- Не лги! Прикажу тебя бить. Отчего ваши грабители нынче мало стреляли, если у них было достаточно патронов?
- Должно быть, им не следовало стрелять.
- Как?! Стало быть, ты, человек, плут?..
- Нет, сударь.
- А есть хочешь?
- Очень, сударь, хочу.
- Сколько тебе лет?
- Будет двадцать.
- Нет, тебе никогда не будет двадцать…
Среди реклам и фирм предприятий, золотыми иероглифами выведенных на транспарантах на главной улице Кион-Сана, встречается мало корейских имен. Здесь первенствуют японцы. Здесь: "Тоа, табачная компания".
"Шигеморское лесное товарищество".
Уполномоченный правительственной "Тойо Кайсоку Кабусики Кайся", в руках которой находится колонизационно-переселенческое дело в Корее.
Контора Чосен-Банка.
Мей-шинская женская гимназия дочерей промышленников.
В актовом зале Мей-шинской женской гимназии по вечерам, когда само помещение пусто и проветрено от присутствия в нем детей, происходят гастроли приехавшего из Маниллы "театра-кабаре". Огромный рекламный транспарант, выставленный у решетчатых ворот, извещает об этом.
На плакате четыре белобрысые, скуластые, красноносые бабы из породы филиппинских американок хором поют под банджо. Слова, в виде дыма из иероглифов, нарисованы возле их ртов:
Кто вступить желает в брак, -
Пусть пойдет к невесте
И проверит раньше так:
Все ль у ней на месте…
При этом они отхлопывают туфлями чечетку.
По мере приближения к базару улицы сжимаются, пригибаются к земле, пестреют, вывески меняют язык. Появляются ремесленные ряды, торговые пассажи, бумажные фонари с горящими днем свечами, мануфактурные лавочки и конфекционы, чайные дома, книжные киоски, где продается "Сыщик Мото" и "Убийца двенадцати жен".
Наскоро сколоченные золоченые храмы с загнутыми углами крыш.
Здесь японское лицо - редкость. На перекрестках слоняются портовые женщины-грузчики с седлами на спине. Рабочие, на руках которых нарисован большой иероглиф, обозначающий хозяина, подмигивая, зовут их к себе. Они сидят у жаровен, поедая комья вареного риса, завернутого в листья.
Брань. Поссорились крючники.
Направо и налево каменными лесенками переулки сбегают в порт.
"Осторожно! Провод".
"В сухой док вход по пропускам владельца".
У склада стоят часовые.
На Второй портовой улице живут нищие, торговцы Морской травой, живодеры, собирающие кошек, бродяги, к весне нанимающиеся на краболовные суда, женщины, дети, взрослые, китайцы, японцы, корейцы.
Китайцы все холосты. Они - кули. За спиной у них висит веревочная рогулька. Они копят деньги, чтобы уехать на родину.
Корейцы - народ семейный, каждый живет отдельным домиком. Вот дом одного из них, - он сделан из двух ящиков от содовых галет… Они живут в Кион-Сане постоянно, поэтому их состояние духа всегда ровно, они всегда работают, крошечными шагами двигаясь к сытости, пока смерть их не застанет на четверти пути.
Японцы с этой улицы, так же, как китайцы, - пришлый народ, но у них цель - остаться здесь, накопить денег, открыть лавочку или кабак. В этом им помогает правительство, поставившее целью заменить местное население новым - благонадежным, благонравным, благодарным.
Пахнет рыбой. На холме стоят зыбкие серые дома. Высокие деревянные дымоотводы, дощатые стены, море. Хлопая по ветру, на углу последнего дома висит плакат кабаре: "Кто вступить желает в брак, - пусть пойдет к невесте и проверит раньше так: все ль у ней на месте…"
Нос пощупает вперед,
Уши, зубы, глазки,
Языком раз пять лизнет, -
Может, рыло в краске.(Джулиус Ботшом)
Глава седьмая
РУКИ И ГЛАЗА ЯПОНИИ
Маленький, аккуратный и грустный человечек сидел в штабе над разработкой плана операций в Кентаи. Перед ним лежали подшитые в папку агентурные сводки. Они были записаны на длинных листах мелким и старательным почерком военного информатора. Листы были размечены шифровыми слогами, обозначавшими подразделения революционного движения в корейских деревнях.
