Секретарь райкома комсомола Толя Ручьев, розовый и нежный, как девушка, прошел по ковровой дорожке и встал у стола, с готовностью глядя в лицо Баховея.
- Здравствуй, Толя! - Баховей посветлел, улыбнулся, протянул через стол руку для пожатия. Такой славный парень, ясный весь, исполнительный.
- Вы меня звали, Роман Харитонович? - Толя застыл у стола, подтянутый, готовый. Прикажи прыгнуть со второго этажа, распахнет окно и прыгнет.
- Вот что, Толя. Собери свой комсомольский актив и мобилизуй на заготовку яйца. Из райпотребсоюза возьми, из учреждений и всех своих сотрудников. Сам сегодня останься на бюро, поедешь вместе с заготовителями завтра. Корзинки возьмите, ведра… Понял?
- Понял, Роман Харитонович, сделаем. Сверхплановые, значит?
- Угадал, действуй. Да скажи дежурному, пусть Балагурова ко мне пришлет.
Не хотелось ему видеть сейчас Балагурова, портить настроение перед бюро не хотелось, но этот фельетон… Снимай теперь Веткина, ставь сынка Мытарина, больше некого. Балагуров совсем обнаглел, лучшие кадры выбивает, испытанные. И двигает свои. Но мы еще посмотрим, товарищ Балагуров, мы поглядим, чем это кончится!
Балагуров вошел в кабинет свободно, по-хозяйски. Как же, второй секретарь, может, завтра в такое Же кресло сядет.
- Воюешь, Роман? Доброе утро.
И улыбается добродушно, сыто. Видно, только позавтракал, губы лоснятся еще. А башка-то, башка - побрил, наверно, утром, сверкает как солнце! Вот я тебе намылю ее, посверкаешь тогда, боров длинноухий.
- Утро доброе, садись.
Балагуров сел на заскрипевший стул, сложил руки на животе, улыбнулся. Черт его проведет, такую бестию, уже знает. Ну, тем лучше.
- Ты что же, Иван Никитич, за сельское хозяйство хочешь вплотную взяться, в председатели колхоза метишь? Говорят, из патриотических соображений…
- Хо-о! Откуда такие вести?
- Из нашей газеты. - Баховей развернул районную газету, ткнул пальцем в фельетон, подал. - Для себя место готовишь?
Балагуров зашуршал газетой, склонил над ней блестящую бритую голову. Уши крупные, прижатые, как у гончей. Читай, читай, твой пащенок усердствует, для тебя старается.
Балагуров посопел, хохотнул, положил газету на стол.
- По-моему, здорово! Так расчихвостить, талант нужен, умение. Он действительно спился, этот Веткин, надо снимать.
- Та-ак… - У Баховея дрогнули и сошлись к переносью косматые брови, сжались в кулаки руки на столе. Но сказал спокойно, почти дружески: - Ну что ж, Иван Никитич, пиши заявление, бюро удовлетворит твою просьбу. Так и пиши: "Следуя патриотическому почину…"
- Вот что, Роман. - Балагуров поднялся, глянцевая голова вспотела от сдерживаемого гнева. - За бюро, за райком решать ты не имеешь права, а что мне писать и когда писать, я и сам знаю.
- Сам! С каких это пор стал ты "сам"?
- Дешево остришь, Роман. - Балагуров стоял, и заплывшие глаза его без ресниц смеялись.
- Выйди! - прошептал Баховей, поднимаясь во весь свой рост.
Балагуров улыбнулся, покачал головой и пошел к выходу. У двери обернулся, сказал деловито:
- Председатели к двенадцати начнут съезжаться, не забудь. - И тихо притворил за собой дверь.
Болтун! Демагог!! Сволочь!!! Прежде он мог только поднимать руку "за", а теперь хозяин! Даже походка хозяйская, Даже рассуждения. "Председатели скоро начнут съезжаться, не забудь"!
Баховей сунул в рот новую папиросу, прикурил, взял телефонную трубку:
- Щербинина! - И, услышав свой, неожиданно жалобный голос и эту многострадальную фамилию, вдруг почувствовал страшную усталость. - Я ошибся, извини, - сказал он глухо кашляющему в трубку Щербинину. - Я зайду к тебе попозже.
