Путь к перевалу - Владимир Корчагин 7 стр.


Он сам купил ей билет, помог уложить чемодан, вызвал такси на вокзал. Просил не беспокоиться за них с сыном и даже не подал вида, как дрогнуло его сердце, когда она в последний раз махнула ему рукой из окна вагона.

Работа не давала Воронову думать о разлуке. День был заполнен до предела. Неожиданно выявилось, что кое-кто на факультете не одобряет нового направления кафедры минералогии. Начались неприятности.

Но вечерами в опустевшей квартире его охватывала тоска по жене. И Юрий впервые понял, как грустно было, наверно, ей, когда он до глубокой ночи задерживался на работе. Понял и узнал, что время, которое всегда бежало с ним наперегонки, может вдруг остановиться, и писем можно ждать с таким же нетерпением, как результатов самого ответственного эксперимента.

А письма Тони стали приходить все реже и реже. Потом их не стало совсем. Юрий забеспокоился, решил немедленно ехать в Ленинград. Но заболел сынишка. И в то же время Бенецианов поставил перед Ученым советом вопрос о нецелесообразности разработки на факультете темы Воронова, о передаче ее физикам. С утра до ночи, забыв о сне и отдыхе, Юрий метался между кроватью больного сына и учреждениями, где решалась судьба новой проблемы. Борьба была тяжелой, пришлось дойти до парткома. И все-таки он победил. Выздоровел и сынишка…

И вот тогда пришло письмо. Короткое, в несколько строк:

"Прости, Юрий, но я поняла, что мы никогда не будем счастливы. Я нашла возможность устроить свою жизнь иначе. На днях приеду за сыном. Возьму его прямо из детского сада. Нам лучше не встречаться. Вещи вышли посылкой".

Через год она вернулась, - обманутая, покинутая, ищущая прощения. И все, казалось бы, потекло по-старому. Отношение Воронова к жене стало, пожалуй, даже внимательней, заботливее. Но это было уже велением разума, а не сердца. Та большая любовь, которая согревала его все годы жизни с Тоней, которая придавала ему силы, - эта любовь умерла. А вместе с ней умерло и нечто большее.

Все происшедшее поразило Воронова тем более жестоко, что сам он, будучи натурой цельной, всегда был высокого мнения о людях. И если Тоня смогла так легко обмануть его любовь, то что оставалось ждать от других… Теперь рядом с ним была просто жена - красивая, заботливая и… чужая.

Внешне мало что изменилось у него и на работе. Воронов был по-прежнему настойчив и требователен к себе и своим помощникам. Он все так же много работал. Но это была скорее инерция.

Впрочем, об этом никто не догадывался, - даже его помощники по кафедре. Дружный коллектив по-прежнему работал, как точный, хорошо отлаженный механизм. Начало меняться отношение к новой проблематике и со стороны некоторых других ученых факультета. И только сам Воронов не мог сбросить с себя душевного оцепенения и с прежней страстью отдаться любимому делу.

А между тем он отлично понимал, что одной инерции хватит ненадолго, и тщетно пытался вернуть себе прежнюю работоспособность…

Вот почему Юрий Дмитриевич так и не раскрыл сейчас журнал дальше оглавления.

***

Второй день занятий оказался трудным. Семинар по истории партии, физика, химия да еще и минералогия - сразу для одного дня было многовато. Поэтому на последнюю лекцию Люся шла уже без особого нетерпения. К тому же после первых лекций по физике и химии трудно ожидать чего-то интересного от минералогии, науки, по-видимому, сухой и скучной.

Не понравилась ей и минералогическая аудитория. Здесь не было ни картин, ни приборов. На стенах висели только таблицы с длинными рядами цифр да какими-то замысловатыми кривыми. В шкафах поблескивали однообразные модели пространственных решеток. А всю заднюю стену занимали высокие стеллажи с лотками, в которых хранились коллекции минералов.

Но самое неприятное впечатление производил лекционный ассистент. Длинный и нескладный, он, словно цербер, стоял у преподавательского стола, никого не подпуская к разложенным минералам.

