Глава девятая
Неделю присматривался к людям не вылезавший из мастерских Ястребовский. Потом сделал кое-какие передвижки станков, по-иному организовал ремонт тракторов, переведя все на прогрессивный "узловой метод", завел табель явки и ухода с работы.
Первым нарушил дисциплину бывший директор Игнат Кочкин. В тот же день всей МТС стало известно, что ему объявлен строгий выговор.
"Машину видит насквозь. Механику любит до невозможности; готов с утра до вечера около ремонтников крутиться", - говорили о Ястребовском механизаторы.
Веселее стало в мастерских. Оборудование и запасные части действительно пришли. Начали устанавливать новые станки. Директор окончательно переселился к ремонтникам. Кабинет его пустовал.
Рабочие подтянулись. Даже Кочкин, к удивлению всех, стал, являться на работу трезвым. Отечно-желтое бабье лицо его заметно посвежело, безвольные мягкие губы отвердели.
- Хорошенький резон! Из гвардии да в гарнизон, из директоров - в заведующие мастерской! А тут еще и контузия по карману, вот и одумался: решил лучше мед пить, чем битым быть, - сказал о Кочкине Шукайло.
Нового директора вскоре вызвали на совещание в краевой центр, потом в районный, а через две недели снова в краевой: большие перестройки, как правило, начинались с совещаний, заседаний, собраний.
Игнат Кочкин к грязи в мастерских относился, как говорили комсомольцы, "веротерпимо".
- Это вам не больница! - говорил Кочкин. - Испокон веков в мастерских грязь. Вы бы еще белые халаты себе потребовали…
Поход за чистоту, за новый порядок в мастерских возглавила молодежь. Вчера комсомольцы выбрали новое бюро, в которое вошли: Андрей Корнев, Маша Филянова, Вера Стругова, Игорь Огурцов и токаренок Витька Барышев.
- Может ли Войковская МТС с теперешним ее личным составом и вооружением стать главной силой в сельскохозяйственном производстве? - Андрей вопросительно посмотрел на членов бюро.
Не выдержал самый младший из членов бюро, семнадцатилетний Витька Барышев:
- Взять наш токарный цех… Если б у нас дисциплинка не прихрамывала…
Сидевшая рядом с Витькой Вера тихонько дернула его за ватник и шепнула:
- Помолчи.
Андрей продолжал:
- А во что может обойтись нам варварское хранение машин, грязь на рабочих местах? Недавно из-за плохого ухода чуть не сгорел генератор. А случись это несчастье - замрут мастерские.
- Андрей, запиши ответственность за чистоту в помещении генератора на меня… - При этих словах Витька раскраснелся, но смотрел на всех строго.
Сдвинув на затылок шапчонку, вскочил Игорь Огурцов.
- Вопрос о хранении машин, братка, пиши на меня. Уж я-то, радист, знаю, что многие детали машин под дождем и снегом портятся быстрее, чем в работе. Каменный век какой-то! - повторил Игорь слова старого токаря Созонтыча, и ребята улыбнулись.
- Перпетуум-мобиле настоящее получается: государство, нам дает машины, а мы их гробим. - Игорь внимательно оглядел ребят. - Государство нам снова дает машины, а мы их снова гробим… Я поговорю с директором. Если надо будет, поеду в райком. Мигом!
Все дружно засмеялись. Ох, уж это "мигом"!
Слова попросила Вера. При этом она посмотрела на Андрея такими влюбленными глазами, что он остолбенел.
"Неужели? Но ведь я же… Но ведь это же…" - бессвязно пронеслось в его голове. И он сухо и строго сказал:
- Говори, Вера.
- Я с осени готовлюсь открыть в колхозе "Красный урожай" трехлетние курсы мастеров сельского хозяйства. Подобрала пособия… Запишите за мной эту работу… - И осеклась. Ее напугала металлическая нотка в словах Андрея. Она низко склонилась над столом и уже больше не слышала, что говорили ребята.
А говорили горячо. Особенно самый младший из членов бюро - Витька Барышев:
- Мы, комсомольцы, - хозяева. Значит, мы и должны возглавить. Я так понимаю свою должность: всегда драться за лучшее.
