрей увидел его наверху размахивающим руками. Рядом с ним - бригадир строительной бригады, проворный, узкоплечий комсомолец-москвич. Он что-то объясняет директору и тоже машет рукой.
Андрей подошел ближе, стал слышен бас Боголепова:
- А еще техник! Да тут и без ватерпаса, на глаз видно… Мал угол: кровля получится плоской. Зимой ее продавят снега, весной и осенью прольют дожди - и тес сопреет вдвое быстрее. Круче ставь стропилины!
А через минуту широкая спина Боголепова мелькнула у столовой, и уже там он дает указания каменщикам, растворяющим известь, плотникам, врубающим дверные косяки. "Откуда у него, у механизатора, опыт прораба?" - дивился главный агроном.
Андрей любил бывать на строительной площадке. В заметно определяющихся ее контурах он, как и строители-комсомольцы, уже видел будущую "Площадь целинной весны" с газонами в центре, с тротуарами у домов, у клуба, у магазина. Любил слушать разговоры строителей-плотников, рослых, большеруких, веселых ребят. "Что-то простое, прочное и красивое в них", - думал Андрей. Ему нравились новые слова и поговорки, которыми сыпали строители: "вязать венцы", "класть матицы", "срубим, как чашу выточим, хоть воду наливай - не потечет"… Но задерживаться на площадке в дни посевной главный агроном не мог. Он отправлялся в ближние от центральной усадьбы бригады, где тракторы поднимали целину и залежь, а сеялки стояли, ожидая, когда соберутся "засыпальщицы".
Шли дожди, дули резкие северные ветры. А если стихало, то с ближних гор в долины, в степь наплывал такой туман, что в десяти метрах ничего нельзя было рассмотреть.
Задумавшись, Андрей стоял на крыльце конторы. Подошел Огурцов.
- Не весна, а сплошная перепелесица! - блеснул он подхваченным где-то новым словцом.
Андрей посмотрел на Игоря, одетого в какой-то несуразно длинный бешмет и в растоптанные валенки, на смешную его козлиную бородку и не сдержал улыбки.
- А ты, вместо того, чтоб на весну сердиться, разозлился бы на свою связь. И вчера и сегодня от семи отрядов сведений не поступало. И живем мы с твоей связью" как в тумане. Рассердись-ка! - И пошел в степь: природа всегда умиротворяла его.
Он бродил и думал: "Как заставить людей почувствовать ответственность за простой техники, за срыв сроков сева?"
Встретился знакомый чабан Семен Яковлевич. Высокий немолодой мужик, в бараньей папахе, в ватнике и резиновых сапогах, брел с пустым ведром и толстой книгой в руках. Поздоровались.
- А ведре зачем? - спросил Андрей.
- Норку суслика встречу - залью. За десять шкурок трудодень начисляют. И между делом - посидеть, почитать… Степь-то весной мокрая.
Андрей посмотрел заглавие: "Петр Первый".
- Книги - моя страсть, людишек не люблю…
- За что же вы их не любите, Семен Яковлевич?
- За хитрость. Только и норовят, как бы от работы отбиться, попьянствовать, на легкую ваканцию пристроиться… А работай бабы, извиняюсь, женщины… Урожай на девках да на бабах только и выезжает. Зимой кто скот спасал? Девки и бабы. Сейчас кто на сеялках под кулями? Девки и бабы. А теперь и бабы у мужиков учатся хитрить.
- То есть как же это хитрить, Семен Яковлевич?
- А так. Ей еще и сорок не стукнуло, а она уже норовит справку достать: "пятьдесят пять", чтобы по преклонности лет от работы отбиться.
Андрей с явным огорчением смотрел в степь. Чабан уловил его взгляд и замолк. Молчали долго.