Раздался звонок, и через минуту в аудиторию вошел Воронов.

"Так вот он какой, мятежный доцент…" - сказала себе Люся, рассматривая заведующего кафедрой минералогии, о котором Саша говорил вчера как о некоем титане, грозящем перевернуть всю геологию. Она и представляла его, как сказочного исполина, с горящими глазами и громовым голосом.

А в аудиторию вошел самый обыкновенный, чуть сутуловатый мужчина в простом черном костюме, с мягкой, почти застенчивой улыбкой. На вид ему было не больше тридцати пяти, но в густых, откинутых назад волосах уже заметно пробивалась седина, и глаза смотрели устало, будто позади долгая тяжелая жизнь. Читая лекцию, Воронов медленно прохаживался по аудитории, то подходя к доске, то останавливаясь у шкафов с решетками. Иногда он проходил между рядами столов и даже заглядывал в студенческие тетради.

Голос его звучал негромко, но все, о чем говорил он, было настолько ново и необычно, что воспринималось, как удивительная повесть, которую можно слушать и слушать без конца.

В отличие от иных ученых, Воронов не считал занятия со студентами досадной потерей времени. Больше того, он любил эти занятия. Ему доставляло большую радость видеть, как разгораются лица студентов, как начинают блестеть глаза, когда он развертывал перед слушателями все новые и новые горизонты науки о минералах и вел их все дальше и дальше в сложный мир кристаллических структур и атомов. Поэтому Воронов заново готовился к каждой лекции и читал их с таким воодушевлением, как будто все, что он преподносил студентам, было для него так же ново и необычно, как и для них самих.

Впрочем, нередко так оно и оказывалось. Многое из того, что студенты слышали от него на лекциях, было только что получено в лаборатории его кафедры. А случалось и так, что где-нибудь в конце семестра он вдруг возвращался к старой теме, чтобы рассказать, как ошибочны были его взгляды по тому или иному вопросу, изложенному в начале курса, и как они изменились в результате удачно поставленного эксперимента.

И надо видеть, с каким вниманием слушали это студенты: ведь они присутствовали при решении научной проблемы, а иногда и сами становились искателями, ибо на некоторые вопросы Воронов сознательно не давал ответов, предлагая найти их своим слушателям.

Так было всегда. Но в последний год и лекции его стали скучнее, суше. В них стало меньше тех блестящих шуток и броских неожиданных сравнений, которые передавались студентами из курса в курс и долго вспоминались выпускниками университета где-нибудь в далекой Сибири или на Крайнем Севере. Да и сам Воронов как-то потускнел и будто отдалился от студентов.

Но все это тоже видел, пожалуй, только он сам. Студенты по-прежнему встречали его с восторгом. Они не хотели замечать никаких перемен. И, может быть, как раз поэтому теперь он лучше всего чувствовал себя именно в студенческой аудитории.

Так и сегодня. Достаточно было ему войти в аудиторию и увидеть десятки устремленных на него глаз, как в душе словно что-то отлегло, и он невольно улыбнулся, включаясь в привычную деловую обстановку занятий.

Тихий шорох перелистываемых страниц, поскрипывание стульев и весь этот сдержанно торопливый шумок, предшествующий началу лекции, действовали на него лучше всяких успокаивающих средств.

Но вот все стихло. Воронов оглядел аудиторию. Она была уже знакомой. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы оценить настроение студентов. А оно бывает разным: и выжидающе изучающим, и возбужденно настороженным, и откровенно насмешливым. И надо уметь быстро и безошибочно найти тот верный тон, который следует взять в самом начале лекции, чтобы сразу овладеть аудиторией, подчинить себе ее внимание. Иначе даже хорошо подготовленная лекция пойдет комом, и будет очень трудно заставить слушать себя эту ораву живых, легко увлекающихся молодых людей, которые следят за каждым твоим шагом, жестом, словом и не прощают ни малейшей оплошности.