Комсомольцы - тот же генератор, и бездействовать не должны… Наши батьки вон каким чертям рога посшибали, а тут Кочкин с его грязью!..
На самом деле, а вдруг крякнет генератор, и мастерские замрут?!. С кого за это голову сорвать? С нас: не доглядели… Значит, и сами мы, войковские комсомольцы, - неважный генератор…
Наше правительство вон на какое дело размахнулось, значит, и нам на подхват надо, как всегда подхватывали комсомольцы… Вот как я понимаю комсомольскую свою должность…
…Когда вышли на мороз, разом опьянели от зимнего воздуха, от луны, от звезд.
- Братцы! В такую ночь влюбленным… - Игорь взглянул на Веру и Андрея, - гулять и целоваться, гулять и целоваться… Правда, Маша?
- Ты, кажется, и с Матильдой не прочь целоваться? - засмеялся Барышев.
- Витька, побью! Да понимаешь ли ты, молокосос, что в таких делах несовершеннолетние не имеют голоса! Пошли, Маша! А ты, Витенька, иди целуйся с генератором. Прощай, пиши, в крайности телеграфируй.
Андрей и Вера остались вдвоем. Молчали.
- Погуляем? - предложила Вера.
- А потом мне провожать тебя?
- Не возражаю… - Вера засмеялась. - Я тебя тоже провожу! Ночь-то какая, смотри!
Было тихо. Только где-то в Предгорном визгливо потявкивал одинокий щенок да искристый снег хрустел под ногами.
Вера шла быстрой, упругой походкой. Раскрасневшаяся под призрачным лунным светом, она выглядела сегодня какой-то особенно одухотворенной, чистой и легкой.
Андрей шел и думал: "Как она сказала! "Я тебя тоже провожу…". Он был потрясен этой фразой, как признанием.
- Славные у нас ребята, - заговорил он. - Даже Игорь… Правда, Вера?
- Конечно, правда. Даже и Игорь. У него одна беда - он, как ни старается, никак не может выйти из мальчишечьего возраста… А вообще-то, конечно, хороший… - думая о чем-то своем, тихо отозвалась девушка.
Андрей замолчал и стал незаметно наблюдать за Верой. Летящая ее походка вдруг отяжелела, лицо изменилось: печать глубокой мучительной сосредоточенности залегла в изломе бровей. И ему вспомнилось, как она стояла в кошевке, когда догоняли раненую лису. "Какой у ней взгляд был тогда! Изумительная девушка! И дельная. С агрошколой одна, без всякого шума… Но я не имею права… Я должен рассказать ей о Неточке… Я до сих пор еще…"
Но как об этом скажешь? Андрей не мог начать говорить, словно кто-то сжимал ему глотку. "Я должен, должен, - твердил он себе, - это же совершенно необходимо!"
Он не спрашивал себя, почему это необходимо. "Надо. Я должен сказать…" И молчал. Прошли уже с километр от МТС. Показались окраины Предгорного. Молчать дольше было нельзя.
Андрей остановился, и Вера подняла на него испуганные глаза.
- Вера! Я не могу больше скрывать от вас… от тебя… - Андрей хотел рассказать ей все о себе, но в измученных глазах девушки, в невольно выкинутых к нему руках он увидел такой ужас, что не решился. - Поздно уже, пойдемте.
- Пойдемте… - чуть слышно произнесла она.
Глава десятая
Вера открыла свою школу.
Записавшихся поначалу было тридцать, но вскоре восемь человек "отсеялось". Остались девушки и женщины да семидесятилетний Агафон Микулович Беркутов. Записываться в школу он пришел одним из первых.
Вера принялась нервно оправлять волосы и не могла подыскать слов, чтобы, не обидев Агафона Микуловича, отсоветовать ему браться за агроучебу в таком преклонном возрасте.