Говорить сейчас со Щербининым было страшновато. А с кем еще он мог бы говорить? С Мытариным? Нет, с Мытариным обидно, с Мытариным он никогда не будет говорить. С Межовым? Да, с Межовым можно, если бы это был Николай Межов, его отец. А этот не поймет, не захочет понять, он больше на Щербинина поглядывает да на Балагурова. Кто еще? Свои сотрудники? Но все они подчинены ему, на прямоту не отважатся, не привыкли.
VII
Как ребенок, почувствовав опасность или боль, кричит первое слово "мама", так Баховей, почувствовав беспомощность и тревожную пустоту вокруг, позвал, не думая, Щербинина. Нечаянно, невольно, само собой как-то вышло. И это было непонятно и стыдно. Нынешний Щербинин, постаревший и молчаливый, напоминал одинокую беспомощную старушонку, которая может лишь пожалеть непутевого сына или проклясть. То и другое было безразлично Баховею. И если все-таки он закричал, то он позвал прежнего Щербинина, молодого, всемогущего, за которым стояли деревни и села всей Хмелевской округи, партийная организация, Советская власть. Непонятно только, для чего позвал, почему? Разве он, сегодняшний Баховей, имеющий за спиной те же деревни и села, слабей Щербинина вчерашнего? Но за вчерашним Щербининым стояла старая Хмелевка, да и то не вся, а самая несчастная, бедняцкая часть ее, голодное не проломное невежество, дремучая темнота. И Советская власть была несравненно слабей, и коммунистов в десятки… да что там в десятки - в сотни раз меньше было! Почему же все-таки он позвал того Щербинина? Почему последнее время он все чаще вспоминает Николая Межова, простого матроса, корабельного комитетчика с начальным образованием? Непонятно это, странно. Неужто он ревнует их к прошлому. Но у него нет причин жаловаться на свое прошлое.
Пусть ко времени революции ему было всего четырнадцать лет и он еще подглядывал за девками с такими балбесами, как Ванька Балагуров; пусть он не попал на гражданскую, но в коммуне-то он уже был рядом со Щербининым, общество молодых безбожников возглавлял тоже он с одобрения Межова; хлопоты культурной революции с ее ликбезами, курсами и кружками малограмотных пали в основном на комсомол, которым руководил опять же Баховей. А когда началась коллективизация, он был уже в корне, а не в пристяжке, как Балагуров, не бумажки переписывал в рике, а рыскал по всей округе, не боясь кулацких обрезов и ничего на свете.
Конечно, можно говорить и так, как Балагуров. Мол, Баховей возвысился благодаря Межову и Щербинину: они поставили его рядом с собой, они научили его работать, а в конце второй пятилетки его положение укрепилось. Что же твое положение тогда не изменилось? Ты дрожал тогда и свою дрожь прикрывал балагурством и наигранной беспечностью. А сам уж Ольгу Ивановну обхаживал, жену своего председателя и друга. Конечно же, под видом сочувствия, под видом соболезнования: нельзя же оставить без внимания жену друга, попавшего в беду!
Да, Баховей тоже не мог тогда выручить Щербинина, но тут его вины нет. Он был молодым секретарем, на него просто цыкнули и не стали разговаривать. Возможно, если бы в райкоме был Николай Межов, он… Да нет, ерунда, какой там Межов…
Нет, Щербинин здесь единственный человек, с которым он может говорить откровенно. Пусть Балагуров совещается с председателями, он уж давно их обхаживает, к конференции готовит. Пускай готовит. Мы еще посмотрим, кто устоит в открытом бою. Баховей никогда не занимался интригами и в кулак не шептал.
Жаль только, Щербинина вот потерял. Вернее, не нашел в нем прежнего друга, соратника. И ведь, кажется, делал все, в чем нуждался Андрей. Без пробивной силы Баховея он просто не смог бы восстановиться на работе. А тут в какие-то два с половиной месяца все вернулось на прежние места.
Командирство ему не по душе, генеральство руководителей! А кому оно по душе? И говорит так, будто сам прежде не командирствовал. Так же орал, если не строже.
Коллективность руководства! Какая коллективность, когда попадется председатель-пьяница, и весь колхоз лихорадит, как с похмелья.