Впрочем, для Воронова все это было позади. Он взял мелок и, выйдя из-за кафедры, хотел уже продолжить начатую в прошлый раз тему, как вдруг заметил новое лицо. Девушку, сидящую во втором ряду, у окна, он как будто не видел еще ни разу. Или ему так показалось?..

Рука с мелком опустилась, и несколько мгновений Воронов молчал, как бы в раздумье. Аудитория насторожилась. Тогда он шагнул к доске и заговорил, как обычно, ровным, твердым голосом:

- На прошлой лекции мы с вами подошли к одному интересному явлению, наблюдаемому в окраске минералов. Это явление носит название плеохроизма…

Послышался скрип перьев. Воронов сделал небольшую паузу. Чем же все-таки привлекло его лицо той девушки? Только тем, что он видит ее впервые? Воронов снова посмотрел на студентку. Ничего особенного: острые худые плечи, коротко постриженные волосы, белый воротничок на платье…

Воронов скользнул взглядом по аудитории. Головы студентов начали приподниматься от тетрадей. Можно продолжать дальше.

Когда он снова взглянул во второй ряд, девушка с белым воротничком отложила карандаш. Теперь Воронов мог рассмотреть ее лицо - тонкое, чуть удлиненное, немного бледное. Оно будто светилось белизною под пышной россыпью волос, отливающих темной бронзой, и оттого казалось почти прозрачным.

Воронов прошелся меж рядов и снова задержал свой взгляд на незнакомке. За годы работы в университете перед глазами его прошло немало девичьих лиц. И скромных, и застенчивых, и привлекательных, и очень красивых. Но сейчас… Воронов, едва ли признался бы в этом самому себе, но он только и ждал, чтобы она подняла голову, и он снова. мог увидеть ее глаза. Они были опущены к тетради. Тогда Воронов сказал:

- Явление плеохроизма удобнее всего наблюдать под микроскопом. Представьте себе кристалл минерала… - Он подошел к доске и, начертив скошенную призму кристалла, обернулся к аудитории: на него снова смотрели большие, ясные, как небо, глаза. Голос Воронова зазвучал с новой силой:

- Пусть это будет кристалл роговой обманки. При положении, изображенном на доске, мы увидим его окрашенным в сине-зеленый цвет. Однако стоит повернуть столик микроскопа, как тот же кристалл окажется светло-желтым.

Воронов показал, как меняется при этом поглощение соответствующих лучей спектра, и продолжал:

- При том же положении граней кристалл минерала катафорита изменит окраску с желтовато-красной на зеленовато-бурую.

Он снова показал схему поглощения световых колебаний и отошел от доски.

- Еще более интересную смену цветов можно наблюдать у минерала глаукофана. Представьте ясное безоблачное небо, постепенно заливаемое фиолетово-красным огнем заката. Вот так же от голубой, почти синей, до яркой красно-фиолетовой меняется окраска щелочного амфибола глаукофана.

Воронов чуть помолчал, будто присматриваясь к нарисованной им картине, затем спросил:

- А не приходилось вам бывать на море? Если приходилось, вы, наверное, видели, как меняется цвет морской глади, когда солнце вдруг скроется за тучу. Из голубой, почти синей, она становится сине-зеленой и даже зеленой. Так меняется цвет минерала рибекита.

Он посмотрел в окно, на пожелтевшие деревья в сквере:

- Ну, и все вы, конечно, наблюдали, как переодевается с приходом осени береза. Ее изумрудно-зеленая листва меняется почти на глазах. Но не блекнет, а словно обновляется. И приобретает такую чистую окраску, будто ее подзолотило само солнце. Вот так же ведет себя пироксен федоровит…

Люся отодвинула тетрадь в сторону. Вот тебе и скучная наука! Она ожидала потока цифр и химических формул, а в аудитории шумело море, горел закат, шелестела листва деревьев.

Минералы - эти холодные неодушевленные камни, которые казались прямой противоположностью живым цветам, траве, деревьям, вдруг словно ожили. Тончайшие всплески энергии заструились под действием квантов света по ажурным конструкциям кристаллических решеток, вызывая в глазах людей то, что называют красной, фиолетовой или золотистой окраской.