- Ты не, гнушайся мной, дочка, после спасибо скажешь. Ей-богу. Ты думаешь, я иструх, как пень? Нет, я еще козырной! Не гнушайся…
- Да я не гнушаюсь, только… - Вера вскинула глаза на обступивших женщин и девушек, точно ища у них поддержки.
- Принимай, в учебе стыда нет. Зазорно незнамство. Сыны и внуки на тракторах да на комбайнах, а я, кроме конного плуга да бороны, ничего не ведаю…
На лицах колхозниц Агафон Микулович заметил откровенные иронические улыбки. Самая же разбитная, не старая еще вдова Авдотья Тетерина, подмигнув свинцово-белесым, как оловянная пуговица, глазом, сказала:
- Тебе бы, дед, не об учебе теперь думать, а с правнучонками на печке пахать… Покачивай-ка лучше люльки снохам, их ведь у тебя не перечесть.
Старик по-молодому круто повернулся к вдове и, окинув ее с высоты своего роста презрительным взглядом, протянул:
- Евдо-ошка-а! Балабо-о-шка-а! А знаешь ли ты, Евдоха, - старик как-то встряхнулся, подобрался весь, - что я вдов? И если бы, скажем, задумал жениться, то ты для меня перестарок: помоложе, поядреней искать бы стал. Мужика, Евдоха, по бороде не суди!
Старик повернулся к Вере.
- Пиши! Верно говорю, после спасибо скажешь. А что под годами, так в нашей беркутовской природе не было случая, чтобы кто-нибудь из мужиков за сто лет не перевалил. Покойничек дедушка Автоном на семьдесят девятом году на двадцатисемилетней девке женился… Батюшка Микула Автономович ста семнадцати годов скончался. И я еще поживу. А на Евдошку-балабошку ты, дочка, не смотри. Она у нас - как мой внучонок, бригадный тракторист, об ней говорит - "с пол-оборота заводится".
Пришлось записать старика.
В преподавательскую деятельность Вера ушла с головой, и чем больше занималась в агрошколе, тем больше ей нравилась ее дополнительная зимняя нагрузка.
Казалось, все на свете забыла. Даже в редкие наезды кинопередвижки Валя Теряева не могла вытянуть ее в клуб.
- Ты, Верка, сама на себя не похожа стала… Скажи, что у тебя с Андреем вышло?
- Ничего.
А сама все ждала, что Андрей придет как-нибудь посмотреть ее школу: ведь главный агроном!
К занятиям Вера готовилась с такой тщательностью, что Валя поражалась ее усердию.
"Как рассказать, чем подкрепить, чтобы поняли все, даже туповатая толстуха Козлюкова?" На жену колхозного счетовода с сонными, заплывшими жиром голубенькими, как бирюза, глазками, Алену Козлюкову, и равнялась в своей подготовке к занятиям Вера. Заранее она определяла все трудные места очередной своей беседы, представляла лица слушателей и особенно Алены: "Тут она начнет зевать… Непременно начнет. Надо что-то придумать…"
Зато, приготовившись, Вера приходила в школу с просветленным лицом.
Чемоданчик ее обычно был нагружен до отказа. Там были и пробирки с ядами для протравки семян, и образцы почв, и колосья хлебных культур, и засушенные и нашитые на листы сахарной бумаги сорняки, и сделанные ею самой чертежи и схемы. Две толстые трубки плакатов Вера приносила связанными и перекинутыми через плечо, как носят чемоданы носильщики.
- А когда ты нам, Вера Александровна, мелкоскоп принесешь? Хочу полезную бактерью поглядеть, - уже несколько раз говорил дед Беркутов.
Веру поражала жадность учащихся. Слушали ее всегда в полной тишине. На неосторожно повернувшегося, кашлянувшего, скрипнувшего стулом Агафон Микулович смотрел как на врага и по-гусачиному приглушенно шипел:
- Шило под тобой, что ль?
В перерывах учительницу засыпали вопросами. Не ладилось у слушателей только с выговором мудреных названий.