Никто не против коллективности, ее не вы с Балагуровым выдумали, но и коллективность на чем-то должна держаться. А на чем она сейчас держится? На совестливости? На партийном и гражданском долге?.. Вот придет партконференция, и увидим, кто прав…
- Не сходить ли нам в колхоз, Андрей Григорьевич? - спросил Баховей по телефону. - Дорогой поговорили бы.
Щербинин равнодушно согласился и сказал, что будет ждать его у входа в райисполком.
У входа. К себе не пригласил.
На улице было солнечно и тихо, и Баховей вышел без плаща, надел только полувоенную фуражку. Да и все-то на нем было полувоенное - китель, брюки галифе, сапоги. Он давно отвык от гражданской одежды.
Худой одноглазый Щербинин с черной повязкой через голову стоял у ограды исполкомовского палисадника и курил.
Бросить бы давно пора, в чем душа держится, а сосет. Плащишко вон как на вешалке…
- Еще раз здравствуй, Андрей Григорьевич.
- Здравствуй, Роман. - Щербинин пожал большую кисть Баховея. - Идем, я предупредил Мытарина, будет на ферме.
Уже с Мытариным дело имеют, о председателе будто забыли.
- А почему Мытарина, а не Веткина? Его с председателей пока никто не снимал.
- Нет его, - сказал Щербинин. - Говорят, с похмелья мается, к обеду должен прийти. Тебе чего в колхоз захотелось, убедиться лично?
- Да нет, просто надоел кабинет, на воле с людьми веселей. Помнишь, как мы с тобой, бывало, ездили? Молодые были, здоровые…
- Были, да сплыли, другое на уме.
Нет, не оттает, надо сразу в открытую. Неловко, страшно…
Вышли на новую широкую улицу, где плотники мостили вдоль домов дощатые тротуары. Заботами Щербинина мостили, он выдрал пиломатериал в леспромхозе Татарии, недели две ругался, пока кругляк выбивал - свели свой лес, теперь дяде кланяйся, христарадничай.
- Скажи, Андрей, только прямо, без жалости: что ты обо мне думаешь?
Щербинин усмехнулся:
- Ты вроде обходился без моего мнения. И о жалости к себе не думал. Обходился ведь?
- Обходился. И, наверно, плохо, что обходился.
- Даже самокритика!.. Ладно, скажу. Только зачем это тебе, потешить самолюбие?
- Какое уж тут самолюбие!
- Ну как же, нашел мужество спросить, прямота, откровенность - все в твоем роде. По-моему, ты не коммунист, Роман, вот что я скажу.
- Не комму-ни-ист? - Баховей даже остановился.
- Да. Был коммунистом, а сейчас не коммунист. Я скажу это на партконференции.
- Говори, - заулыбался Баховей, - это можно, валяй.
Ему и в самом деле стало немного легче: такой перехлест, что даже от Щербинина не ожидал. "Ты не коммунист…" Совсем, видно, заработался старик, не соображает.
- Зря веселишься, я серьезно, - сказал Щербинин. - И думаю, конференция меня поддержит.
- Думай, думай, я наперед скажу, о чем ты думаешь. Баховей - администратор, Баховей - командир, не считается с райкомом, подмял бюро, единолично распоряжается всей организацией. Слышали уже. Только знаешь что: во-первых, это перехлест, а во-вторых, плохое то бюро, если один человек за него работает - да! Обновить надо. Сильный человек должен иметь соответствующих помощников.
- Вылетишь ты, сильный человек. С треском.
- Посмотрим.
- Под ноги вон смотри, в лужу лезешь.
- Вот черт! - Баховей потряс ногой, сбрасывая грязь с сапога, и обошел лужу.
Животноводческие постройки колхоза, серые, приземистые, вытянулись в один ряд по заливу, неподалеку от животноводческого городка совхоза. Первой была свиноводческая ферма. Двор грязный, подъезд к свинарнику-маточнику разбит колесами, помещения ветхие, матки с поросятами греются под солнышком на деннике. За два последних года ничего не поправлено, палки ни одной, - хоть Веткин и клялся, что свиноферму поднимет из праха.
В откормочнике было почище, но тоже сыро и душно от едкого аммиачного запаха, много визгу. Поросята полугодовалого возраста группами в полторы-две сотни голов грудились возле сухих кормушек, толкались, кусали друг дружку.