Но сколько превращений испытывал световой луч, прежде чем вырваться из лабиринта ионных построек! Немудрено, что окраска минерала то горела ровным пламенем, то рвалась сверкающим потоком, будто из самых глубин камня, то мерцала и переливалась всеми цветами радуги, создавая неповторимую игру света на всей поверхности.

И обо всем этом Воронов не просто рассказывал. Он тут же, по ходу лекции, быстро размалывал кристалл темно-синего галита в порошок, и порошок оказывался снежно-белым. Или направлял луч электрического света на изумрудно-зеленый александрит, и тот становился зловеще-красным. Или чертил по фарфоровой пластинке латунно-желтым пиритом, и все с удивлением убеждались, что черта была зеленовато-черной.

А когда включили люминоскоп и какой-то серый, совсем невзрачный минерал под действием невидимых ультрафиолетовых лучей окрасился в мягкий бархатисто-голубой цвет, Люся чуть не вскрикнула от изумления.

- Ой, что это за минерал? Я не расслышала, - шепнула она сидящему рядом Ивану.

- Это шеелит, - обернулся тот. - А почему вы не пишете? В учебнике не все найдешь.

- Да я… Все равно ведь мне надо с начала переписывать, - смутилась Люся и придвинула тетрадь.

Но в коридоре уже послышался звонок. Воронов поинтересовался, все ли ясно, и вышел из аудитории.

Ребята с шумом поднялись. Иван принялся заполнять рапорт посещаемости. Мимо торопливо прошла Таня, за ней - Наташа с Аллой, а Люся все еще не двигалась с места.

Кто-то легонько тронул ее за плечо:

- Ну как? Сила?

Возле нее стоял Саша.

- Да. Я и не думала, что минералогия…

- Не в том дело! - перебил Саша. - Думаешь, если б минералогию читал Камбала, ты услышала бы что-нибудь такое!

- Камбала? Что за камбала?

- Завтра узнаешь, - ответил Саша. - Ну, всего!

Он подхватил сумку и помчался к двери.

Домой Люся шла медленно. Вот она и студентка, уже совсем взрослая девушка, и окружают ее не мальчишки и девчонки, а тоже взрослые самостоятельные люди. Такие разные и такие непонятные. Как-то сложатся ее отношения с ними? И сколько пройдет времени, прежде чем она почувствует себя здесь так же просто и уверенно, как в школе?

А преподаватели, которым нет, кажется, никакого дела до своих слушателей! А сами лекции, каждая из которых длится восемьдесят минут, и которые надо успеть понять и записать, и на которых нельзя задать ни одного вопроса вплоть до самого звонка. Как не похоже все это на привычные школьные занятия. Недаром отец писал: "Школа это еще тихая заводь, университет - уже море…" Милый, дорогой папка! Он был уверен, что в школе все у нее было тихо и спокойно. Но ведь это совсем не так…

В школе Люся никогда не была в числе тех, кого называют "первый ученик", "заводила", "душа класса" или что-нибудь в этом роде. В журнале против ее фамилии стояли и пятерки и тройки. На собраниях и сборах она садилась обычно где-нибудь подальше, в уголке, говорила редко и мало. На вечерах старалась не выделяться. В мастерской и на школьном участке работала молча, ни с кем не спорила, хотя и делала все по-своему.

Естественно поэтому, что среди подруг она казалась незаметной. Не пользовалась как будто успехом и у мальчишек. Во всяком случае, по ней не вздыхали, ей не писали записок и не пытались приглашать в кино.

Люся и не удивлялась этому. В классе было столько умных, красивых, интересных девочек. Но мальчишки - самые обыкновенные, интересы которых ограничивались, пожалуй, достоинствами центра нападения местной команды.

А Люся мечтала всегда о людях необыкновенных. Недаром любимым героем ее был поэт Байрон. Даже на столе у нее стоял портрет мятежного лорда.