Алена Козлюкова внесла рационализаторское предложение:
- Вера Александровна, ты уж мне разреши этот самый, будь он троетрижды через коленку проклятый, сай-сап попросту сватом звать. А то я каждый раз ломаю язык и никак выговорить не могу…
- А я категорически насупротив выскажусь, - поднялся дед Беркутов. - Никаких замен! Раз ученость так ученость! И мне даже завлекательно этот самый суперфосфат в свой шалабан уложить. И я его каждое утро натощак раз по двадцать твержу и в разлюбезном виде вытверживаю. А чтобы окончательно разгрызть такие орешки, я исхитрился мудреные слова в тетрадку списывать. Кончит внучка уроки, а я на ее место. И вот пишу, пишу. Ну, тут уж мной она командует. "Не так, - говорит, - деда, сидишь. Сядь, - говорит, - прямо, а то у тебя искривление прозвоночного столба может получиться…" Внучка у меня непременно учителкой будет! - И старик гордым взглядом окинул улыбающихся слушательниц. - Да, вот еще, к примеру, ухватил я в свою тетрадку слово: "гранозан". Вот это слово! Скажешь, и ажно мурашки по коже… Вот это наука! - Старик лихо взмахнул рукой. Помолчал, подумал и, видя, что его не прерывают, продолжал: - А все-таки, - лицо Агафона Микуловича расплылось в плутоватой улыбке, он смотрел на учительницу и на колхозниц с едва сдерживаемой ребячьей озорноватостью, - все-таки и чудного много в этой самой науке. Скажем, есть такое слово: фе-ка-лий. По-научному черт те што как форсисто, а разберешься - тьфу!
…После памятной ночи Вера готова была загрузить себя какой угодно работой, лишь бы забыться. "Ты хотела работы, вот и работай… И мысли не допускай о бегстве из Предгорного!" - убеждала она себя.
Вера словно повзрослела за эти недели. Что-то новое залегло в изломе черных, тонких, как росчерк пера, бровей и в складках губ.
В конторе МТС она не показывалась совсем. Пропустила два заседания бюро. Но и работа в агрошколе не спасала ее от бессонницы в долгие зимние ночи. Не один раз вспоминала Вера слова матери, уже в ранней юности словно провидевшей то, что переживала она сейчас: "Верочка, Верочка! Сколько слез прольешь ты со своим характером, если полюбишь! Какой кровью будет исходить горячее, нежное твое сердце! Сколько безумств можешь наделать! Но и уберечься трудно от этого, доченька…"
"А может, бросить все и перевестись в другую МТС?" - приходила иногда отчаянная мысль. Нет, нет, этого она не сделает. Это малодушие.
- Ну и пусть тяжело, пусть больно, - шептала она, кусая губы.
Глава одиннадцатая
Однажды ночью, когда Матильда заканчивала топку печей, а Андрей собирался пить кофе, дверь с шумом растворилась, и в облаке морозного пара и ворвавшейся пурги в контору вошел человек в засыпанной снегом шинели, в фуражке и тяжелых армейских сапогах. У порога, громко стуча о пол застывшими до звона сапогами, вошедший снял шинель и начал стряхивать с нее снег.
Со стаканом кофе в руках Андрей смотрел, как незнакомый человек зябко передернул покатыми, толстыми плечами, сорвал с черноволосой, пробитой сединою головы фуражку, отряхнул ее и сказал вполне добродушно:
- Так, чего доброго, Андрей Никодимович невзначай и замерзнуть можно. У меня уже, кажется, ноги к подошвам пристыли.
Вошедший был чуть выше среднего роста. Защитная суконная гимнастерка плотно, как резиновая, облегала развитые мускулы плеч и высокую объемистую грудь. Офицерский ремень туго схватывал талию.
- Ну вот, а теперь давайте знакомиться. Секретарь райкома Леонтьев. Письмо ваше о здешнем пьянстве читал. Давно. Узнал, что и живете вы в конторе, а вот за недосугом все не удавалось к вам заглянуть.
Андрей пожал твердую, все еще холодную ладонь Леонтьева.
- Я тоже наслышан о вас, Василий Николаевич, - сказал Андрей. - Пойдемте в мою берложку, погреетесь с мороза. Матильда! Принесите, пожалуйста, еще стакан кофе.