- Что они у тебя такие злые? - спросил Баховей свинарку в грязном халате, которая сгребала вилами мокрую соломенную подстилку.
- Жрать хотят! - крикнула сквозь поросячий визг свинарка. - Хлеб-то вывезли для своего плана, а фуража нет. Привезут ли нынче?.. Куда лезешь, проклятая! - крикнула она на резвую свинку, схватившую ее за подол. - Начальников вот кусайте, они мясистей.
Баховей досадливо отвернулся и направился к воротам, откуда шагал навстречу зоотехник Мытарин.
- Ну, показывай свои владения, - сказал Баховей, пожав ему руку. - Сердитая у тебя свинарка, а? Что-то я ее не припомню.
Молодой Мытарин отвернулся от него, здороваясь со Щербининым, не ответил. Вежливый! Вот и у Яки такая же повадка, яблоко от яблони недалеко укатилось. Он и рожей в Яку пошел и телом - большой горбоносый беркут с рачьими глазами. Эти либералы еще поохают с такими выдвиженцами.
- Вы о свинарке спрашивали, товарищ Баховей? Извините, не расслышал. - Мытарин распахнул перед начальством створку ворот. - Феней ее зовут, Хромкина, если помните.
- Постарела, - мирно сказал Баховей.
А Щербинин с удивлением обернулся: надо же, не узнал красавицу Феню, которая и с ним пыталась завести шашни! Давно, правда, это было.
- Ну, что у вас новенького, Степан Яковлевич? - спросил Баховей.
- Все по-старому, - сказал Мытарин. - К сожалению.
- Это приятно, что сожалеете, похвально. И фельетон в нынешней газете, наверно, читали. "Без руля и без ветрил" называется.
- Читал, - сказал Мытарин.
- Там вас перспективным специалистом назвали. Так ведь, Андрей Григорьевич? - Баховей мстительно прищурился на Щербинина. - И назвал, между прочим, корреспондент Вадим Щербинин.
- Мы грамотные, читали, - усмехнулся опять Щербинин.
- Плохо читали, Андрей Григорьевич, - не сдержался Баховей. - Газета - орган райкома и райисполкома, она должна быть объективной, а тут возносят одного работника…
- Добросовестного, растущего, - вставил Щербинин.
- …и смешивают с грязью другого.
- Пьяницу, который развел эту грязь; - сказал Щербинин.
- Ладно, - сбавил тон Баховей. - За эти ветхие фермы, за беспорядок и грязь отвечает в первую очередь зоотехник, а если он еще "перспективный специалист" и одновременно секретарь парторганизации, тем более. Вам сколько лет, товарищ Мытарин?
- Двадцать семь, - сказал Мытарин настороженно.
- Вот видите! Вы молодой коммунист, вам доверили возглавить партийную организацию колхоза, вы непосредственно отвечаете за животноводство, а под удар критики попал председатель. Сегодня же выступите на бюро и объясните, как это произошло. Вы любите загадки загадывать, вот и ответьте на мои совсем не загадочные вопросы.
- Веткина предупреди, чтобы явился, - сказал Щербинин. - Не опаздывайте.
Они оставили у ворот озадаченного Мытарина и, миновав двор молочной фермы, пошли в животноводческий городок совхоза. Можно бы сразу в райком, но до начала заседания оставалось больше часа времени, есть возможность походить, выровнять настроение. Хотя если утро не задалось, то весь день пойдет черной полосой.
Совхозные фермы заметно отличались от колхозных постройками. Тоже деревянные, они были светлее, выше, на кирпичных фундаментах, окна не мелкие, подслеповатые, а широкие, под самую крышу, на крышах вместо соломы белые плитки шифера, по-над ними - ряды вытяжных труб для вентиляции. И тамбуры капитальные, с воротами, из ворот тянутся к выгребным ямам и кормовым дворам нитки подвесных дорог, в коровнике есть даже автопоилки, намечено освоить механическую дойку в будущем году.
По продуктивности совхоз все время идет впереди колхоза, организация труда и производительность здесь выше, техники больше, но и мясо, и молоко, и даже зерно по себестоимости выходят дороже колхозных. Черт знает почему.