Звали его капитан Момосе. Он сидел в Корее восьмой год, ожидая движения по службе. Сейчас его занимала кентаиская проблема. Разложив перед собой сводки, он задумался, как над костями игры в мадзьян. Полковник Идэ, начальник третьего сектора, сегодня перед началом работы завел с ним странный разговор.
- У вас болят зубы, капитан? - спрашивал он. - Это потому, что вы ревностный службист. Удачливый человек не знает зубной боли.
- Я пробовал сегодня шалфей, господин полковник.
- Шалфей не поможет там, где не хватает фантазии, Момосе. Не нужно такого усердия, Момосе. Вы никогда не опаздываете на службу. Я хотел бы, чтобы вы хоть раз опоздали. Обещайте это, капитан.
- Извините, я не постигаю этого, господин полковник.
- Лишнее доказательство. Меньше усердия! Меньше взгляда черепахи. Больше взгляда коршуна. Вы сидите над разработкой Кентаи несколько лет, и я не вижу в стране никаких перемен. К чему привела Ваша усидчивая работа? Посажена в тюрьму сотня смутьянов? Отрублена сотня корейских голов? Это ли цель?
- Извините, я не постигаю этого, господин полковник.
- Вглядитесь, я не могу предугадать хода ваших мыслей, но я знаю - Высшая секция не ждет от нас с вами копания в деревенском навозе: она ждет от нас высоких и смелых обобщений. Подумайте над своими сводками, господин капитан.
"Чего же он хочет, в конце концов?"
Хмуро и задумчиво вглядывался капитан в эти бумаги, говорившие о беспрерывной и кропотливой работе Высшей секции в городах, селениях, в армии, в глухих корейских деревнях. "Все какой-то вздор!"
"Над этим материалом можно провести еще восемь лет, и ни одна душа в Токио о тебе не узнает. Твои подробные сводки послужат материалом для двух страниц губернских сводок, а вся губернская сводка годной строчкой войдет в доклад министру. Ты ничем ровно не выделишься из десятков таких же, как ты, военных информаторов при штабах, бригадах, дивизиях, городских полицейских управах, губернских особых секциях".
Ни одной значительной сводки.
Дело № 1. Отказ мужика платить налог…
Дело № 8. Следствие о пьяном, мочившемся на памятник Масасигэ Кукеноги…
Дело № 42. Отправка двух карательных рот в деревню Хончан… выгнанный землемер, выделявший клин для передачи японской мельницы Эги…
Дело № 50. Отказ мужика платить налог…
Дело № 200. Просьба о возмещении убытков шорника Харагучи… Случайное сожжение его дома вместе с домами бунтовщиков…
Дело № 1000. Отказ мужика платить налог…
Дело № 1027. Наблюдение за корейцами, приезжающими для бесед с кионсанским философом господином Хо Дзян-хак…
Дело № 2000. Нападение на деревенского сторожа…
Дело № 3000. Отказ мужика платить налог…
Прочтя эти сводки, можно подумать, что Кентаи живет мирной жизнью глубокого тыла. Эти деревенские стычки ничего не значат. Где только не волнуются мужики, пока их не накормят хорошенько перцем!
Но, между тем, в Кентаи совершенно не спокойно. В его существовании есть какой-то порок, невидимый обыкновенному зрению. Крестьяне, населяющие Кентаи, с давних времен нищи, тихи и забиты. Как же объяснить, что среди кентайских крестьян такое распространение нашли революционные идеи, привезенные из Китая? За последние годы здесь появилось до двадцати партизанских отрядов, действующих против японских властей. "Красный зипун", - называют они себя, - "Красные пики", "Ночные усы" и многими другими названиями. Сейчас от военного министерства имеются секретные распоряжения - "немедленно ликвидировать".