Не удивительно, что и в жизни Люся старалась найти людей своей мечты. Такими были, наверно, ее отец и мать. Таким был, может быть, их учитель математики. И, конечно же, - друг отца, заведующий краеведческим музеем Александр Павлович Голиков, бывший председатель военно-революционного комитета и командир партизанского отряда.

А вот среди ребят своей школы, да и своего двора Люся таких людей не встречала. Был, правда, Коля Старкин из десятого "Б", который считался самым способным и самым талантливым мальчиком в школе. Он ей нравился. И одно время она готова была считать его почти необыкновенным человеком. Но тот опередил ее, заявив как-то, незадолго до окончания школы:

- Ты, Люся, прости меня. Сама понимаешь. Я в некотором роде человек выдающийся. А ты… Ну, что в тебе такого особенного?..

На следующей неделе он уже провожал с катка Машу Кротову и, говорят, преподнес ей стихи. И это после того, как твердил Люсе о "вечной дружбе", мечтал вместе с ней пойти на геофак и даже - смешно вспомнить! - назначил однажды ей свидание в парке. А теперь вот он укатил в Москву, где его "устроили" на факультет журналистики. Люся не удивилась этому. Журналистика, пожалуй, больше подходит Коле.

Одним словом, мечты остались мечтами. Так было в школе. А как будет теперь, в университете?..

5. КАМБАЛА

На этот раз Люся вышла из дому раньше, чем вчера.

Но по дороге встретился Вася Егоров - они не виделись почти все лето - и звонок снова застал ее на лестнице.

А ведь сегодня первую лекцию должен читать профессор Бенецианов. Люся бегом поднялась по лестнице, миновала левое крыло коридора. Вот и тридцатая! Дверь открыта, значит, не опоздала! С бьющимся сердцем переступила порог аудитории. Но… Все места были заняты. Что же делать? Снова искать Сашу?

Она дошла до последнего ряда в надежде увидеть хоть приставной стул.

- Девчонки, двигайтесь! - Рослая полнолицая девушка властно махнула рукой, и с краю освободилось место. - Садись, - кивнула она Люсе. - На геологии- наши законные места.

- Спасибо. - Люся перевела дыхание и огляделась. Большинство ей были уже знакомы. Вон там, в соседнем ряду, мелькает вихрастая голова Саши. А рядом с ним Наташа. По другую сторону от Наташи - Алла Дубровина, чуть поодаль - Иван, и тут же Таня.

Люся посмотрела в другой конец аудитории. Там громко рассказывал что-то смешное худой широкоскулый парень с лихо закрученным чубом. А неподалеку от него скучал красивый темноглазый юноша в новом щегольском костюме и ярком галстуке.

"Кажется, Валерий…" - вспомнила Люся и перевела взгляд на свою соседку, статную дивчину с высокой грудью и крупными мужскими руками: та сосредоточенно рылась в сумке. В это время все шумно встали - в аудиторию вошел, чуть волоча ногу, невысокий грузный мужчина с коротко постриженными усами. Не поднимая глаз на студентов, он махнул рукой. Все сели.

- Ну-с! - проговорил Бенецианов и, достав из грудного кармана очки, медленно помахал ими в воздухе. Затем раскрыл пухлую тетрадь с конспектами.

- Те-е-емой сегодняшней лекции… - начал он почему-то нараспев.

Люся пододвинула тетрадь и приготовилась записывать. Но это оказалось не так просто. Странная манера профессора читать нараспев не давала сосредоточиться. Она посмотрела по сторонам. Писали, оказывается, не все. Соседка Люси старательно выводила на промокашке большущую камбалу. Сидящая за ней девушка, красивая остроглазая брюнетка, строчила какую-то записку, переглядываясь украдкой с пижоном в ярком галстуке. Саша что-то быстро шептал Наташе с Аллой.

Бенецианов продолжал читать, не повышая и не понижая голоса.

- При-и-имером чисто гранитных интрузий может служить Белтаушский плутон. Это ма-а-агматическое тело…

Назад Дальше