Межов ожидал их у коровника. Он сидел на перевернутой колоде и улыбчиво смотрел на подходившее начальство. Вроде бы нечему улыбаться, ничего еще не сделал в своей жизни, и совхоз убыточный, а он благодушествует.
- Ну, показывай свои владения, - сказал Баховей вместо приветствия и, заметив усмешку Щербинина, подавшего Межову руку, вспомнил, что Мытарину он говорил точно такие же слова.
- Нечего показывать-то: свиней сдали, коровы на пастбище, доярок разве - идемте, они в красном уголке, побелку только закончили.
Неподалеку от коровника, посреди двора, обнесенного изгородью в три жерди, стоял небольшой деревянный дом, наличники украшены старинной резьбой, в окнах белеют марлевые занавески. Ишь ты, даже занавески!
Первым вошел Баховей.
- Здравствуйте, товарищи! Отдыхаем?
Со стола метнулась белокурая гибкая девушка, на бегу оправила на коленях халат и забилась в угол, глядя на смеющихся подруг. Доярки - человек десять, все в темных халатах, забрызганных известью, - сидели посреди комнаты на опрокинутых ведрах и смеялись. С этой Зойкой всегда какой-нибудь смех, такая девка!
Доярки уже успели наработаться сегодня. Смех был какой-то разрядкой после работы, на приветствие секретаря райкома ответили весело, вразнобой; с любопытством поглядели на вошедшего за ним председателя райисполкома Щербинина. Он всегда вызывал любопытство.
До него председателем была Ольга Ивановна, жена Балагурова, но вот возвратился Щербинин, и хмелевцы вспомнили, а многие впервые узнали, что Щербинин - их земляк и "законный", первый муж Ольги Ивановны, а молодой корреспондент местной газеты Ким Балагуров, приехавший из самой Москвы, их общий сын. Не интересно, что ли?
- Ну, как трудимся, девушки? - Баховей окинул взглядом комнату и доярок. - Что же это у вас так, красный уголок, а ни одного плаката, лозунга?
- Белили же! - сказала одна из доярок. - Высохнет, повесим, жалко, что ли. И скамейки вон в закут спрятали. Нинка, неси скамейку гостям.
- Не надо, - запретил Баховей, - мы ненадолго! Вот какое дело, товарищи. Близится годовщина Октябрьской революции, на днях пройдет районная партийная конференция, а у нас уже стало традицией встречать такие даты трудовыми подарками. Что вы думаете о предпраздничной вахте?
По отчужденному общему молчанию и неловкости, с какой доярки отводили глаза, Баховей догадался, что о трудовых подарках сказал - он слишком по-казенному, демагогически.
Неловкую тишину разбила, весело засмеявшись, Зоя Мытарина.
- А что у нас есть, кроме труда? - спросила она, соскочив с подоконника. - А еще у нас есть отдых, товарищ Баховей! - Топнула ногой в резиновом сапоге, сорвала с головы косынку и пошла, приплясывая, на него. Надо же. На первого секретаря райкома!
Старики вы, старики, Старые вы черти! Вы трудились, веселились - Дожидайтесь смерти!
Голос звонкий, веселый, озорной, синие глаза сверкают, русые волны волос плещутся по плечам, по спине, по высокой груди, легкие руки приглашают его на пляску.
Баховей изумленно встал.
- Такая красивая, молодая, и, наверно, комсомолка?!
- А-а, испугался! - Зоя не переставала плясать. - Выходи, не стесняйся, мы вас слушали!
- Зойка, перестань, ведьма! - крикнула старая доярка. - Вот ведь какая нескладная… Извиняйте, товарищ Баховей, такая она у нас.
- Хватит, Зоя, мы уходим, - сказал Межов.
- То-то! - Раскрасневшаяся Зойка остановилась посреди избы и стала повязывать косынку.
Озадаченный Щербинин вышел последним. Баховей у крыльца уже допрашивал смущенного Межова:
- Значит, Мытарина? Как же ты потакаешь им, о, чем думает партийная организация?! Ну, мы посмотрим, посмотрим…
- Извините, - сказал Межов, пряча улыбку. - Она у нас передовая доярка, одна из лучших.
- Это какого Мытарина, Яки, что ли? - спросил Щербинин.