До сих пор капитан Момосе, посылая докладные записки, честно старался найти в каждом случае движущие причины событий.
"Особо секретно, - шифровал о н. - Двадцать пятого января помещик Абэ объявил гаоляновый клин, до сих пор распахиваемый селением Гхану, принадлежащим ему, в чем был поддержан властями. Собравшаяся у дома г. Абэ толпа криками изъявляла возмутительное недовольство, потрясая даже власть императора и Японии, в результате чего была вызвана 7-я рота Камегурского пехотного полка".
В другой бумаге так:
"В ответ на требование инспектора уплатить вновь учрежденный оросительно-канавный сбор староста заявил, о своем отказе, в результате чего было опечатано восемнадцать туземных домов со всей утварью и домашним скотом, после чего вновь шайка неизвестных злоумышленников, сделала покушение на инспектора г. Сугэ и его Понятых…"
Еще так:
"Настоящим доношу о причинах бунта, последовавшего 2 сего апреля. По распоряжению г. Саседа, председателя провинциального совета, в сельские управы высланы карты с указанием земель, отчуждаемых у корейских обществ в пользу колонизационного фонда, в ответ на что…"
"Сообщаю вам, господин начальник сектора, что мною предпринята с августа сего года мера, последствия которой, я чаю, должны быть благодетельными, - ввиду того, что кионсанские базары представляют собой источники заразы неблагомыслия и преступности, мною были, в числе секретных агентов расставлены в местах особого скопления корейцы-скорописцы, ведшие учет всем разговорам рынка, каковые записи в количестве шестисот двадцати пяти листов сам препровождаю с буквальным пословным их переводом.
Лист первый
День сегодня холодный - одежды больше надевай… Эта вещь цена сколько?.. Двадцать кеш… Пожалуйста, купи мне этот шар… Все вещи цена дорогая - купить, достать возможно нет… Я иду после дом хорошенько посмотри… Сорок кеш… Это у тебя чеснок плохой… У вас, госпожа, капусту и репу и чеснок земля родит, а у нас на севере картофель и гречиху родит… В жестянку хорошей водки налей, согрей… Почем продаешь бобы?.. Как будешь покупать - оптом ли, по мерке или поштучно?.. Поштучно… Господина городового позови, твои весы с обвесом… Мне господин городовой не указ… Его в телеге везти, на железную цепь посадить, господин городовой!.. Ты зачем кричал?.. Я не кричал… Ты зачем кричал?.. Я не кричал. Ты зачем кричал? Эй, люди, дай кто-нибудь тряпку!.. Сорок кеш… Почем продаешь бобы?.. Как будешь покупать? Оптом или поштучно?.. Поштучно… Сорок кеш… Это у тебя чеснок плохой…"
Однако все сводки, донесения и предприятия капитана Момосе не обращали на себя никакого внимания господ начальства. Капитан Момосе чувствовал себя совершенно больным. "В чем же тайна служебных успехов?" - задумывался он и не мог догадаться.
- Вы звонили, господин капитан?
- Перечитай эти бумаги и подшей к папке.
"Дело о возмутительной пропаганде в доме корейца Хан во время новогодних игр в Почту поэтов, прочитавшего стихи, могущие ниспровергнуть государственный строй:
Тыквообразное Небо родины моей
Хочет уничтожить,
Хочет уничтожить нас
Градом, ветром и дождем.(Кореец Хан)"
Глава восьмая
ВИЗИТ
Прогуливаясь по незнакомому городу, Аратоки не заглядывал на окраину. Он два раза прошелся по главной улице. Потом заглянул в кафе. Выпил слабого красного еина с мухой на этикетке. Опять прошелся по улице и вернулся к себе в гостиницу. По предписанию он должен был явиться к своему начальнику ровно в шестнадцать часов на аэродром. Оставалось еще четыре часа.