- Может быть, это только в "Урожае", - сказал чабан. - Мне кажется, хуже этого "Урожая" во всей стране колхоза нет. Дисциплинки никакой. Председатель и полевой бригадир - пьяницы, трудодень легкий, незавлекательный; вот народишко больше на свой огород и норовит. Три года была засуха - оборвались, обносились. Ну, а рядом рабочие эмтээс. Они живут: хлеб, жалованье получают. Вот колхозничек и соображает, как бы и ему на жалованье. Потому и мужиков в деревне нет, а одни бабы да девки. Если бы не бабы - закрывай наш "Урожай"… И еще беда - сознательности мало. Гибнут нынче овцы, решили их по домам раздать, никто не берет: "Сколько начислите?" А в овцах - наше спасение. Матки захудал ли, от ветра качаются. Ягненок еще в утробе затощал, родился и кончился… Сено гнилое: заготовляли спустя рукава, а возили и того хуже - половину под снегом в остожьях оставили.
- Что в "Красном урожае" плохо, я давно знаю, - отозвался Андрей. - А что же вы, Семен Яковлевич, не критикуете руководство на собраниях?
- Насчет самокритики оно, конечно, хорошо бы… Да как? Критикнул я здешнего председателя раз-другой, а он меня потом с хлебом так прижал, что я чуть богу душу не отдал… - Чабан посмотрел на огорченного агронома и решил его ободрить: - Теперь вся надежда на правительство: большие льготы дает колхознику и техники нагнало видимо-невидимо… На целину-матушку надежда: земелька уважительная. И вот уж если уродит - а надо думать, уродит, - все будем с хлебушком и с деньгами. Тут и сознательность и дисциплина приподнимется. Думаю, придется тогда обратные справки здешним бабам брать, "обмолаживаться".
Чабан улыбнулся.
- Народ, милачок, как и везде, разный. Есть и хитрецы, и лодыри, и пьянчужки бросовые, а есть и труженики, у которых мозоли в горсти не умещаются. Для таких колхоз - родной дом, и болеют они за него, как лойковцы. Извиняюсь, как колхозники из "Знамя коммунизма". По председателю. Я ведь тамошний, третий год только в "Урожае": дочка замуж вышла в "Урожай", ну и меня перетянула. А тот, наш-то, вот скажу, колхоз, вот порядок! - Лицо чабана оживилось. - Отговаривал глупую девчонку, не послушалась. Ну что ж, не хотела шить золотом, бей молотом! От Лойки не побегут, к нему из "Урожая" до десятка семей уже прибилось. - И, утишив почему-то голос, чабан добавил: - Скажу по совести, заело меня, и дочку, и зятя… Думаем овец добрых развести и в "Урожае".
Старик засмотрелся в степь. Потом, спохватившись, словно вспомнив что-то, повернулся к Андрею.
- Вторительно говорю: не расстраивайся. Народ и здесь есть старательный. И ты, милачок, к простому народу жмись, учи его работать на самих себя. Он еще который есть темный, как пивная бутылка…
Андрей попрощался с чабаном и, не возвращаясь в контору МТС, отправился в дальние отряды. Там он провел пять дней.
…Контора колхоза "Новый путь" находилась на берегу. Река заливала луга. Коловертью ходила пена, в тальниках крякали дикие утки. Андрей любил половодье. В юности он часами простаивал на берегу. Сейчас спешил в контору.
В большой полутемной комнате за столами лениво щелкали костяшками две женщины: бухгалтер и счетовод. В уголке вязала чулок уборщица.
- Привет женщинам! - сняв шапку, весело сказал Андрей и поздоровался с каждой за руку.
Серые, точно присыпанные пылью, лица женщин оживились.
- Проходите, товарищ главный агроном, присаживайтесь, - пригласила бухгалтер.
- И рад бы посидеть с вами, да посевная, вот как некогда! - Андрей провел рукой по кадыку. - Патнев здесь?
Бухгалтер кивнула на соседнюю дверь и с ухмылкой ядовито сказала:
- Жизнь отрада - умирать не надо: в кабинете сидит, газетки с утра до вечера почитывает.