- Пожалуйста, еще два. У меня шофер. Он, бедняга, больше моего измучился…
- Два стакана, Матильда, и потом… - Андрей чуть тише добавил: - Сварите поскорей с десяток яиц и… чудесного вашего кофейку!
- Это я бистро-бистро! - и Матильда заспешила к себе.
- Заплутались мы уже в полукилометре от МТС. По-настоящему заплутались. Столбов не видно, чувствую - едем полем. Вылез из машины - метет, воет на тысячи голосов… Покрутил носом - из-под ветра ухватил дымок. И, в точности как пушкинский Пугачев, на дымок - к самому крыльцу…
- Только в шинели-то вместо гриневского заячьего тулупчика скучновато в такую погоду…
- Другой одежды с войны не признаю: волшебница! Зимой не жарко, осенью в самый раз.
Василий Николаевич в последний раз встряхнул намокшую потемневшую шинель.
- Ну вот, а теперь пойдемте, с дороги я с наслаждением попью крепкого горячего кофейку. Вы, Андрей Никодимович, конечно, хорошо помните фразу Тимирязева, когда он в вашей любимой книге…
- А откуда вы и это знаете, Василий Николаевич?! - не выдержал пораженный Андрей.
- Хорош бы я был секретарь, если бы не знал, что любят и чего не любят мои работники в районе, - хитровато-загадочно улыбнулся своими проницательными глазами Леонтьев. - Так вот, это из того места, где Климент Аркадьевич переходит к ознакомлению с формой растения. "Для того чтобы понять действие машины, нужно знать ее устройство". И в вопросе, так взволновавшем вас, надо хорошо знать причины, так сказать истоки зла.
Леонтьев расстегнул воротник гимнастерки: после кофе в жарко натопленной "берложке" Андрея было душновато.
- А может, приоткрыть форточку, Василий Николаевич? Как вы насчет сквозняков?
- Я охотник и в недавнем прошлом военный, а охотникам и военным кое-что, как говорят, не положено по штату, - засмеялся секретарь.
Андрей открыл форточку. Струя морозного воздуха вместе со снежинками бушевавшей на дворе пурги хлынула в комнату.
- О пьянстве я задумывался не раз. Не видеть пьянства нельзя.
Секретарь замолк. Андрей успел уже хорошо рассмотреть и большой открытый его лоб и очень быстрые карие глаза, в которых временами вспыхивали горячие искры.
- Нельзя не видеть этого зла! В нашем отсталом районе решительная борьба с пьянкой - дело, не терпящее отлагательства. И сглаживать углы тут преступно. Вы, конечно, слышали о моем предшественнике?
- Как не слыхать! Он-то, как мне передавали, и был душой и вдохновителем "пьяного стиля".
- Да, это был уникум в своем роде. Таких секретарей ни до него, ни после я не встречал. Трезвым он не сделал ни одного доклада, даже на пленумах райкома. Представляете приезд такого секретаря в колхоз! А каковы были председатели? Впрочем, есть они еще и сегодня. - Секретарь задумался, точно перебирая в памяти уцелевших в районе пьяниц, председателей колхозов.
- Кое-что сделано, как говорится, по искоренению пьянства. Но многое еще предстоит сделать.
Леонтьев прищурился, потом снова заговорил:
- Престольные праздники в колхозе в разгар страды. Колхоз объединяет два села: Старую Медведку и Новую. В Старой "престол" в воскресенье, в Новой - во вторник. Села в трех километрах одно от другого. И вот решили: "Колхоз слился - слить и "престолы": гулять без роздыху, сначала ваш, потом наш…" Скупили всю водку в обеих лавках сельпо, наварили браги и загуляли. Урожай, хотя и прихваченный засухой, бросили на неделю: "Праздничное винцо не пшеничка, упустишь - прольешь, не подберешь". Комбайнер коммунист сообщил в райком: "Хлеб осыпается, техника стоит, механизаторы пьянствуют. Из пяти комбайнов работает один, но и ему вовремя не подвозят ни горючего, ни воды…"