Аратоки скучал. В городе никто не знал его. Японцев было много: все зажиточные купцы, агенты фирм и военные. Здесь Аратоки мог бы занять первое положение повсюду. Офицер… Летчик… Из столицы…
Даже хозяин гостиницы, прочтя в книге проезжих: "Место прибытия - город Токио", не знал, как лучше принять его. Он говорил с Аратоки, прибавляя к каждой фразе: "по моему глупому разумению" и "я глупо думаю, что так".
- А кто тут есть наиболее почтенный из жителей города? - спрашивал Аратоки.
- Я так глупо думаю: здесь только два стоящих дома и еще есть Сен Ок-хион, владелец завода - ремонт судов. Кореец, но в доме, сударь, бывают старшие офицеры гарнизона. Сен-аги, дочка, в прошлом месяце вернулась из Нагасаки. Высший женский колледж.
- Красивая ли, хозяин-сан?
- Лилия, летчик-сударь!
- Как же с ними познакомиться?
- Я глупо думаю, что - нанести визит господину Сен, сударь.
Так и поступил Аратоки.
Господин Сен Ок-хион жил в двухэтажном особняке, близко от кионсанской гостиницы.
Аратоки был принят в первом от вестибюля зале. Здесь не было никакой мебели - были подушки и валики для гостей, разбросанные на полу. В углу - красный столик в четверть метра высотой. Иллюстрированные журналы. Здесь был деловой приемный зал. Личные гости семьи господина Сена проходили обычно в гостиные, расположенные в глубине дома.
За тонкими планочными стенками начались движение и беготня. Стенка раздвинулась. Вышел подвижной низкорослый кореец в белой шелковой кофте, в вышитых шароварах. В левой руке он держал визитную карточку Аратоки.
Он сказал очень сладко, управляя голосом ровно настолько, чтобы не кричать на японского офицера:
- Извините, скажите господину генералу, что я каждый месяц даю пожертвования "Любвеобильному обществу". За эту неделю я дал четыреста иен жертвам землетрясения, военным вдовам и Дому моряков. Ко мне каждый день присылают младших офицеров.
- Я явился к вам без всяких распоряжений, господин Сен.
- Извините, я думаю так, что распоряжаться мною не может никто, кроме императорской власти.
- Вы ошибаетесь, господин Сен.
- Я всегда ошибаюсь с моим глупым разумом…
- Я явился по желанию…
- Меня никогда не спросят о моем желании. Я не даю больше ни копейки ни на землетрясения, ни на водотрясение, ни на неботрясение. Извините, прошу вас передать.
- Я, извините, не сборщик, господин, извините, Сен.
- Кто же вы?
Получалось неловко. Корейский негоциант проявлял удивительную грубость. "Может быть, зарубить его на месте? Глупо, нет повода для гнева. За глупость дело может обернуться высылкой. Разжалованием в солдаты".
Аратоки забормотал извинения. Он, собственно, незнаком, но прибыл на жительство и на службу в город Кион-Сан… Услыхал о господине Сене еще в Фу-зане… Наиболее выдающийся гражданин…
- Сочту за честь, господин капитан, - еще более вежливо сказал хозяин.
- Не будучи ни с кем знаком, решил направиться к вам…
- Если смею вам советовать, - в чужом городе приятно посещать кинематограф, господин капитан. Там можно найти самое лучшее общество.
("Он, несомненно, издевается!")
- Ваш начальник, командир воздушного гарнизона, бывает у меня запросто. Не знакомы еще с ним? У меня бывает и подполковник Садзанами. Мы очень одобряем кинематографы, господин.
- До свидания, господин Сен, прощайте.
- Прощайте.
Аратоки поклонился. Поклонился и Хозяин. Аратоки еще поклонился. Хозяин еще поклонился. Потом оба быстро закланялись друг другу, вежливо присасывая воздух.
- Прощайте, благодарю вас, господин Сен.
- Прощайте. Ходите в кинематографы. Благодарю вас, господин Аратоки.
- Прощайте!
- Благодарю вас.
- Прощайте!
Аратоки, откланявшись, повернулся и, как мог скоро, выбежал из дома. Кипарис в палисаднике толкнулся ему под ноги…
Я бродил возле озера Обэр, это был иммеморнэл йир…
"Теперь он будет рассказывать начальнику гарнизона… Ишь ведь - "бывает у меня запросто"… Зачем я пошел?.. Еще говорят, что японский офицер в доме корейца - бог… "Я спросил: "Что написано, систер, на двери этой лиджендэд тум?.." Еще бы, - он запросто с губернатором, с начальником гарнизона…"
У входа в палисадник остановился лимузин. Шофер открыл дверь. С подножки спрыгнула девушка. В белой кофте и юбке из змеиного шелка, шитых по корейской моде. Смуглая, длинноногая, веселая. Она держала теннисную ракетку. Рукоятка была спрятана в широком рукаве кофты.
Сен-аги… (Барышня Сен…)
Аратоки постарался пройти, глядя вперед и над горизонтом. Девушка посмотрела с недоумением, но без любопытства.
"Ну погоди, проклятый Сен!"
Погоди, проклятый Сен!
До тебя я доберусь.
Сохнет грязь апрельская,
Курятся лилии,
В глине хлюпает вода.(Аратоки Шокаи)
Глава девятая
ДЕВКА
Быстро шагая по неровной и грязной улице, Аратоки постепенно успокаивался. "Небеса были пепел и собэр, ночью в тот незапамятный ийр, - это был одинокий октобэр…" "Зачем я так сделал?.. Теперь начнется унижение… Он мне совершенно не нужен…"
По сторонам не глядел. Все вокруг мелькало и сливалось. Споткнулся. Пошел мимо красных домов.
"Ах, Чосен!.. Дурачье все писаки, которые изображают корейцев, кроткий народ… добрый народ… какое-то странное помешательство, ясная грусть об утраченном счастье… Болтуны! "Листья были криспед энд сир.." Послать бы их к такому Сену… Какое это счастье он утратил?.. В общем никакого позора нет… Стыдно немного - не принят у корейца… Но позора нет… Страна утренней тишины. Как это дают так богатеть корейцам?.."
Он немного развеселился. "А девчонке-то я, кажется, понравился… Воспитана по-японски, в Нагасаки…"
Его шаги стали медленней. Огляделся по сторонам. Начались незнакомые места. Оживленная узкая и вонючая улица.
Хижина - глина и камыш, рядом домик - черепичная крыша с балконом. Что за улица? Повсюду вывески кинематографов, кабаков и веселых заведений.
Налево свернул в переулок - был виден край залива и цинковый волнистый забор какого-то портового склада.
Прошли две китаянки. Молодая и старуха. У них была походка больных - ноги завернуты в уродливые крошечные туфельки. Черные шелковые рукава. Зонтики.
На балконе второго этажа два торговца пили вино из одной чашки, обнимаясь и вопя:
- Теперь мы: твой глаз - мой глаз. Мы - побратимы. Теперь у нас одна кровь.
И пьяным голосом бубнил другой:
- Оскорби тебя кто-нибудь, - я вырву ему печень. Я - ты. Ты - я.
У наглухо запертой двери с большим замком, накурившись опиума, сидели оборванные люди. Их белые, должно быть, одежды, приобрели мутно-коричневый оттенок. Обвислые штаны состояли из чудовищных дыр, с которых свисали лохмотья.
Из-за двери шел горелый сладкий запах. Плоские пятиугольные лица были серы. Рот приоткрыт. Белые десны сверкали. Глаза закатились, как у мертвых. Щеки были в грязных кровоподтеках.
Два пьяных, неестественно обнявшись, лицами опрокинувшись в красную топкую лужу, с рычаньем копошились на дороге.
Сверкающий от дегтя матрос, качаясь на ногах, дремал возле зеленого писсуара, прибитого прямо к наружной стене дома.
В этом мире никто ни о ком не заботился и никто не хотел ничего скрыть.